Отныне у них было только настоящее. Оно заключалось в одном деревянном доме у подножья мыса. В нем семеро должны были провести год, может быть — два. Это зависело от ненадежной милости полярных льдов.
…Сквозь снежные хлопья ветер донес из горла бухты бодрый коллективный крик.
— Кажется, кричат ура, — взволнованно сказал кто-то.
Угрюмое шествие было нарушено. Щемящую тоску сменил порыв радости. Кричали с ледокола.
Все мы, не разбирая дороги, бросились по льдам назад. Впереди с жалостным воем неслись собаки. Они точно чувствовали, что больше никогда не увидят Большой Земли.
Общий вид советской колонии на Земле Франца-Иосифа.
— Достигнув кромки льда, — говорит Илляшевич, — мы долго махали смутным очертаниям исчезавшего в пурге ледокола. Оленьи шапки метались над головами до мгновения, пока пурга не поглотила последние искорки седовских огней. Мы остались одни…
Начавшуюся в день ухода „Седова“ пургу сменили стоявшие неделями туманы. Во время туманов к окнам зимовья прилипала белесая скользкая пелена. Дым тумана заслонял все очертания окрестностей бухты. Знакомое, привычное, реальное оставалось только в нескольких комнатах. За окнами внешний мир кончался Большая Земля. Шумные города. Автомобили. Театры. Это казалось смутным воображением когда-то виденного полузабытого сна. Воспоминания тонули в начинавшейся за окнами скользкой трясине тумана. Дни, заполненные мглой, проходили в тоскливом сидении. На короткое время, когда уходила мгла, начинались снежные пурги.
■
Вот отрывки из дневника одного из семерых. Суровый тон ежедневных записок лучше всего даст понять жизнь колонии.
29 сентября 1929 года… В Тихой все еще большие полыньи.
30 сентября… Сильный зюйд-ост вынес опять вчера вечером лед из бухты в Британский пролив.
1 октября… Между торосов сегодня плавало большое стадо гренландских тюленей. Мы наблюдаем с исключительным вниманием их проделки. Это последние трепеты жизни в Арктике. Скоро исчезнут и последние следы ее.
12 октября… Неделя как уже между плавающих льдов не видно ни одной нерпы. Тюлени уплыли к открытому морю. С Рубини-Рок улетели последние кайры (полярные птицы).
18 октября… Несколько дней как нет медведей. Они ушли наверное вслед за тюленями к кромке льдов.
22 октября… Без медведей стало совсем тоскливо.
27 октября… Тихая замерзла. По льду ходили на Скот-Кельти. Шлюпки, оставленной осенью на острове профессором Шмидтом, не оказалось. Повидимому ее унесли громоздившиеся на отмель во время ледяных сжатий торосы.
…В полдень розовела заря.
— Пользуясь светом зари, мы все взбегали на мыс Седова. В половине декабря исчезла и заря. Наступила полярная ночь. Жестокий шторм принес из пролива в бухту гигантские столовые айсберги. Они врезались в молодой лед, нагромоздив груду торосов.
От штурмов качалась лампа кают-компании зимовья. В печках подпрыгивали горячие поленья. Разговор в такие минуты невольно смолкал. Все слушали присвисты и рев бушевавшей пурги. Наносимые пургой сугробы до неузнаваемости изменили вид бухты. Каждый день регулярно, за исключением уж особо сильных снежных штормов, вся колония выходила на обязательные физические работы. Разгребали сугробы. Пилили дрова. Возили на нартах из бухты для питья лед. Кончик торчавшего из-под сугроба креста Зандера всегда напоминал о цынге.
Луна от сильных морозов опоясывалась радужными кольцами. Разноцветные движущиеся занавеси северного сияния колыхались на небе. Они рождались тут, за островами, совсем близко.
— В один из лунных дней, — говорит Илляшевич, — мы пошли на ледник Юрия. Ледник трещал. На купол ледника идти было опасно. Можно было провалиться в скрытые под снегом трещины. Ледник гудел. В полярной темноте рождались новые айсберги.
■
Но семеро были сделаны из крепкого теста. Полярная ночь не сломила их упорства.
Каждый день, несмотря на метели, снежные циклоны, штормы, в полярной темноте, держась за веревки, протянутые от зимовья к метеорологической будке, Шашковский пробирался на взгорье к крестам.
„Погода делается в Арктике“.
Шашковский всегда помнил это изречение.
Там, в Ленинграде, ждут метеорологической сводки с Гукера. И он должен обязательно получить ее. Производя сложные вычисления, он сделает еще один шаг к раскрытию климатических тайн Арктики…
Защищая лицо от ветра оленьей рукавицей, Шашковский медленно брел в сугробах вдоль веревки.
Нет, нет, он во что бы то ни стало сегодня также должен достигнуть погребенной в снегу метеорологической будки.
Вечером, когда жизнь в зимовьи затихала, по коридору раздавались мягкие шлепающие шаги. По коридору шел коренастый крепыш с добрым, мягким лицом. Радист Эрнест Кренкель пробирался в угловую комнату, где свист пурги был особенно силен. Там была радиостанция. Прислушиваясь к скулящему вою мерзнувших собак и завывавшему в унисон им ветру, Кренкель посылал воздушные сигналы через льды Баренцова моря.
— Матшар![3]
— Матшар!
— Матшар!
Кренкель вызывал ближайшую радиостанцию на Новой Земле.
— Матшар!
— Матшар!
— Говорит земля Франца-Иосифа… Говорит Земля Франца-Иосифа… Примите метеорологическую сводку с рации острова Гукера.
— Матшар!
— Матшар!
Этот зов Полярной Земли слышен во льдах и сейчас.
■
В тот же вечер Эрнест Кренкель рассказал, как он разговаривал по радио с южным полюсом.
— Двенадцатого января 1930 года, когда все в зимовьи спали, я послал в эфир ежедневный вызов:
— Матшар! Матшар!
Маточкин Шар ответил. Я передал ему метеорологическую сводку для материка. Побеседовали о новостях. Затем я дал общий вызов:
ВФА… ВФА… ВФА…
ВФА — позывной сигнал радиостанции Земли Франца-Иосифа. Сначала мне ответил Берлин, затем я услышал передачу из Парижа. Париж перебила какая-то радиостанция, дававшая мой позывной…
ВФА… ВФА… ВФА.
Сигнал был слышен отчетливо и резко.
— Я — Земля Франца-Иосифа, — отвечаю.
На английском языке кто-то допытывался подтверждения:
— Советская полярная радиостанция Земли Франца-Иосифа?
— Кто говорит? — выстукал я.
— Говорит радиостанция адмирала Берда из Антарктики.[4]
Не веря себе, я переспросил:
— Говорит советская радиостанции на архипелаге Франца-Иосифа. Ваше местоположение?
— 78 градусов 35 минут 30 секунд южной широты. Рация расположена у ледяного барьера Росса в Антарктическом море.
— У южного полюса?
— Да!
Закурив новую трубку, Эрнест Кренкель продолжает:
— Я спросил: Как погода на южном полюсе?
— Хорошая. Сейчас летний день.
— А у вас на северном полюсе?
— Полярная темнота. Бушует метель. Второй день не выходим из зимовья.
— А у нас на южном полюсе несутся облака. Адмирал Берд хотел лететь сегодня к полюсу, они помешали ему. На-днях вернулась из глубины Антарктического материка сухопутная партия. Судно экспедиции „Сити оф Нью-Йорк“ сегодня бросило якоря в городе Холостяков.
— В городе Холостяков?
— Да. Так назвал адмирал Берд наш полярный поселок. У нас нет ни одной женщины. Сколько зимует вас на архипелаге?
— Семь человек.
— Вы — смелые ребята, — похвалил радист Берда. — Советские летчики ищут пропавшего американского пилота Эйдельсона в Северном полярном море?
— Пилот Слепнев вылетел из бухты Провидения…
На этом разговор закончился.
