Пробиравшиеся гуськом среди лунок и полыней охотники остановились, приблизившись к ближайшему лежавшему на льдине тюленю. Привстав на колено, Ушаков выстрелил. Нерпа дернулась, точно ее кто-то потянул за веревку. Она была ранена, но почему-то не бросилась в свою лунку. Пошевеливая ластами, она лежала на льду. Подбежал Журавлев и, размахнувшись, всадил ей в голову острие гарпуна. Остальные выстрелы были безрезультатны. Напуганные нерпы перебрались в дальние полыньи. Когда нерпу подымали на веревках на ледокол, она еще дышала. Из правого глаза, вырванного ударом гарпуна сочилась кровь по красивой серебристой в черных пятнах голове. Сам глаз висел, зацепившись в окровавленных усах.

— Старая или глухая была, — определил Селиверстов пощупав нерпу, — потому только и подпустила.

Вызвав недружелюбный взгляд Московского, Горбунов поставил охотникам ультиматум:

— Череп нерпы, товарищи, мой!

В Норвегии недавно вышла книга об архипелаге Франца-Иосифа.

Большинство островов на приложенной к этой книге карте архипелага исчерчено пунктирными линиями. Линии обозначают, что на этих островах бывали норвежские зверобои.

На основании этого автор книги Гуннар Горн делает вывод, что архипелаг фактически давно освоен норвежцами. Далее Горн утверждает, что пальма первенства открытия архипелага принадлежит не австрийской научной экспедиции на „Тегетгофе“, а норвежцам. Горн сообщает, что Земля Александры или Земля Георга были открыты в 1865 году зверобоем из города Гаммерфеста в северной Норвегии.

Документальных данных об этом однако автор не приводит, отговариваясь, что все старые судовые журналы того времени сгорели во время пожара архива, в котором они хранились.

Но интересны не „исторические изыскания“ Горна, а сведения о производимом норвежскими судами зверобойном промысле на архипелаге.

Из книги, Горна мы узнаем, что моржи на архипелаге не исчезли, а просто, спасаясь от норвежских шхун, ведущих беспорядочный хищнический промысел, ушли в малодоступные районы архипелага. При чем архипелаг морским зверем оказывается уже не так беден, как это принято думать. Морских зверей норвежцы промышляют в море Баренца у южных берегов архипелага и в проливах между островами.

По собранным Горном у зверобоев сведениям, в этих проливах белые медведи и моржи встречаются в больших количествах. Морских зайцев, гренландских тюленей и нерпы — меньше. На островах в незначительном количестве встречаются и песцы.

Промысловое значение могут иметь, по словам норвежских промышленников, также еще белухи, появляющиеся большими стаями, как только растает лед в проливах.

Горн, не смущаясь, сообщает подробные сведения о хищничестве своих соотечественников на Земле Франца-Иосифа. Хищнический промысел норвежцев на нем имеет уже свою „богатую историю“.

Первый норвежский бот промышлял на архипелаге в 1886 году. Он вернулся в Норвегию с полным грузом сала и шкур, закрепив тем самым интерес норвежцев к этому району.

В 1897 году около архипелага промышляли моржей три английских шхуны, в 1899 году — одно английское судно. Больше в книге Горна нет указаний о зверобойном промысле англичан на архипелаге. Норвежцы с девятисотых годов и по настоящее время являются монополистами. В начале девятисотых годов из Норвегии на архипелаг каждое лето уходило 4—6 ботов. Промыслы были очень удачны. Команда маленького бота добывала до 270 одних моржей. В 1908 году промышляло уже 10 норвежских ботов. Во время мировой войны норвежцы на Землю Франца-Иосифа не ходили. Но уже в 1918 году там опять появляется норвежский промысловый бот.

Начиная с 1922 года норвежцы бьют морского зверя на архипелаге ежегодно.

В 1922 году два бота добыли у Земли Александры 220 моржей, не считая морских зайцев, тюленей и белых медведей. В 1923 году один только бот, из промышлявших восьми, добыл 70 моржей, 500 тюленей и 27 морских зайцев. В 1927 году один из четырех промышлявших норвежских ботов добыл у острова Хайса 440 моржей и несколько десятков медведей и морских зайцев. Остальные три бота добыли 368 моржей.

В 1928 году на архипелаге промышляло 14 норвежских ботов. В этот год было добыто 558 моржей, 250 морских зайцев и 175 медведей.

В последние годы норвежцы добывали на архипелаге за лето по 500 моржей.

Все эти данные позволяют с уверенностью говорить, что моржи на архипелаге есть. Они просто перекочевали, как верно предполагает капитан Воронин, в менее доступные районы. Норвежские промышленники узнали, где находятся лежбища моржей. В районах же, по которым ходил „Седов“, моржи распуганы шхунами.

Сведения в книге Горна лишний раз подчеркивают необходимость запрещения иностранного промысла в проливах архипелага.

Идея профессора О. Ю. Шмидта о посылке на архипелаг охранного судна и организации охранного пункта на острове Нордбруке должна быть немедленно осуществлена.

К мглистой туманной полночи, между плававших в проливе Миэрса столовых айсбергов показался плоский, унылый берег. В миле в пролив обрывались мощные зеленые льды гигантского глетчера. Такого мы не видели еще на архипелаге. За кормой, сливаясь с туманом, бродили стада айсбергов.

С бака раздается скрежет. „Седов“ качается с боку на бок. Глухие удары. Ого, это не случайно подвернувшаяся под форштевень ледяная жертва! Напуганные резким толчком, дремавшие после сытой закуски медвежатиной, собаки мчатся стаей на корму.

„Седов“, бурля винтом, отходит назад для нового раунда со льдом. Пространство между глетчером и унылым берегом затянуто многолетним льдом. От наносимых „Седовым“ с разбегу ударов во льду остаются лишь маленькие углубления. Но Воронин не хочет сдаться. Отходя и снова набегая, точь-в-точь как настойчивый ловкий боец, „Седов“ разбегается и бьет, бьет лед. Ледяное поле выдерживает все удары.

— Отдать ледяные якоря, — вытерев с лица мелкие капли сырого тумана, приказывает Воронин. Воронин уходит ужинать в салон. На сегодня борьба окончена. Победитель — лед.

„Седов“ уперся в выбитую во льду нишу. Лопасти отдыхающего винта бьют набегающие из затянутого опять туманом пролива пенные помутневшие волны. По сброшенным штормтрапам вахтенные сбегают на лед, таща ледяные якоря. Поверхность ледяного поля покрыта кругом лужами. Разбрасывая бахилами воду, матросы смело бегут голубыми выбоинами. Сзади них тянется длинною змеею тонкий стальной трос. Скоро они исчезают в тумане. Стальной трос оживает и, извиваясь, ползет по лужам, взбирается самостоятельно на ребра ропаков.

Вернувшиеся уставшие матросы прерывисто докладывают:

— За ледяного дедушку закрепили. Под самый корень. Никакой ветер не уполоснет.

Дежурный штурман-вачман скучающе бродит по капитанскому мостику. Туман отгородил от нас мир, сузив его до пределов ледокола.

— Вот и ледяных якорей дождались, — подходя, с вялой злобой говорит вачман. — Теперь стоять будем. Вот вам и Земля графа Вильчека. Кто его знает, сколько суток простоим у Белля.

Но после ужина туман снимает, как рукой. В ложбине среди занесенных снегом валунов выступает силуэт небольшого досчатого домика.

Так вот она — хижина счастливого открывателя архипелага. Среди этих валунов она стоит, покинутая полстолетия.

Дно частых лазоревых луж на ледяном поле. Прозрачный, как горный хрусталь, лед. Освободившаяся от морской соли вода луж соперничает со льдом в чистоте. Издалека лужи похожи на туннели, идущие в толщу великих полярных льдов. С непривычки жутковато бежать по ледяным неглубоким озерам, разбрасывая сапогами жемчужные брызги. Кажется, — вот погрузишься и уйдешь по этим туннелям в неведомую ледяную глубь.

Но впереди луж на унылом берегу, в ложбине, смелым наградой — старинный дом шотландца Ли-Смита. И мы побежали, презрев голубую бездонность ледяных озер.

Состязание первым открыл спустившийся после ужина на лед капитан. Опираясь на толстый шест, он крупным шагом затрусил к берегу. В левой руке у Воронина — тяжелый кованый топор работы поморских кузнецов. Руководствуясь унаследованным от предков-поморов инстинктом, Воронин то бежит по лужам напрямик, то осторожно огибает их по перешейкам, усыпанным крупнозернистым снегом. Я рабски повторяю его путь. В нескольких метрах от меня с захваченной на Кап-Флоре бамбуковой палкой бежит Визе. За ним — судовой радист. Участвующих в этом состязании все прибывает и прибывает. Цепь бегущих растянулась от берега до ледокола. А на лед с ледокола спускаются все новые бегуны. На „Седове“ остались в этот вечер одни только вахтенные и собаки.