— Нет, тут пожалуй что-то другое будет, — сказал Воронин.

— Может быть рацию, Владимир Иванович, ставят? — полувопросительно намекнул Шмидт.

— А то уж проведывать, Отто Юльевич.

Встреченное у берегов Земли Франца-Иосифа норвежское промысловое судно.

В прошлом году, присоединив официально архипелаг к Советскому Союзу, возвращавшийся „Седов“ встретил ночью во льдах четыре норвежских судна. Закинув ледяные якоря в торосы, они дрейфовали со льдом. „Седов“ прошел возле самых шхун. На палубе самой большой лежали балки, доски, бочки с бензином. „Седов“ был встречен молчанием. Никто не вышел из норвежцев, услышав грохот разбиваемых его форштевнем льдов. Это были суда норвежской правительственной экспедиции, соревновавшиеся с „Седовым“. Экспедиция, по сообщениям норвежских газет, везла на архипелаг полярную радиостанцию.

— Возможно, что шхуны пробрались на архипелаг по случайно разошедшимся разводьям? — усиленно интервьюировал Громов Шмидта.

Ему страшно хотелось бы такой комбинации. Находка нелегальной норвежской радиостанции. Арест персонала. Конфискация шхун. В „Известия“ по такому случаю можно было бы закатить громадную радиограмму.

— Отто Юльевич, — ласково подсказывал также учуявший сенсацию Новицкий, — шлюпочку поскорей бы спустить.

— Сами подойдут к берегу или к „Седову“.

На море спустился промозглый туман. Норвежская шхуна, сделав красивый, крутой поворот, проскользнула по полынье между берегом и „Седовым“ и исчезла в тумане.

Полярные зверобои — удивительные люди. Встретиться на 80° широты с людьми и сделать вид, что не заметили! Какая выдержка! Или, может быть, простое желание замести следы?

Вызвав выстрелами ползавших по скалам Кап-Флоры Горбунова и Савича, садимся в шлюпки. Второй штурман встретил нас словами:

— „Седов“ наготове. Норвежец ушел в пролив Миэрса.

Шмидт отдает приказ:

— Курсом хищника!

Идем во мглу, в туман.

Туман, туман…

В тумане, окутавшем пролив Миэрса, идем медленным ходом. В проливе нет ни одной нанесенной в лоцию[11] морской глубины. Проклятый туман! Из-за него мы плетемся со скоростью извозчика между невидимых островов. Проклятый туман! Он дает норвежской шхуне превосходную возможность скрыться между островами. Спереди, сквозь туман, наконец, прорываются стук и пыхтение работающего мотора.

— Есть норвежец, — радуется бегущий в носовой кубрик из камбуза с миской каши Паша Петров. — Как-раз к абордажу пошамаем.

Бабич внимательно прислушивается к стуку мотора.

— Две шхуны впереди, один мотор ровно как самолетный гукает, второй частит, — говорит он.

— Сказывай, — не верит Петров.

Когда туман снимается, вахтенный штурман докладывает Воронину:

— На траверсе острова Брюса две шхуны.

Посреди пролива шли рядом две шхуны под норвежским флагом. Та, которую мы видели у Кап-Флоры, и вторая — большая. Деревянные борта шхун обшарканы. Краска слезла. Большая шхуна, разворачиваясь, показала полустертую льдами надпись: „Хетти“. Скандинавская богиня льдов и ветров, богиня Хетти, советский ледокол настиг вас! На трубе большой шхуны, на красной полосе — белый медведь. Имя шхуны — „Исбьерн“ („Ледяной медведь“).

Матросы „Хетти“ стаскивали с вантов сушившиеся шкуры белых медведей. Предательски поднявшийся туман не дал им скрыть следов хищничества в советских полярных водах.

На корме и носу шхун стоят большие бочки с салом моржей и морских зайцев. Тяжелый запах ворвани слышен на „Седове“.

— Шелегу,[12] брат, не утаишь! — злорадствует кто-то из столпившихся на баке.

Норвежские зверобои — огромные как на подбор парни. Грубые синие фуфайки обнимают их массивные тела. На ногах сапоги с деревянными подошвами. Обветренные, загрубевшие от ветров океана лица; малахаи из шкур бельков.

Туман исчез, как видение. Индиговая вода пролива ушла в стороны до мрачных скалистых берегов. Оставшиеся медвежьи шкуры качаются от ветра на вантах. Зверобои столпились на корме. Туман, туман! Сколько проклятий послали тебе в эти часы капитаны „Хетти“ и „Ледяного медведя“, знаешь один ты! Делая вид, что намерения „Седова“ непонятны им, капитаны ведут шхуны прежним курсом вглубь пролива, в лабиринт ледяных островов.

Воронин дергает свисток. „Седов“ рычит злобным ревом над индиговым проливом. Остановитесь! — говорит его рев. На мачту всползает сигнальный флаг. На условном языке морей он говорит властно:

— ОСТАНОВИТЕСЬ!

Норвежские шхуны, рокоча моторами, идут. Воронин сжимает губы. Взяв рупор, он четко-раздельно кричит капитану „Хетти“ по-норвежски:

— Капитан! Говорите по-русски?

— Hay (нет), — отвечает тот, вынув изо рта трубку.

Голубые глаза капитана „Хетти“ темны от злобы. Промысел этого года на архипелаге испорчен.

— Капитан, — спрашивает по-английски Воронин, — вы говорите на языке Англии?

— Hay!

— Капитан! Вы говорите по-немецки?

— Hay!

Старый полярный хищник ведет наивную политику мелкого пойманного портового вора.

— Борис Ефимович, — ставит рупор на пол спардека Воронин. — есть на судне говорящий хорошо по-норвежски?

— Нет.

— Хм, — хмурясь, произносит Воронин, — дело хуже. Шкипера „Хетти“ и „Ледяного медведя“ будут отделываться незнанием языка. А ведь, как профессора, по-английски и по-немецки жарят. Держите-ка тогда в корму „Ледяного медведя“.

— Есть на „Ледяного медведя“, — довольно откликается стоящий у штурвала беломорский помор Иван Селиверстов. Игра становится интересной.

— Средний ход!

— Есть, средний!

Через несколько минут идем рядом с „Ледяным медведем“, кружащимся вокруг „Хетти“ в ожидании конца инцидента. Шкипер „Ледяного медведя“ с багровым лицом, усеянным волосатыми бородавками, тревожно выходит из штурманской рубки. Мгновенно он делает в уме простой подсчет шансов. На борту русского судна — пятьдесят человек. „Ледяной медведь“ — восемь. Русский ледокол наверное может итти 15—16 узлов в час. „Ледяной медведь“ — восемь. О, если бы наоборот! Сто чертей богине Хетти! Еще бы только час хорошего тумана! Физиономия шкипера „Ледяного медведя“ становится растерянной. Вынув круглый резиновый кисет, шкипер неторопливо набивает трубку. Чорт принес русских! Да, метод „нау“ чересчур уж прост. Но все-таки…

— Капитан „Ледяного медведя“! Вы говорите по-русски?

Шкипер подходит к борту шхуны.

— Hay, — качает приветливо он головой.

— Инглиш (по-английски)?

— Hay, — клубы дыма раскурившейся трубки закрывают массивное, снова ставшее каменным лицо шкипера.

— По-немецки, шкипер?

— Hay!

Потеряв терпение, Воронин тогда машет рукой к себе.

— Кептен „Исбьерн“! Коми фер иф шиф. (Капитан „Ледяного медведя“, идите на мой корабль!..)

Матросы „Ледяного медведя“ смотрят испытующе в лицо шкиперу. Шкипер „Ледяного медведя“, вынув трубку, молча кивает головой. Повернувшись, он грузно пробирается среди бочек в свою каюту. Через минуту шкипер появляется в бледно-лиловом пиджаке. Шея его повязана ярко-желтым шарфом. На голове старая морская фуражка. Визгливым голосом он отдает матросам приказ спустить на воду морскую шлюпку — фальсбот. Шкипер побежден и чувствует себя не лучше, как если бы второй месяц питался одной подгнившей шелегой моржей. Законы полярных морей жестоко карают хищников. Судьба их всецело зависит от права сильного. Захваченное судно будет отведено в ближайший порт, промысел конфискован. А охранные крейсера у берегов Америки сопротивляющихся хищников просто пускают ко дну. Так делали раньше и русские крейсера с пойманными в русских морях морскими контрабандистами.

Норвежский бот.