— Чем завершилось? — с плохо скрытым волнением вопросил князь.

— Моление длилось с утра до утра... и Виляс не явил себя нам. Не знаю, что бы это значило, но такового еще не бывало. Да простит сиятельный за такое известие. — Завидев потемневшее лицо Потеха, Меланья покорно склонила голову. В зале воцарилась гробовая тишина; все как один вознамерились посоревноваться со Стольником бледностью.

— Что думаете, пановие? — после тяжелого затяжного молчания обратился к собравшимся князь.

— Что тут думать: отвернулся от нас Господь, — севшим голосом прохрипел один из вояк, ранее склонявшихся над планом окрестностей.

Князь медленно подошел к столу, занял место во главе и сложил руки на столешнице, переводя взгляд с одного серого лица на другое. Про Меланью, как видно, и думать забыли.

— Мир заключать надобно, — неуверенно заикнулся молодой еще пан Ярах, занявший место казненного Лусковца и не обретший покамест знания, при котором настроении князя можно высказываться первым, а при котором лучше молчать.

Потех ударил по столу усыпанной рубинами княжьей булавой, приподнялся и вперил в приближенного горящий взор.

— Кабы так — Виляс указал бы на правильность сего решения!.. Да только и сам он, похоже, не ведает, что делать нам...

За окном внезапно вспыхнуло и грохотнуло, слюда жалостливо задребезжала в рамах.

— Искра в порох, — пробормотал Стольник, разом охарактеризовав и неожиданное происшествие, и реакцию князя на слова пана Яраха.

— Да помилует ясновельможный, но я... я как вещунья осмеливаюсь просить не богохульствовать в моем присутствии, — тихо, но четко проговорила Меланья, снова обратив на себя взгляды. — Господь знает все, но время ли открывать замыслы нам, жалким смертным? Никто, кроме самого Виляса, не вправе судить.

И вмиг так ей стало страшно, так ярко представилось, как она, слишком смелая вещунья, кончает жизнь на плахе за вольные речи... Но тут же Меланья будто излучающие тепло целительские руки на плечах ощутила и поняла: не даст Виляс в обиду любимиц своих, одаренных, и правильно она сделала, что вступилась за наибольшего своего благодетеля, который, забрав все в наказание за непослушание, и одарил многим, точно справедливый, но добрый отец.

Князь, по видимости, рассудил также и, употребив над собой усилие, опустился на стул.

— Мы благодарны вам, панна Меланья, за то, что вы участвовали в молении и привезли нам весть, — через силу улыбнулся Потех. — Что бы вы не решили, — остаться здесь или возвращаться в пущу, — пан Стольник проводит вас.

Писарю не терпелось отчитать крестницу за безрассудство, и он с живостью поднялся, мало не уронив стул.

— Выслушай, отец, прежде чем за розгу хвататься, — с лукавинкой начала Меланья, когда они вышли из залы и поднялись на второй этаж, где разместили приближенных и князя. Стольник укоризненно засопел, но ничего не сказал.

— Не было мне житья в пуще — так истосковалась по вам, так изнудилась, — продолжала Меланья. — С каждым днем все тяжче становилось, вот и порешила, что тут всяко лучше будет, пусть и не в безопасности. Ближайшее будущее открыто мне, и ничего страшного в нем нет.

— Ума у тебя, дочка, как у малого ребеночка!.. — Войдя в отведенную ему комнату и еще немного покорив крестницу, Стольник отбросил строгую личину и распахнул объятия. — Дай же хоть обниму тебя, Мелюшка, тоже ведь скучал... Устала с дороги? Садись, сейчас все расскажешь... — Писарь засуетился, выставляя снедь. Старика Лепкара он отправил на юг в одну из крепостей, не разрешил гробить остатки сил в поездках и путевых тяготах, потому справлялся без челядинца.

— Где Зоек?

— Ох, ну да. Дурень я, не смекнул сразу, что тебе важней... В разъезде он. Эрак решил, что нечего стоять под столицей полными силами и разослал отряды во все концы. Зоек вместе со своими партизанит, задерживает продвижение врага на юг... Его хоругвь наименее пострадала, поэтому князь услал его. Вот-вот вернуться должен.

— А его хорунжим назначили? — с потаенной гордостью поинтересовалась Меланья.

— Сразу же и ни колодежки не жалели.

Пока молодка утоляла голод, крестный в подробностях рассказал ей все. Как выяснилось, Эрак, вместо того чтобы добить обессилевшего врага, все больше слал гонцов с мирными предложениями. Поначалу, после боя, даже укорял Потеха через посольства, дескать, что же ты, как пес неразумный, в протягивающую кость руку вцепляешься? После казни злополучных гонцов подобные укоры прекратились, и Эрак начал грозиться, а не "дружески" сулить всякие выгоды.

— А Потех-то изменился, — услышав, что Стольник тоже за заключение мира, заметила Меланья. — Ранее и рад был на вас правление спихнуть, а теперь и слушать не хочет.

— Увы, сколь поздно, столь и не благовременно Виляс занялся воспитанием его — в печину, когда не мешало бы прислушаться к приближенным, укротить гордость и подписать-таки мир, он противится и готов скорей вести войско на погибель, чем признавать чужую власть над собой и сдаваться.

— Я вот одного не пойму: если враг продвинулся на юг, как это Жувеч еще не захвачен?

— Тому несколько причин — во-первых, гореллы суеверно бояться пущи, думают, там сами деревья за нас. А во-вторых — муж твой тоже что-то да смыслит, сказано задерживать — он и задерживает.

Помолчав, Меланья снова задала вопрос:

— Что же будет дальше? Горград вскоре падет, мне дар подсказывает.

— Ох, не спрашивай... — со вздохом отмолвил Стольник. — Если Потех не образумится, они захватят Горград и будут штурмовать этот городок.

— Есть ведь хмаряне, они могут помочь.

— У них самих забот полон рот. Эти стервецы, гореллы, собрали себе армию за годы затишья — мама не горюй... Шутка ли — на двух фронтах войну вести, это ж сколько людей надобно... Мы-то думали: раз тихо сидят, так мирные... Соседи Рысковцевы, чтоб им.

— Из-за моря помощи просили?

— То-то ты не знаешь, каковы они, заморские. Да и пока доплывешь в этот Заев, пока подмогу снарядят, если вообще снарядят, — все сто раз переменится.

Меланью порядком разморило после трапезы, и веки начали смыкаться сами собой. Стольник заметил это и махнул рукой на кровать.

— Ложись, отдохни. Я все равно бессонницей мучим в последнее время, за ночь и глаз не сомкну.

— Нет. Я к Зоеку пойду... Ты ведь знаешь, где он расположился, отведи.

— Оставайся, — убеждал Стольник. — Утром пойдем.

Но Меланья настаивала, и опекун в конечном итоге покорился и повел ее к Зоеку. Как хорунжему, человеку не последнему, но и не сильно значительному, тому досталась комнатка в корчме — небольшая, с обшарпанными стенами, паутиной по углам и грубо сколоченным топчаном, крытым бараньими шкурами.

— Хоть не лежак на улице — и на том спасибо, — проворчала Меланья.

Стольник оставил ей фонарь, пожелал спокойной ночи, еще раз спросил, не хочет ли она переночевать у него, и ушел. Молодая вещунья легла и мгновенно заснула; но сон ее был чуток и прерывался от малейшего скрипа коридорных половиц.

С рассветом с улицы донесся непонятный галдеж, и Меланья, едва проснувшись, подскочила к окну. Из него прекрасно просматривалась часть оканчивающейся воротами улицы, и было видно, как какие-то верховые въезжают в город. Дар шепнул, что это именно мужнина хоругвь, а сам Зоек где-то среди прибывших солдат.

Он и вправду был среди них, спрашивая у старшого, не знает ли тот, случаем, где его, Зоека, комната, ибо сам он не помнит, хоть убей. Старшой, похвала ему, помнил и в желании выслужиться довел командира до самой двери. Из-под нее лился тусклый свет фонаря, и провожатый, мимоходом заметив, что кто-то дожидается пана хорунжего, распрощался с ним.

Несколько недоумевая, Зоек вошел и глазам своим не поверил.

— Ты? Я же говорил — в пуще спрятаться... — Едва выговорив слова заплетающимся языком, муж добрел до топчана, у которого Меланья застыла столбом, скованная по рукам и ногам радостью встречи, сел на него и...медленно завалился на бок. Вещунья вскрикнула, в первое мгновение подумав, что он ранен и умирает в бессознательности. Одначе прислушавшись к ровному дыханию, поглядев на мерно вздымающуюся грудь и смягчившееся лицо, молодая женщина поняла, что муж попросту заснул. И вошел он, судя по всему, настолько уставший, что разум его наполовину уже спал.