Annotation
Меланья ехала к ворожее за ответом, а помимо него еще и предупреждение получила: замуж год не выходить, обождать, иначе беда случиться может. Но не послушала девушка вещунью, на радостях позабыла предупреждение, а вспомнила тогда только, когда пришлось горького хлебова невзгод отведать. Сказка или быль, что Бог Виляс награждает отважных и горемычных?.. Можно ли, утративши всё, обрести многое?..
Яновская Марина
Часть первая
I
II
III
IV
V
Часть вторая
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
Часть третья
I
II
III
VI
Яновская Марина
Стучит, гремит, откроетсяСтучит, гремит, откроется
Часть первая
I
Под веселый звон бубенцов мчат запряженные тройкой сани. В упряжке гнедая, соловая и снежно-белая, лошадки все завидные, как на подбор — бока, словно в масле, лоснятся. Да и сани чудные — мастер-искусник с помощью затейливых витков резьбы придал им вид морской волны. Одним словом — загляденье.
Восседавший на "гребне" возница лихо покрикивал, нахлестывая кобылок; в санях сидели двое мужей достойного возраста. Оба попрятали лица в пушистые воротники шуб, тем самым защищаясь от трескучего мороза и леденящего ветра. Вслед за санями, чуть приотстав, во весь опор скакал всадник. От боков его коня валил пар, на несколько мгновений остающийся позади, а после рассеивающийся в свежем морозном воздухе. Грохотали копыта по насту, скрипел снег под полозьями.
Дорога рассекала белую гладь заснеженных полей. Временами с разных сторон мелькали то древний курган, то заледеневшее озерце, похожее на блюдце, лозняком и камышом окаймленное. По скрывавшему лед снегу вились переплетающиеся цепочки следов — лисьих, заячьих да птичьих. Блестела, точно яхонтовая, полоса крови только убитого зверя, которого хищник поволок в логовище. Маленькая процессия быстро миновала еловый лесок, корчму, пару-тройку одиноких хаток и стогов, которые немудрено было принять за большие сугробы. Зима суровой выдалась, снега по пояс намело, а местами — так и вовсе много выше человеческого роста.
Наконец, впереди показался частокол у замерзшей речушки, каковая изгибалась в сторону от селения, к темнеющему вдали лесу. Ворота были открыты, из-за стены кольев доносился лай, ругательства, рев скотины и звон колокола — это в церквушке звонили к обедни. Впереди была немалая весь — Яструмы.
Сани въехали в ворота и уже медленнее двинулись по улице; всадник пустил коня рысью, сочувственно потрепал по шее затянутой в перчатку рукой. Оглядывался молодой человек с тем интересом, с коим люди осматриваются в незнакомом месте, неосознанно стараясь уловить и запомнить как можно больше всего.
За диковинными санями увязалась стайка весело щебечущих детей, по сельскому обыкновению босиком бежавших по снегу. Когда процессия остановились у двора пасечника Вороха, дети остановились тоже, в десятерике шагов, со смехом наблюдая, как забавно из саней вылезают мужчины — покряхтывая, оскальзываясь на льду да пуская когда-никогда крепкое словцо. Вертлявый мальчонка даже бросил в одного из прибывших, того, что пониже и потолще, снежок, и мужчина, грозно нахмурив кустистые брови, погрозил хулигану кулаком. Дети со смехом прыснули в стороны, точно брызги от брошенного в воду камешка; всадник тем временем спешился. Учуяв незнакомцев, два кобеля, с разных сторон от ворот прикованные, с лаем бросились на забор.
Только по высокой, плотно плетеной ограде и воротам, на которых резец изобразил неимоверно крупную, дабы заметнее была, пчелу с хитрой рожицей, можно было сделать вывод: о живущем в этом дворе никак не скажешь, что без копейки за душой. А уж недавно поставленный сосновый сруб со слюдяными окнами в замысловатых рамах, множество хозяйственных построек, обширный сад и совсем небольшой огородик подтверждали первое впечатление.
— Кто тама, кто, чего лай подняли? — ворчливо осведомились у псов во дворе. Заскрипел снег под ногами идущего поглядеть на непрошенных гостей.
— Вроде на санях никого не ждали! — визгливо отозвалась девка-найманка* . Слышно было, как она удаляется от ворот под глухой перестук пустых ведер.
— А ну, отворяйте! Фадко, чем дольше простою на морозе, тем злее буду!!! — басисто пригрозил, не дождавшись нерасторопной дворни, один из мужчин и загремел кулаком по воротам.
— Заська, беги в дом, скажи панне — приехал! — откликнулся со двора молодой голос, и замешкавшийся батрак поспешил отворять.
— Что это пан Ворох выезжал верхом, а вернулся санями? — кланяясь, любопытно осведомился работник, некрасивый парень в дрянном кожухе и плохонькой шапке набекрень, что так и грозила свалиться с головы.
— Не твоего ума дело, — огрызнулся раскрасневшийся хозяин, жестом приглашая спутников во двор. — Проходите, не все же время нам мерзнуть... А ты, — снова обратился к батраку, — распряги лошадей, гости у нас задержатся. И Заське передай, чтоб возницу накормила...
— Я помогу распрягать, — сказал третий гость, самый молодой из прибывших, и занялся лошадьми, к которым с измальства питал душевную слабость. В то время мужчины поднялись на крыльцо, потоптались, сбивая снег с ног. Только один из прибывших занес сапог над порогом — из дома выбежал мальчик зим восьми, Иваська.
— Ох, как ты вырос! — изумился высокий мужчина, взвихрив мальцу волосы.
— Я забыл уже, как пан выглядит! — сказал мальчик.
— Горюшко! Вправду, значит, я так долго у вас не бывал...
— А чего это ты, забывчивый наш, из дому выскочил? Тебе кашля мало? — отец показал сыну кулак, совсем как давешнему хулигану с улицы: мальчишке запрещалось гулять на подворье до выздоровления. — Ну-ка, пойдемте скорее.
Они вошли в обширные сени, а после и в переднюю, большую комнату с потолком, нежданно высоким для деревенского дома. Пол устилали красивые, хоть и поистрепавшиеся, ковры; пахло свежим хлебом, сосной и совсем немножко — смолой. Также в воздухе витали дразнящие аппетит ароматы, и Ворох, большой любитель покушать, жадно затрепетал ноздрями. На дубовый стол с противоположной от входа стены смотрел из-под рушников образ Виляса, пред ним покачивалась на сквозняке лампадка.
Иваська побежал в светлицу к сестре, доложить о приезде крестного, и взрослые остались одни.
— Вот так и живем, кум. Не блещем, но и не жалуемся, чем богаты, тем и рады, — с улыбкой обратился к гостю пасечник Ворох, снимая шапку и кунью шубу.
Хозяин был невысоким и кряжистым мужиком в расцвете сил. Казалось, волосы его постоянно стоят дыбом — столь были непослушны. Как почти все в то время, пасечник сбривал бороду, но усы отращивал — длинные, черные, спускались они мало не до ключиц. Лицо Ворох имел широкое, как блин, вроде добродушное, но вводящее в заблуждение. Пасечник вел себя по-разному, смотря с кем: к слугам и людям победнее себя был он надменен, сварлив и придирчив, к равным — добр, а вот с теми, кто побогаче, несколько даже дерзок.
Рано поседевший кум его, Стольник, возвышался над Ворохом на добрые две головы. Отличался сей пан умом, ученостью, со всеми без исключения вел себя весело, добродушно, а потому располагал к себе людей. Это свойство его характера вместе с быстрым соображением да ученостью и помогло ему выбиться в писари к самому Потеху, князю лядагскому. С тех времен Стольник стал редким гостем в доме яструмового пасечника, хоть безмерно любил его дочь, соответственно, свою крестницу — Меланью. Давнехонько, ой как давнехонько писарь осенял защитным крестом Ворохову дочку, когда, с исполнением той дня, ее, крошечного младенца, впервые внесли в церковь и нарекли именем. Не счесть, сколько воды утекло с тогдашней поры, а княжий писарь помнил то событие, будто оно происходило вчера. Сам он ни жены, ни детей не имел, как перст был одинок.
