Для многих мамочек тем летом старина Том стал неожиданной удачей: они могли оставлять у него своих чад и спокойно заниматься покупками, пить содовую с подругами и, возвращаясь, находить детей мирно сидящими, следящими за работой Тома. Сам он ничуть не возражал и даже общался с детьми и веселил их – а смех ребят такого возраста был чуть ли не лучшим, что можно было услышать на свете. Именно благодаря такому смеху, наверное, даже росли деревья. Мир вращается вокруг них, юных, любознательных, а от их смеха мир кажется ярче – он уносит в прошлое, туда, где еще не знаешь зла и где все прекрасно, а если и нет, то уже завтра все наладится.
И вот, наконец, мы подошли к сути. Был там один мальчик, который не очень-то смеялся, а просто сидел тихо и смотрел. Думаю, он знал больше, чем кто-либо, о том, что произошло тем летом. Хотя объяснить этого словами, наверное, он бы не сумел.
Звали его Билл МакНилл, он был сыном Джима Валентайна. Тот когда-то работал механиком, потом с Недом на заправке, а по вечерам иногда гонял на битых машинах. А МакНиллом его сына теперь называли вот почему: в одно воскресенье Джим вошел в поворот на слишком большой скорости, машина перевернулась, взорвался бензобак и в итоге даже не смогли найти всех колес. Через год его Мэри снова вышла замуж. Одному богу известно, зачем – ведь ее предостерегали и родители, и друзья, но мне кажется, это все оттого, что любовь слепа. Распорядок дня Сэма МакНилла был в лучшем случае свободным от работы, а в основном он выпивал и зависал с дружками, которые, случалось, оказывались по ту сторону закона. Полагаю, Мэри считала, что нашла свою любовь, но очень скоро зрение к ней вернулось: прошло немного времени, до того как вечера стали длиннее и Сэм, набравшись больше обычного, пустил в ход кулаки. С тех пор Мэри на улице почти не появлялась. В таких случаях люди обычно просто разглядывают синяки у женщин под глазами, и даже глухой может расслышать шепот: «Мы же ей говорили!».
Однажды утром Том сидел и, как всегда, рисовал, а маленький Билли рядом следил за ним. Обычно он сам уходил спустя какое-то время, но в этот раз Мэри ходила к врачу и пришла за сыном, низко опустив голову. Но недостаточно низко. Я наблюдал за ними из магазина – утро было сонное. По лицу Тома никогда нельзя было сказать, что он чувствует. Обычно он лишь слабо улыбался и приподнимал брови, но в то утро он выглядел пораженным. Глаза у Мэри были опухшие, окруженные фиолетовыми кругами, на щеке виднелся дюймовый порез. Мы, пожалуй, уже привыкли видеть ее такой, а наши жены, сказать по правде, просто считали, что она слишком быстро вышла замуж второй раз. Вообще же мы все, думаю, относились к ней слегка прохладно, потому что Джима Валентайна многие любили и все такое.
Том перевел взгляд с мальчика, который редко смеялся, на его мать с усталыми, несчастными глазами и побитым лицом. Тогда его лицо из потрясенного стало таким холодным, что даже мне показалось, будто этот холод пронесся через всю площадь и кольнул мое сердце. Не знаю, как иначе это описать.
Но затем он улыбнулся и взъерошил Билли волосы. Мэри взяла сына за руку, и они ушли. Лишь раз они обернулись, и Том, все еще не сводивший с них глаз, помахал Билли рукой. Мальчик ответил тем же, и они с матерью улыбнулись.
Вечером в тот день Том, сидя у Джека, тихо спросил о Мэри, и мы рассказали ему всю ее историю. Пока он слушал, его лицо будто становилось жестче, взгляд – все более стеклянным и холодным. Мы сказали ему, что старик Лу Лашанс, сосед МакНиллов, говорил, что слышал, бывало, как муж кричал, а жена до трех ночи умоляла его успокоиться; в тихие же ночи доносился плач Билли – он мог продолжаться и того дольше. Мы сказали ему, что нам жаль их, – но что тут поделаешь? У нас принято не лезть в чужие дела, и, думаю, Сэм со своими дружками-пьянчугами не очень-то опасался старичков вроде нас. Мы сказали ему, что это ужасно, что нам это не нравится, но такое тоже бывает и чем тут поможешь?
Том слушал молча. Просто сидел в своем черном пальто и слушал, как мы выкладываем ему все эти проблемы. Через некоторое время беседа иссякла, и мы просто сидели, разглядывая пузырьки в пиве. Думаю, самым важным здесь было то, что все мы думали об этом лишь как о какой-нибудь городской сплетне, и, честное слово, к моменту, когда мы закончили рассказ, мне стало стыдно. Сидеть рядом с Томом было совсем невесело. Он явно точил зуб на МакНилла и казался нам в тот вечер каким-то незнакомцем. Он долго разглядывал свои скрещенные пальцы, а потом, очень медленно, заговорил.
Когда-то давно он был женат и жил со своей Рэйчел в местечке под названием Стивенсберг. Когда он говорил о ней, то воздух будто смягчался и мы все затихали и потягивали свое пиво, вспоминая, каково это было, когда мы только начинали жить со своими женами. А он говорил о ее улыбке, о ее взгляде… И когда мы вернулись в тот вечер домой, думаю, наши жены удивились необычно крепким объятиям, а те, кто уснул с мужьями, чувствовали себя такими любимыми и умиротворенными, как не чувствовали уже давно.
Он любил свою Рэйчел, а она его, и несколько лет они были счастливейшими людьми на земле. А потом появился третий. Том не называл его имени и говорил о нем довольно нейтрально, но эта его мягкость была шелком, облекающим клинок. В общем, его жена влюбилась в того мужчину – или ей так показалось. Во всяком случае, она Тому с ним изменила. В их кровати – в той самой, где они провели первую брачную ночь. Когда Том произносил эти слова, некоторые из нас подняли на него взгляд – изумленно, словно получив пощечину.
Рэйчел сделала то, что делают многие, из-за чего потом жалеют до самой смерти. Она запуталась, а тот мужчина так насел на нее, что она решила превратить свою ошибку в страшнейшую в своей жизни.
Она бросила Тома. Он уговаривал ее, даже умолял. Его было почти невозможно таким представить, но, полагаю, Том, которого мы знали, был не тем, о ком он сейчас вспоминал. Так или иначе, мольбы не дали ему результата.
И Том стал дальше жить в Стивенсберге, гулять по тем же дорожкам, видеть их вместе. И размышлять, так ли ей хорошо сейчас, как было с ним, светятся ли сейчас ее глаза так, как светились раньше, когда она смотрела на него. И всякий раз, когда тот мужчина видел Тома, он глядел прямо на него и чуть заметно ухмылялся. И эта ухмылка словно говорила, что он знал о его мольбах и что его дружки здорово посмеялись над его брачным ложем. Мол, да, я буду сегодня с твоей женой, и ей это нравится, не хочешь обменяться впечатлениями?
А потом он отворачивался и целовал Рэйчел в губы, не сводя с Тома глаз и продолжая улыбаться. А она позволяла ему это делать.
Потом их историю несколько недель обсуждали глупые старухи, пока Том терял вес, а вместе с ним – самообладание и волю к жизни. Он выдержал три месяца такой жизни и уехал, даже не продав дом. В Стивенсберге он рос, ждал и любил, а теперь, куда бы он ни поехал, – все хорошее сгинуло. Будто заветные для него места заполнили облепленные мухами трупы. И он никогда туда не возвращался.
Он рассказывал об этом около часа, а потом замолчал и зажег, наверное, сотую сигарету. Пит решил заказать всем еще по пиву. Мы сидели грустные, погруженные в свои мысли и такие утомленные, словно сами через все это прошли. Да, думаю, для большинства из нас так и было. По крайней мере, отчасти. Но любил ли кто из нас кого-нибудь так, как он любил Рэйчел? Сомневаюсь – даже все мы вместе взятые так не любили. Пит поставил пиво, и Нед спросил Тома, почему тот просто не выбил дерьмо из того мужика. Никто больше не осмелился этого спросить, но Нед был хорошим парнем, а нам всем, наверное, было знакомо чувство страшнейшей на свете ненависти – той, которую испытывает мужчина, чья женщина ушла к другому. И мы все понимали, что Нед имел в виду. Я не говорю, что это хорошо, и я знаю, что это неправильное чувство, но покажите мне мужчину, который скажет, что он такого не испытывал. Если он так скажет, то он просто лжет. Любовь – единственное чувство, которое хоть чего-то стоит, но тут нужно понимать, что она имеет две стороны и чем глубже проникает, тем более темные воды потом поднимаются к поверхности.
