Я вижу, как Морозильник подходит к мусору с кружкой в руке.
Я вижу тот цветок из острых краев, который через мгновение расцветет на лице того мудака замечательным алым цветом. Быть может, нам не следовало бы Морозильника Морозильником называть, а только Цветочником.
Никто не умеет так замечательно высаживать цветов на рожах, как он.
Но мусор положил ружье на столе и вышел ему напротив:
- Чего из себя дурака строишь?
И неожиданно Морозильник замерзает. Он не двигается с места, и они играют в гляделки с тем придурком.
И тут Морозильник кладет разбитую кружку на стол.
И мусор говорит:
- Какой вежливый мальчик.
А потом поворачивается к Сильве и говорит:
- Выпивка для всех, я плачу.
И бросает на стойку пять кусков. А я еще вижу, как банкнот медленно выпадает из его ладони, как он медленно-медленно планирует, и в тот самый миг, как он касается стола, меня внутри пронзает боль. А потом меня вытаскивают на двор, и патруль садит меня в машину. А тот бывший мусор что-то им говорит.
Но вот что он говорит, я не слышу.
Сижу в машине. В голове гудит. Все крутится. Бывший мусор махает нам, в его руке старое ружье.
А перед "Северянкой" еще мелькнул Морозильник.
И Сильва. Плачет и ругается.
А тот гад все так же только скалится.
Из автомобиля вижу наш массив. Дома и ясли, и детский сад, и начальную школу, и ПТУ, и лицей, и поликлинику.
А потом я вдруг уже не вижу домов, а только высокие деревья.
Я нахожусь где-то в дремучем лесу, давным-давно поглотившем все дома. И вместо огней квартир я вижу глаза диких зверей. Я закрываю глаза и слышу звуки леса. Слышу всех зверей, которые призывают меня к себе. Я закрываю глаза и чувствую, как расплавляюсь в соленом и сладком багровом море, которое вытекает у меня из носа в горло.
Водопад, который рвется вверх.
Соленый мармелад.
А потом я вижу его на перекрестке.
Вижу того волка.
Волка-одиночку.
XVII
Дед мне рассказывал, что когда английские летчики в последний раз бомбардировали Эссен, он сбежал. Он дал железнодорожникам сигареты в качестве взятки, а те выдали ему билет. Доехал он до самых пригородов Дрездена, а дальше ехать уже было никак. Дрезден и сам был после недавней бомбардировки.
Дед шел через уничтоженный, сожженный пейзаж, который недавно еще был городом.
Он шел среди тех теней, и никто не обращал на него внимания, потому что он сам тоже был тенью. Он прошел те равнины из кирпича. А потом перешел Рудные Горы[37] и очутился в Чехии. Он продолжал идти, избегая городов, избегая деревень, избегая солдат и людей, прошел через весь Судетский Край и заснул в лесу. Только там его и поймали.
И то были не немцы. То были чехи, чешские жандармы.
Деда отдали немцам, которые выбили ему все зубы. А потом его вывезли в лес, привязали к дереву и завязали глаза. Он думал, что его расстреляют.
А они просто оставили его, привязанным к тому дереву.
Дед говорил, что то был вяз. Это от него я знаю все про это дерево. От него и от своего старика, которому он тоже все это рассказывал.
А потом кто-то его отвязал. То была моя бабушка.
А потом родился мой старик. А потом он встретил мою маму. А потом они переехали на массив.
А потом родился мой брат.
А потом родился я.
И это как раз дед первым рассказал мне про Тевтобургский Лес. Потому что в том лесу под землей был один военный завод. И он сам какое-то время был там закопан. Но то уже совсем другая история.
Дед иногда дрался и ходил в пивную.
Старик иногда дрался и ходил в пивную.
Я тоже иногда дерусь и хожу в пивную.
А потом родился ты.
Но это уже другая история.
Это твоя история.
XVIII
И вот я тут.
В нашем лесу.
В Тевтобургском Лесу в 9 году.
В том мрачном, черном лесу, в котором знаменитые германцы знаменито победили знаменитых римлян. Они заманили их в свой дремучий, мокрый, переполненный болотами лес как в ловушку, потому что в лесах уж то они разбирались. И в том тумане и среди громадных деревьев знаменитые римские легионы потратили все свои силы уже на то, что им приходилось прорубать себе дорогу, а вдобавок лил дождь, и гремел гром. А потом весь лес накрыло туманом. И когда наступил этот момент, римские легионы уже не смогли образовать боевой строй, распались и заблудились.
И вдруг германцы были уже повсюду. Атаковали из кустов. Атаковали с деревьев. Атаковали из вырытых в земле ям. Они бросали в неприятеля огромные подожженные шары из соломы и смолы. Они выкашивали римлян десятками. Сотнями. Тысячами.
Германцы знали свой лес так же, как я знаю свой. Тот лес был их лесом. И таким образом они победили римлян. А те, еще живые, схватили мечи и от страха перерезали друг другу шеи, включая своего командира, знаменитого Варуса. И правильно сделали. Потому что тех, кто не успел этого сделать, германцы схватили и принесли в жертву богам под старым вязом, вместе с женщинами и детьми, которые тогда ходили в бой со знаменитой непобедимой римской армией. А их головы были насажены на верхушки низких деревьев, которые после того выросли вверх. И эти черепа там можно найти еще и сегодня.
Таким вот образом германцы дали римлянам урок по жизни.
И с того момента все уже знали, что в один прекрасный день все изменится.
И обрушится.
Все империи.
Все государства.
Никто из римлян не мог сбежать. Никто не вышел живым из того леса. Только один-единственный римский солдат пережил ту знаменитейшую лесную битву. Один-единственный легионер. Но то уже другая история.
Короче, я нахожусь здесь.
В нашем лесу.
Сюда мы тайком приходили с мальчишками играться в войну.
Там меня застрелили. Но у меня же девять жизней, так что я всегда выживал.
Сюда мы приходили с мамой искать старика, когда он нам грозил, что повесится. Только вот, в конце концов, он перевалился через ограду.
Мы боялись этого места, когда были маленькими. Говорили, что здесь имеются привидения. Что тут есть дикие звери. И могилы времен войны. И еще другой войны. И еще одной войны. Множество могил. Вся Европа – это какие-то засыпанные могилы. А в придачу – глубокое болото.
Девочек здесь подстерегают странные типы с конфетами, говорили нам. А мальчиков подстерегают еще более странные типы.
Пиздеж.
Одно было точно. Этот лес был здесь до нас. И этот же лес будет тут после нас. Только кусочек выкорчевали, чтобы выстроить наш жилмассив. Совершенно маленький кусочек. Деревья и болота, в конце концов, всегда справятся с бетоном.
Они со всем справятся.
Потому мне по барабану, что те два мусора меня колотят.
Мне уже давно это осточертело. А они не перестают.
Кулаками. Ногами. По голове. В живот. В промежность. В грудную клетку. Слышу, как что-то хрупает. Больно. Мне хватит. Давно уже… Они об этом знают. Но не перестают. У меня вылетел зуб. Потом второй. Потом еще третий.
И я весь красный.
Это из-за моей же крови.
И тот первый полицейский вдруг перестает меня бить. Не потому, что это его перестало забавлять, просто этот тип уже не может, потому что мало тренируется, он делает мало отжиманий и долго выдержать нихрена не может. Он весь запыхавшийся и спрашивает: "Ты чего все время пиздишь про какой-то лес? Снова и снова пиздишь про каких-то римлян и германцев?".
А я говорю: "Тевтобургский Лес".
А тот второй, такой же запыхавшийся, потому что подготовка у него ниже плинтуса, и говорит: "Тебе еще не осточертело?".
А я говорю: "Мусору никогда не осточертевает".
А он говорит: "Ты чего, блин, пиздишь?".
А я говорю: "Я тоже полицейский. Такой же мусор, как и вы".