- Если ты думаешь, что я толстая, в следующий раз возьми себе какую-нибудь худую. Не стану я тренироваться. Хватит мне тех упражнений, что у меня каждый день с вами в пивной. И курить я стану столько, сколько захочу.

- Ну понятно, понятно, sorry, я не это имел в виду. У тебя хорошая фигура.

Он ее обнимает. Она желает вырваться. Но обнять себя позволяет. Он целует ее в плечо.

- Ну а ты, ты где был тогда? Спереди или сзади?

- Спереди. С одной девушкой. Звали ее Хана. Или Дана. Или Яна… Как-то так. Нет. Зузанна. То была Зузанна. А вот она была по-настоящему толстая. После того я тоже ее никогда уже не видел. К счастью. Студентка было. Как только запахло жареным, она потерялась в толпе.

- А ты откуда там взялся?

- Брат меня забрал с собой, он как-то крутился возле политики. Меня он взял затем, чтобы я его прикрывал. А эта девица была его одноклассницей. Я отбил ее у него, хотя и был моложе. Брат вечно был тупой, когда речь заходила о бабах.

- Но это же ты нанес первый удар, так? Не он?

- Ясен перец. Блин, мой братан не умеет драться, как по мне, он вообще никогда не дрался. Слушай, между нами есть одна проблема, он стыдится того, откуда он родом, а еще стыдится того, что занимался переводами вилеофильмов.

- Каких еще фильмов?

- Ну, всей классики. Даже и той, что с настоящим Вандамом. Это привозили из Германии, а он знал немецкий, так что делал перевод и продавал жучкам, и теперь этого стыдится. Еще ему стыдно за то, что наш старик бухал, а еще того, что дрался, и что мама была стукнутая, и что она потерялась. Он стыдится того, что у него такой брат как я, который иногда дерется. Но это не моя вина. Он не понимает того, что для меня важнее всего справедливость. Вечно он только об этом и говорил. Вечно он меня стыдился. Вечно он мне талдычил, что он самый умный.

- Мне очень жаль.

- Да ничего.

- А он действительно самый умный.

- И что это должен быть за вопрос? Ну да, он умнее, это точно. Опять же, у него имеются бабки, и так далее. Сначала для себя учредил переводческую фирму, сейчас у него какое-то европейское агентство. Он знает, как за это взяться, устраивает гранты, все устраивает, все в порядке, у него такая хорошая, приличная жизнь, еще он занимался политикой, но драться не умеет. Как мне кажется, сейчас он трясется, как и вся Европа. Он трясется за свое бабло. Еще ни разу я не встречал нафаршированного типа, который был бы счастлив.

- Нафаршированный типы в "Северянку" не ходят.

- Зато счастливые туда приходят. К тебе.

- Я была бы счастлива, если бы у меня были бабки.

- Вовсе нет.

- Была бы, была. Выплатила бы долг, забрала бы доцю и умотала бы отсюда.

- А "Северянка"?

- Думаю, что с Морозильником вы бы там справилась. Я с радостью вам ее оставлю.

- Мы бы скучали по тебе. Ты бы тоже скучала по нам.

- Думаю, что нет.

- Я бы скучал.

- Знаешь что, может и не надо так говорить.

Они смеются.

Он целует ее в плечо. А потом еще раз.

- Моя ты лесная женщина.

- Ведь "Сильва" означает "лес". Это по латыни.

- Не знала.

- Вот видишь, теперь знаешь.

Он целует ее в плечо…

- Я серьезно говорю. Мне бы тебя там не хватало.

- Ну, не знаю. А с братом ты видишься?

- Я же говорил, что наш контакт проблематичен.

- Я со своей сестрой тоже не вижусь. Собственно говоря, я ни с кем не вижусь. Родственники всегда желали мне только добрые советы давать.

- Он живет по другой стороне леса, там, где построили новые дома с бассейнами.

- Похоже, у него там все полный вперед.

- Я никогда там не был.

- А я – да. Я бы могла там жить, если бы кто-нибудь купил мне там дом.

- После переезда он сразу же развелся. Там никто не может долго быть счастливым..

Она глядит на него.

- Первый удар нанесла полиция. Я видела, так как была спереди. И как по мне, вообще трудно сказать, кто был первый. Ведь там был ужасный хаос.

- Это я нанес первый удар. Ясно?!

- Ну хорошо, хорошо.

- Это я приложил тому мусору. Левый хук, правый хук. Спокуха, спокуха. Прямо в центр его вселенной. У меня до сих перед глазами та его сплющенная собачья морда, западающая в черную дыру; и я знаю, что эта морда никогда уже не будет скалиться.

- Но ведь у них были шлемы.

- У этого шлема не было.

- Вообще-то, это все равно, кто нанес первый удар.

- Погоди… Но ведь это же не все равно, разве не так?

- Для меня – все равно.

- Это я нанес первый удар. Может это и смешно, но я чувствую себя ответственным за то, что случилось.

- Так я что, должна тебя еще и поблагодарить, а?

- Не должна, но это я сделал.

- Тогда, похоже, я тебя там видела.

- Наверное.

- Раз уж ты нанес этот удар, тогда ты должен был стоять спереди, как и я.

- Я уже говорил, что я там был и что его нанес. Кто-то должен был это сделать. Меня уже начинало доставать, вся та мирная, хипповская демонстрация. У нас пустые руки. Мой брат этого бы не сделал. Мой брат вечно чем-то занимался. Вечно где-то чего-то наклеивал, успокаивал ситуацию вокруг себя: не поднимайтесь, продолжайте сидеть, никакого насилия, не провоцируйте – слышал я его. Но еще я знал, что это не имеет смысла, в том смысле, что постоянно уступать, что, раз они – эти две отрицательные энергии – так близко, тогда нужно быстро выбить один другого, и будет спокуха, и можно будет идти дальше. Это как тучи во время грозы. Плюс. Минус. И молния. Спокуха! Действие – штука необходимая. Окопная война – это никакое не решение, это же известно еще с Первой мировой, разве нет?

- Не знаю.- А я знаю. Так что я нанес первый удар и запустил историю в ход.

- Тебя избили?

- С тех пор мне известно, каков на вкус сломанный нос.

- И как?

- Словно соленый мармелад.

- И что ты делал потом?

- Ты имеешь в виду: по жизни? Или после той демонстрации?

- По жизни.

- Самые разные вещи. Например, кровь сдавал, у меня нулевая, так что я спасаю всех. Какое-то время был гориллой-охранником, это была спокуха, в свое время люди больше боялись горилл, чем полицейских. Продавал газеты и книжки, только люди как-то быстро перестали желать читать что-нибудь приличное. Еще ездил на большегрузе. Бывал во Франции. Там тоже могли бы встретиться! Туда я возил польских цыплят, а французских возил в Польщу через Чехию. Охранял завод, чтобы не кто не разворовывал снаружи, но, в конце концов, ее разворовали изнутри, как и все остальное. Неожиданно оказалось, что мы охраняли совершенно пустой завод, в котором – кроме рабочих – не было ничего, даже каких-либо станков. И никому в голову не пришло, каким же чудом все там пропало. И где-то в это же время я встретил женщину своей жизни, довольно-таки сложную. Над ней издевался кто угодно, она работала в конторе того завода. Я сказал, что спасу ее, и с ней даже окольцевался, сделал ей бэби и развелся. Вообще-то я с ней еще поездил, это так. Потом еще пробовал разные занятия, как-то на мне это отразилось…

- Кололся?

- Нет.

- Кололся. Или колеса принимал. Потому она тебя и бросила. И, наверняка, другие девицы тоже.

- Откуда знаешь?

Он садится в кровати, закуривает. Глядит на нее.

Она продолжает лежать. Тоже закуривает, кашляет.

- Просто знаю. Знаю еще и то, что ты не только сам принимал, но и производил.

- И что это должно значить?

- Ничего. Просто я говорю, что знаю.

- Если когда-нибудь чего-то и сделал, то исключительно для собственного употребления. Это все. И это мое дело. И вообще, откуда ты знаешь?

- Возможно, наш жилмассив и большой, но не такой уже он и большой.

- Возможно, немного я в этом всем и торчал. Но сейчас уже все в порядке.

- То есть, сейчас уже ты только бухаешь.

- Я не бухаю.

- Бухаешь, бухаешь. Я же тебя каждый день вижу.

- И что это все должно значить? И с чего, блин, ты бы жила, если бы я не бухал? Если бы мы все не бухал?