Она страшно удивлена тем, что везде чисто, и что посуда вымыта. Сама она терпеть не может убирать и мыть посуду. Ненавидит притворный порядок, за которым кроется еще больший бардак.
Подходит к окну. Видит только мертвый, спящий массив. А еще туман, пустой перекресток.
Светится лишь в нескольких окнах.
А потом возвращается к нему в кровать, прижимается и гладит ему руку.
Тот просыпается.
- Я спал?
- Немного.
Он обнимает ее. Она к нему прильнула и гладит короткий, жирый и багровый шрам на запястье.
- Обжегся о духовку?
- У меня нет духовки.
- Об электропечку?
- Это от моей бывшей.
- Она тебя порезала?
- Нет.
- Дрались?
- Прижимались.
- От этого шрамов не бывает.
- Нет, мы друг друга не резали. И шрам, серьезно, после того, как мы прижимались. Я ее обнял и порезалс о ее поясок. Или об что-то такое. Даже не знаю, как оно точно случилось. Даже кровь не шла. Но я знаю, что на второй день мы уже не были парой.
- Вы вместе жили?
- Ну. Я всегда начинал проживать со своими бабами.
Она показывает ему свои два тонких шрама на запястьях.
- Гляди.
- Как это случилось?
- Об духовку.
- Об духовку?
- Об духовку.
- Фильм поглядим?
- Хммм…
- Я всегда перед сном запускаю какой-нибудь фильм, иначе не могу заснуть.
- А когда ты читаешь все эти свои книжки?
- До того, как включить кино. Или когда просыпаюсь ночью и не могу потом заснуть.
- Я тоже потом не могу спать.
Он поднимается, включает телевизор. Нажимает кнопку на видеомагнитофоне, сует в него старую кассету.
- У тебя еще есть видик?
- Ну. Классика VHS.
- Сегодня уже ни у кого нет видиков.
- А у меня есть. Я люблю такие вещи, которых можно коснуться.
Он возвращается к ней в кровать, щипает ее за попку. Женщина позволяет щипаться.
На экране появляется картинка.
- Что это будет?
- Романтика.
Вместе они глядят на двух соперников, дерущихся на матах. И куча других участников соревнований вокруг них, подбадривающих соперников во время боя.
- Это уже почти что концовка. Перемотать на начало?
- Да нет, пускай остается.
- Это Вандам. Кровавый спорт, 1988 года.
Самая классика.
Она смеется. Он смеется. Она прижимается к нему. Пожилой мужик с лавки кричит: Konzentration, Junge!
- Konzentration, Junge! Слышала? Знаешь, что это значит?
- Соберись, парень.
- Ты откуда знаешь?
- Это не так уже и трудно.
- Что, знаешь немецкий?
- Немецкий я немного знаю, как и каждые чех с чешкой.
Женщина устала. Она зевает. Ей хочется спать.
- Konzentration, Junge! Как мне кажется, все это именно об этом.
- Но я немецкий язык ненавижу. Чертовы фрицы.
- Он бельгиец… Гляди, гляди. Это грандиозный финал их истории. Это чистейшей воды Вандам. Старая добрая ручная работа.
- Как по мне, все это немного по-детски.
- Ну… О'кей. Возможно это и немного по-детски. Может оно и так. Может ты и права. Я понимаю.
- Неважно.
Он выключает видик. Выключает телевизор. Гасит свет. Но в комнате и так светло. В квартиру проникает свет целого массива.
Женщина замечает, что нет занавесок.
- Ты злишься.
- Не злюсь.
- Нет, немного все-таки злишься.
- Говорю же, что нет.
- Sorry, я ужасно устала.
- Надеюсь, после этого лифта…
Женщине не нравятся мужики которые через силу стараются быть забавными.
- Поцелуй меня в плечо.
Она чувствует, что он вспотел. Это у мужиков ей нравится.
Он целует ее.
- Все нормально. Оно и не должно тебе нравиться. Кровавый спорт – он не для всех. Я знаю.
Он целует ее еще раз.
- Почему у тебя такие черные пальцы?
- Это краска.
- А похоже на засохшую кровь.
- Это краска. Ведь кровь я бы смыл, разве не так?
Она пытается сцарапать краску с кончиков его пальцев.
- Нет смысла тратить силы. Этого нельзя смыть. Или, точнее, нет смысла смывать.
- Ты красишь даже зимой?
- Если нет дождя или снега, то крашу.
- Ну а когда идет снег или дождь?
- Тогда ожидаю, когда перестанет, потом крашу. Или крашу чего-нибудь в средине. Всегда есть что покрасить.
- А почему ты не займешься чем-нибудь другим?
- Что это за вопрос? А ты почему не займешься чем-нибудь другим?
- Потому что у меня долги, а кроме "Северянки" у меня ничего нет.
- Долги?
- Ну… долги.
- Я не знал.
- И как это случилось?
- Не хочу об этом говорить.
- Ясно. Понимаю. У меня долгов нет.
- Ну и радуйся.
- И исполнитель тебя достает?
- Немного.
- А сколько ты должна?
- Я же сказала, что не желаю об этом говорить.
- Возможно, я могу как-то помочь.
- Не можешь. Просто я должна все это выплатить.
- А если не выплатишь?
- Тогда придется переезжать.
- Куда?
- Не знаю.
- Блин…
- Спокойно. Я справлюсь. Выплачу… А чем занималась твоя мама?
- В яслях работала. Но потом ясли закрыли.
- И что она потом делала?
- Присматривала за детьми богачей, пока не исчезла в лесу.
- В лесу?
- В лесу. Не знаю… Понятно, что тут сразу и не понять. Просто, ее не было – и все. После того, как отец спрыгнул вниз, она начала говорить, что ее преследуют тени?
- Как еще тени?
- Нормально, тени. У нее начало все крутиться в голове, она стала забывать. Сначала принимала таблетки, а потом начала ездить в город. Целый день ездила трамваями, автобусами, метро. По кругу. А после того начались акции. И она ездила на все акции. Например, раз она купила тридцать цыплят, можешь представить? Не было где их хранить. Не было ни малейшего шанса, чтобы все их съесть. Или… покупала по двадцать кило сахара или муки, потому что было дешево. И в квартире повсюду были листовки из супермаркетов. В некоторых местах – до самого потолка. Квартира была словно лабиринт. Когда я к ней приходил, то не мог ее найти. И мне приходилось ездить с ней по всем этим акциям, потому что я за нее боялся.
- А брат?
- У брата были другие проблемы. Он занимался только собой, а маму оставил мне. Только все было спокуха. Неожиданно мама начала говорить, что твоя бабка. Говорила, что как начнется война, все это пригодится. Что, прежде чем толстый похудеет, худой сдохнет. А все это из-за ее теней, которые нашептывали ей, что будет конец света.
- А потом?
- Ничего. Птом вдруг мамы уже не было. Поехала и уже не вернулась, просто-напросто исчезла, ну… В квартире все осталось, как будто бы она хотела вернуться, повсюду эти кучи листовок. Но она не вернулась. Последний раз ее видели на трамвайной остановке. И тогда я сказал себе, что, возможно, она заблудилась в этом нашем лесу.
- В каком еще нашем лесу?
- Этот наш массив, ведь раньше тут был лес, не знала? Болота и глубокий, громадный лес. Вся Чехия – ведь это одно громадное болото. Вся Европа. Громадное болото и громадный лес. Мы родились из этого болота, в нем мы и исчезнем. А между этими моментами еще наделаем с ребятами в "Северянке" немного шуму. Последнее мероприятие человечества.
Они вместе смеются над его словами.
- Ага, а мне потом за вами убирать?
- Ну да.
Он смеется над этим.
Она тоже смеется.
- Никогда бы не сказала о тебе, что ты веришь в подобные вещи. Болота, в которых все исчезнет.
- Я не говорю, будто бы в это верю. Но и не говорю, будто бы не верю… Иногда тебе ничего не остается, как только вера в такие невероятные вещи. Вот во что веришь ты?
- Ни во что.
- Вообще ни во что?
- Вообще.
- Странно.
- Ну, не знаю.
- Ты серьезно там была, внизу, на Народном проспекте? Или просто так болтала?
- Я там была. А ты там был? Или только болтал?
- Почему я должен был бы болтать?
- Там я была по совершенно дурацкому, самому дурацкому, идиотскому случаю. Втюрилась я тогда в одного психа. Вроде бы он даже учился в каком-то институте. Теперь уже и не знаю. Знаю только то, что это он меня туда забрал, а я все время пялилась на него – глупая и влюбленная дурочка. Но помню, что все это было возбуждающим, все эти люди, и вообще. Мой все время пиздел о политике. А я, прежде всего, хотела быть с ним, ужасно хотела ходить с ним. Политика тогда меня не интересовала, и сейчас тоже не интересует. Как по мне, оно все время одно и то же.
