- Ну… долги.

- Я не знал.

- И как это случилось?

- Не хочу об этом говорить.

- Ясно. Понимаю. У меня долгов нет.

- Ну и радуйся.

- И исполнитель тебя достает?

- Немного.

- А сколько ты должна?

- Я же сказала, что не желаю об этом говорить.

- Возможно, я могу как-то помочь.

- Не можешь. Просто я должна все это выплатить.

- А если не выплатишь?

- Тогда придется переезжать.

- Куда?

- Не знаю.

- Блин…

- Спокойно. Я справлюсь. Выплачу… А чем занималась твоя мама?

- В яслях работала. Но потом ясли закрыли.

- И что она потом делала?

- Присматривала за детьми богачей, пока не исчезла в лесу.

- В лесу?

- В лесу. Не знаю… Понятно, что тут сразу и не понять. Просто, ее не было – и все. После того, как отец спрыгнул вниз, она начала говорить, что ее преследуют тени?

- Как еще тени?

- Нормально, тени. У нее начало все крутиться в голове, она стала забывать. Сначала принимала таблетки, а потом начала ездить в город. Целый день ездила трамваями, автобусами, метро. По кругу. А после того начались акции. И она ездила на все акции. Например, раз она купила тридцать цыплят, можешь представить? Не было где их хранить. Не было ни малейшего шанса, чтобы все их съесть. Или… покупала по двадцать кило сахара или муки, потому что было дешево. И в квартире повсюду были листовки из супермаркетов. В некоторых местах – до самого потолка. Квартира была словно лабиринт. Когда я к ней приходил, то не мог ее найти. И мне приходилось ездить с ней по всем этим акциям, потому что я за нее боялся.

- А брат?

- У брата были другие проблемы. Он занимался только собой, а маму оставил мне. Только все было спокуха. Неожиданно мама начала говорить, что твоя бабка. Говорила, что как начнется война, все это пригодится. Что, прежде чем толстый похудеет, худой сдохнет. А все это из-за ее теней, которые нашептывали ей, что будет конец света.

- А потом?

- Ничего. Птом вдруг мамы уже не было. Поехала и уже не вернулась, просто-напросто исчезла, ну… В квартире все осталось, как будто бы она хотела вернуться, повсюду эти кучи листовок. Но она не вернулась. Последний раз ее видели на трамвайной остановке. И тогда я сказал себе, что, возможно, она заблудилась в этом нашем лесу.

- В каком еще нашем лесу?

- Этот наш массив, ведь раньше тут был лес, не знала? Болота и глубокий, громадный лес. Вся Чехия – ведь это одно громадное болото. Вся Европа. Громадное болото и громадный лес. Мы родились из этого болота, в нем мы и исчезнем. А между этими моментами еще наделаем с ребятами в "Северянке" немного шуму. Последнее мероприятие человечества.

Они вместе смеются над его словами.

- Ага, а мне потом за вами убирать?

- Ну да.

Он смеется над этим.

Она тоже смеется.

- Никогда бы не сказала о тебе, что ты веришь в подобные вещи. Болота, в которых все исчезнет.

- Я не говорю, будто бы в это верю. Но и не говорю, будто бы не верю… Иногда тебе ничего не остается, как только вера в такие невероятные вещи. Вот во что веришь ты?

- Ни во что.

- Вообще ни во что?

- Вообще.

- Странно.

- Ну, не знаю.

- Ты серьезно там была, внизу, на Народном проспекте? Или просто так болтала?

- Я там была. А ты там был? Или только болтал?

- Почему я должен был бы болтать?

- Там я была по совершенно дурацкому, самому дурацкому, идиотскому случаю. Втюрилась я тогда в одного психа. Вроде бы он даже учился в каком-то институте. Теперь уже и не знаю. Знаю только то, что это он меня туда забрал, а я все время пялилась на него – глупая и влюбленная дурочка. Но помню, что все это было возбуждающим, все эти люди, и вообще. Мой все время пиздел о политике. А я, прежде всего, хотела быть с ним, ужасно хотела ходить с ним. Политика тогда меня не интересовала, и сейчас тоже не интересует. Как по мне, оно все время одно и то же.

- Ясен перец.

- Но мне нравилось на него смотреть, какой он был возбужденный, как он желал все изменить, меня это заводило. Так что я пошла с ним и несла ему те дурацкие свечки.

- Свечки?

- Ну, там же потом зажигали свечки.

- Ааа, ну да…

- Я так и не смогла потом отстирать джинсы от воска.

- Свечки должны стоять на могилах.

Он смеется. Она тоже.

- Ну да.

- И что, происходило что-нибудь?

- Как только мы развернулись, нас замели. Его перед тем очень даже сильно побили, я и сама немного получила. Мы сидели рядом в участке, на лавке. Ждали допроса, мы были на самом конце. Сами мусора были уже как в тумане, ужасно уставшие. Наверное, они должны были уже знать, что это конец, разве нет? Иногда я размышляю, а где они на самом деле закончили свою деятельность, в том смысле, а где они сейчас…

- В заднице.

- Надеюсь на это.

- Или в политике.

- Они хотели, чтобы я подписала заявление, только я ничего не подписала, и мне просто разрешили уйти. Он меня ожидал и провел меня домой: вроде как что-то будет, но ничего и не было. А потом мы уже никогда не встречались, впрочем, мне на это глубоко плевать.

- И что было дальше? Что ты делала дальше?

- Все и ничего. Я выехала на ферму во Франции, там у нас тетка. Я занималась короедами. А их папам-мамам рассказывала, что у нас и вправду имеются холодильники, что мы на самом деле, что такое стиральная машина, что мы честное слово смотрим цветное телевидение. И показывала им на карте, где находится Прага, что это на самом деле в Европе, а не где-то в Сибири. Ну а потом я возвратилась сюда. И все уже было по-другому. А потом на одном мероприятии я познакомилась с сукиным сыном своей жизни, с которым провела лето своей жизни в дачном домике в Карконошах во вроде как коммуне, и оттуда у меня остался ребенок моей жизни, которого я люблю, и который иногда меня ужасно достает, потому что он делает, что хочет.

- Блииин, так ты была в коммуне?

- Да это просто были выезды из города, тогда так делали. Новая жизнь. У нас были овцы, поле, все общее, такие вроде как священные службы, медитации. Кельтские ритуалы. Все чехи тогда хотели быть кельтами.

- Кельты были неплохими воинами. Только я сам всегда хотел быть римлянином.

- Ну и, конечно, мы курили там много травки.

- А водяра?

- Нет, алкоголь был запрещен.

- А курить, выходит, было можно.

- Ну.

- И трахались вы все вместе?

- Ну, это тоже.

- Серьезно? Блин, класс!

- Ну, не знаю.

- Я никогда не трахался больше, чем с одной бабой за раз. Как это оно?

- Я не хочу об этом говорить.

- Ясно. Понимаю. А откуда ты знаешь, что это его ребенок?

- На все сто я не знаю.

- А вы там еще и дрались, или только трахались, курили травку, медитировали и игрались в кельтов?

- Ну, да, еще и дрались.

- Как?

- Не знаю, просто дрались. Это невозможно было выдержать, это хорошая энергия.

- Идеалы в порядке.

- Все идеалы в задницу.

- Успокойся. Ясно.

Я осматриваю ее. Целую в плечо. Но ей уже не хочется.

- Я это уже пережила.

- То есть, ты уже тоже получила урок по жизни.

- Не знаю.

- Самое главное, не плакаться над собой. Концентрация – да, а плакаться над собой – нет. Как только кто-то плачется над собой – это конец. Ты серьезно умеешь это стоя, в смысле, писать?

- Вас в бабах интересуют только такие глупости?

Она смеется. Он смеется.

- Ну так мне…

- Знаешь что, отвали.

- Ладно. Ясно. Спокуха. Sorry. Я тебя понимаю. Сам я тоже уже получил урок по жизни.

- Что?

- Урок по жизни. У меня тоже есть ребенок, но, говоря по правде, его у меня нет. Женщина моей жизни говорит, что я плохо бы влиял на малого, что я неудачник, но я все равно с ним встречаюсь. Мы перехитрили ее, ее и ту старую идиотку, которая запретила мне с ним встречаться, потому что я как будто несколько проблематичный. А я ведь, блин, совсем не проблематичный. А? Или проблематичный?