Наташа снова заплакала. Нина Георгиевна была в смятении. Она поняла, что Наташа заболела и заболела тяжело, быть может безнадежно, а она ничем не могла помочь ей. Едва они дошли до шалаша, как появился Ульвургын с двумя белыми куропатками. Обычно бесстрастное лицо каюра сейчас светилось радостью и гордостью.

— Смотри! Ульвургын хорошо стрелял.

Нина Георгиевна погладила белое оперение птиц.

Запылал костер, и скоро измученные голодом путники, обжигаясь, ели вареное мясо.

После еды Наташа сразу же крепко заснула. Ульвургын постоял у шалаша, прислушиваясь к ровному дыханию Моховой, покачал головой. Нина Георгиевна следила за каюром, и ей становилось не по себе. Неужели и он заметил странное поведение Наташи? Нина Георгиевна не сводила глаз с низенького коренастого человека в потертой меховой одежде. Он повернулся к ней, сделал знак отойти чуть от шалаша. Она последовала за Ульвургыном с бьющимся сердцем. Он присел на нарты, вытащил большую выточенную из корня трубку и неторопливо набил ее табаком. Нина Георгиевна стояла, прижав к груди руки. Ульвургын сделал несколько затяжек, потом поднял на женщину грустные глаза:

— Плохо Наташа… Кале сидит, — он постучал себя по голове и повторил: — Плохо Наташа.

Он снова занялся трубкой, а Нина Георгиевна вся замерла. Слова, которые очень ровно, почти без всякого выражения произнес Ульвургын, подтвердили ее опасение. Наташа тяжело заболела. Нина Георгиевна знала, что, хотя никто и не поручал ей судьбу Наташи, она, только она ответственна за нее и если с Наташей что случится по ее вине, то она себе этого никогда не простит.

— Поедем! — требовательно сказала она Ульвургыну.

— Однако, поедем, — охотно откликнулся он и поднялся с нарты.

Еще четверо суток продолжался их мучительный путь. Нина Георгиевна не спускала глаз с Наташи. Мохова то впадала в глубокую задумчивость, из которой ее было трудно вывести, то становилась шумно оживленной и говорила, говорила об Антоне. Глаза ее все больше и больше теряли свое обычное выражение, и в них появлялось что-то детское, трогательно-наивное.

Нине Георгиевне хотелось крикнуть Ульвургыну, чтобы он быстрее гнал упряжки, но каюр и так не жалел собак.

Они ехали то гладкими снеговыми полянами, то их нарты качались на застругах, как лодки на мелких волнах, то мимо мелькали рощи и рощицы, а потом упряжки мягко съезжали на заснеженные речки, и Ульвургын, взмахивая остолом, без устали покрикивал:

— Хак! Хак! Хак!

Марково показалось в синеватых сумерках наступающего вечера. Над домиками, которые уже сливались с быстро густеющей темнотой и печально смотрели в нее тусклыми, слабыми огоньками, возвышалась чем-то похожая на надгробный памятник церковь.

— Марково! — обернулся Ульвургын, и в этом возгласе можно было услышать и радость, и облегчение, и надежду.

— Приехали! Приехали! Где же Антон? — кричала возбужденно Наташа. — Почему я его не вижу?

Она неожиданно соскочила с нарт, но не смогла устоять на ногах и упала лицом в снег. Нарты пронеслись мимо нее. Нина Георгиевна закричала каюру:

— Стой, Наташа осталась!

Упряжки же, чувствуя приближение отдыха, бежали быстрее обычного, и Ульвургыну стоило большого труда их остановить. Нина Георгиевна уже бежала к Наташе. Та не могла подняться и, ползая по снегу, хрипло звала Антона. Нина Георгиевна подхватила ее:

— Наташа! Наташенька! Ну зачем так? Пойдем. Ну, поднимайся.

Вместе с подоспевшим Ульвургыным она помогла Наташе дойти до нарт, усадила ее и крепко обняла:

— Сейчас, сейчас мы приедем и всех друзей увидим, все узнаем, — Нина Георгиевна боялась назвать имя Антона, чтобы не вызвать у Наташи нового приступа возбуждения. Мохова затихла и только шептала:

— Сейчас увижу, увижу…

Она дрожала, словно ее била лихорадка. Они миновали первый окраинный домишко, зарывшийся в снег, въехали в Марково. В тот же момент им наперерез бросились с обеих сторон люди, скрывавшиеся за постройками. Щелкнули затворы, раздались строгие голоса:

— Стой! Кто такие?!

Ульвургын хотел повернуть упряжку, чтобы унестись назад, в темноту, которая прикроет их, спасет, но его уже стащили сильные руки с нарты:

— Откуда, сволочь?!

— Не трогайте его! — закричала Нина Георгиевна. — Он ни в чем не виноват. Он вез нас!

— А ты что за куропатка? — к лицу Нины Георгиевны нагнулся человек, обдав ее табачным запахом. — Кто такие?

Наташа прижалась к Нине Георгиевне, как перепуганный зверек. Силы оставили ее.

— Мы из Ново-Мариинска, — устало сказала Нина Георгиевна, заметив на груди человека красный бант.

— Понятное дело, — кивнул допрашивавший и крикнул, не оборачиваясь:

— Анисим и Гаврила, проводите до Совета граждан. Да отпустите каюра. Это не черепахинцы.

Нина Георгиевна с облегчением вздохнула.

Ульвургын подвел упряжки прямо к двери Совета. Окна дома были освещены. Каюр удовлетворенно сказал:

— Тута… все есть, — и занялся собаками. Один из сопровождавших их людей сказал:

— Заходите в тепло.

Нина Георгиевна помогла Наташе встать с нарт и повела ее к двери. Наташа шла словно во сне — медленно, вытянув вперед руки; потом, с неожиданной силой оттолкнув от себя Нину Георгиевну, она бросилась вперед, рванула дверь и в клубах морозного пара вбежала в помещение с криком:

— Антон! Антон!

Нина Георгиевна рванулась за ней.

— Наташа! Наташа! Успокойся!

— Антон! Антон! — Наташа оказалась посередине комнаты.

— Что? Кто вы такие?! — раздались навстречу встревоженные изумленные голоса.

Куркутский и Дьячков, со дня на день ожидая возвращения Чекмарева с Антоном Моховым, почти все вечера проводили в Совете. Дел в Марково было много, и главное из них — охрана села от возможного нападения Черепахина. Правда, они сомневались, что после полученного отпора в Усть-Белой он решится напасть на Марково, но кто мог поручиться? Может быть, озлобление, вызванное неудачей, жажда мести и толкнут его на этот шаг? А может быть, американцы, прослышав о том, что Мартинсон под арестом, заставят Черепахина попытаться его освободить?

В этот вечер Куркутский и Дьячков обсуждали, как лучше и быстрее установить местонахождение Черепахина, чтобы следить за ним, предупреждать его нападения, а затем и уничтожить его. Дьячков убежденно говорил:

— Мы это сможем сделать только при помощи оленеводов и охотников. Может, попросить Рэнто?

Свет керосиновой лампы падал на их темные и озабоченные лица. Они сидели перед кружками чаю, над которыми вился ароматный парок. Большой, красной меди чайник уютно пел о чем-то тихую песенку. Куркутский, который после новостей, привезенных Оттыргиным, еще больше замкнулся в себе, отрицательно покачал головой;

— Нет. Он все-таки может быть заодно с Черепахиным. Богатый.

Они замолчали, отхлебнули горячего чая. Куркутский о чем-то напряженно думал, потом сказал:

— Надо разведчика послать.

— Кого?

Куркутский пожал плечами. О человеке, которому можно было доверить такое ответственное поручение, он еще не думал. Дьячков хотел что-то сказать, но в этот момент они услышали скрип снега под полозьями подъехавших к Совету нарт, голоса людей.

— Василий Михайлович! — воскликнул Дьячков, вскакивая из-за стола.

— Рано, — возразил Куркутский и на всякий случай потянулся за маузером, который лежал на столе. Дьячков в свою очередь выхватил из кармана браунинг. Они переглянулись. Хотя выстрелов заставы они не слышали, но черепахинцы могли въехать в Марково и мимо часовых.

В этот момент распахнулась дверь и в помещение вбежала с криком Наташа. Она не обратила внимания на оружие в руках мужчин. Его она просто не заметила. Наташа была вся во власти одного желания — скорее увидеть Антона. Она же все время слышит, как он ее зовет. Увидев Наташу, но не узнав ее и следом быстро вошедшую женщину в сопровождении двух марковцев из заставы, Куркутский положил маузер на стол, спросил, обращаясь сразу ко всем:

— Кто такие? Откуда?