— Где Антон?! — снова крикнула Наташа и, обводя горячим, уже почти безумным взглядом комнату, заметила дверь в соседнюю комнату и бросилась к ней. За дверью была темнота. Наташа крикнула в нее:

— Антон! Антон! Ну что ты прячешься от меня?

Она как-то сразу обессилела, опустилась на лавку и, прижавшись лицом к стене, заплакала.

— Кто вы такие? — повторил свой вопрос изумленный поведением Наташи Куркутский.

— Вы разве не узнаете нас, Михаил Петрович? — с обидой спросила Нина Георгиевна.

В комнате стало тихо. Только по-прежнему пел чайник да всхлипывала Наташа. С улицы доносился приглушенный голос Ульвургына, который покрикивал на собак.

— Вас? — Куркутский явно не узнавал женщин, но голоса их были как будто знакомы. Он заслонил от себя ладонью лампу и вскрикнул с изумлением:

— Нина Георгиевна? Вы?!

Он подбежал к Нине Георгиевне и остановился перед ней в растерянности. Он не знал, что сказать, что делать. Таким неожиданным было их появление.

— Неужели мы так изменились, что нас нельзя сразу узнать? — с горечью проговорила Нина Георгиевна и сбросила с головы малахай.

— Это от неожиданности, — Куркутский был в замешательстве. Молодых женщин действительно было трудно узнать. Обмороженные, почерневшие лица, щеки ввалились, глаза запали. — Мы никак вас здесь не ожидали.

— А где же? — горько спросила Нина Георгиевна и устало села к столу, на табуретку. — Может быть, в Ново-Мариинске?

— Вы оттуда? — Дьячков, молчавший до сих пор, был еще больше поражен. Две женщины, одна из которых беременна, другая явно не северянка и не отличается особым здоровьем, две эти хрупкие женщины совершили такой путь!

Нина Георгиевна только кивнула. Куркутский и Дьячков переглянулись. Вот сейчас они все точно узнают, что там, на посту, произошло. Куркутский не удержался:

— Что там случилось? Нет, нет, не говорите ничего. Сейчас вам отдыхать, отдыхать. Сейчас вам баню истопят.

— Где Антон? Антон? — напомнила о себе Наташа, и Куркутский успокоил ее.

— Он будет скоро, через три, может, пять дней. Он сейчас в отъезде.

Наташа уцепилась за Куркутского, широко раскрытыми глазами уставилась в его лицо. От ее взгляда учителю стало не по себе. Он торопливо успокоил ее:

— Да, да, Антон скоро будет. Он приедет вместе с Чекмаревым.

— Антон! — по лицу Наташи скользнула счастливая улыбка. Она отпустила Куркутского, прислонилась к стене и провела рукой по лицу. — Он скоро будет… Я его подожду… Ох, как спать хочется.

Куркутский сказал Дьячкову:

— Товарищей устроим в доме Микаэлы. Джоу переселим к Мартинсону.

Дьячков молча кивнул.

Чумаков возвращался в Ново-Мариинск в отличном расположении духа, прислушиваясь к бесконечной песне Череле.

Каюр, которого Чумаков всю дорогу поил спиртом, вдруг обернулся и крикнул весело и бесшабашно:

— Пост!.. Скоро пост! Приехали! Ты давай еще!

Череле засмеялся, намекая на выпивку. Он видел, что Чумаков доволен поездкой, да и собаки бежали хорошо. Череле снова запел. Он пел о том, что встретил в тундре друга Оттыргина и русского Антона, которые развернули над постом флаг краснее солнца. Череле рад, что эти люди живы, и он об этом расскажет на посту.

Череле с нетерпением ждал, когда они въедут в Ново-Мариинск. Он сразу же всех оповестит, что они с Чумаковым, с этим белобородым человеком, который так щедро угощает всю обратную дорогу спиртом, нашли Антона. Вот обрадуются в Ново-Мариинске. И Череле еще громче запел.

Беспокойство, которое пришло к Чумакову с возгласом каюра о приближении к посту, нарастало. Он воровато оглянулся. По-прежнему вокруг лежали голубые снега. Тишина и мороз. Ясное небо и еще более ясный горизонт. Чумаков откашлялся, нащупал под кухлянкой револьвер и крикнул:

— Эй, Череле!

Каюр пел и не слышал Чумакова.

— Череле!

Каюр оборвал песню, оглянулся, Чумаков махнул рукой:

— Сто-о-о-й!

Череле согласно кивнул, остановил свою упряжку, воткнул остол в снег и побежал навстречу второй упряжке. Череле широко и благодушно улыбался.

Чумаков, конечно, хочет его еще угостить спиртом. Чумаков остановил свою упряжку, и собаки легли на снег. Он встал около нарт и ждал, когда к нему подойдет каюр. Тот спешил, проваливаясь в глубокий снег.

— Нарты плохо идут, — объяснил Чумаков каюру, с трудом подбирая чукотские слова. — Что-то сломалось. Ремни ослабли.

— Це-це-це, — покачал головой Череле и, присев на корточки, стал внимательно осматривать места связок. Чумаков поднял револьвер и почти в упор выстрелил в затылок каюру. Череле качнулся, словно стараясь сохранить равновесие, и упал на спину.

Собаки при выстреле вскочили, залаяли, забеспокоились. Чумаков с револьвером подошел к передней упряжке. Он намеревался перестрелять собак каюра, а в Ново-Мариинске сказать, что Череле от него просто удрал. Собаки точно почувствовали намерение Чумакова. Они заметались, сбились в кучу, испуганно поджав хвосты, и несмело ворчали. Чумаков неожиданно улыбнулся, сказал им ласково:

— Ну, чего переполошились, серые? Не трону я вас. Мои будете. Вы же не станете болтать, что я был у большевика, а ваш хозяин это мог сделать. Теперь он всегда будет молчать.

Ровный, ласковый голос человека успокоил собак. Чумаков вернулся к упряжке, на которой он ехал, взглянул на труп Череле, сокрушенно покачал головой, вздохнул:

— Не огорчайся, бедняга. Я иначе не мог. Надеюсь, что у верхних людей тебе больше повезет.

Чумаков разгладил усы и бороду и удовлетворенно закончил:

— Да, тебя загубили большевики, которые бродят где-то совсем рядом с Ново-Мариинском. Меня они тоже чуть было не ухлопали.

Чумаков вновь достал револьвер и поискал на кухлянке место, где бы ее прострелить, чтобы это выглядело эффектнее и убедительнее. Оттянув кухлянку на груди, он приставил револьвер и нажал спусковой крючок. Выстрел прокатился над снегами, вновь всполошив собак. Едкий запах порохового дыма ударил в лицо Чумакову. Он с улыбкой осмотрел в кухлянке след пули и остался доволен:

— Убедительное свидетельство…

Чумаков привязал упряжку Череле к своей и, бросив взгляд на труп каюра, вокруг головы которого на белом снегу, расплылось кровавое пятно, погнал собак. Но Чумаков не особенно спешил. Он хотел въехать в Ново-Мариинск в сумерках. Тогда ему будет легче разыграть взволнованного человека, который чудом избежал гибели от пуль большевиков.

С возвращением Свенсона в Ново-Мариинск выяснилось, что положение Совета и офицеров из Американского легиона было гораздо более сложным, чем они думали. Олаф внимательно выслушал отчет Бирича. В доме Тренева, кроме американцев, находились Пчелинцев, Струков и хозяин квартиры. Бирич извинился перед Олафом, что не приглашает его к себе, так как очень сильно болен сын. Трифон все еще не мог оправиться от побоев шахтеров.

— Все ваши товары, к счастью, остались в сохранности, — говорил Бирич, поймав себя на том, что тон у него такой, словно он извиняется перед Свенсоном, словно он в чем-то перед ним виноват. Павел Георгиевич рассердился на себя за это, но ничего поделать не мог и виновато добавил: — За исключением мелочей…

— У меня есть точный список изъятых или по дешевке проданных большевиками товаров, — уточнил Лампе.

— Я не намерен терять ни одного цента! — сердито проворчал Свенсон.

— Цены на товары установлены временно такие, — поспешил сообщить Бирич, — чтобы в кратчайший срок были возмещены все убытки, которые нам нанесли ревкомовцы.

— Но как возместить те убытки, которые мы понесли в Марково и Усть-Белой? — раздраженно спросил Свенсон, поняв, что здесь, в Ново-Мариинске, плохо знают, что происходит за пределами поста. Он угрюмо стал рассказывать о том, что произошло в Марково и Усть-Белой, показал письмо Мартинсона, которое ему передал Черепахин.

Рули строго посмотрел на Стайна, и тот невольно съежился, а Свенсон продолжал: