— Установить-с прежние цены-с! Прежние-с!
— Вытребовать долги!
— Оплатить уголь, который нас заставили бесплатно голопузым возить!
— Распределить поровну между коммерсантами все товары из государственных складов, поскольку у них нет хозяина, а то большевики приедут и все заберут!
Предложения, требования, обиды на ревком сыпались, как снег в пургу. Бирич с силой ударил кулаком по столу:
— Тихо! Галдите, как кайры на птичьем базаре! У кого есть просьбы или жалобы — пишите заявление в Совет. А сейчас я вот что хочу вам сказать. — Павел Георгиевич посмотрел на Струкова. Тот, как будто потеряв ко всему происходящему интерес, внимательно рассматривал свои маленькие руки. За время работы на копях они огрубели, ногти были обломаны. Бирич подумал: «Как ты отнесешься к моему подарочку?» — и, искоса следя за колчаковцем, сказал:
— В Ново-Мариинске остался в живых один член ревкома. Он только ранен.
— Кто? Где он? — посыпались вопросы. — Расстрелять его! Послать вдогонку за Мандриковым!
— Нет! — покрывая все голоса, возразил Бирич и увидел, что Струков, забыв о своих руках уставился на него. — Мы не убийцы и не террористы. Вчера мы наказали главных. Они этого заслужили. Один остался в живых. Его счастье.
— Расстрелять и его! — завопил Щеглюк, и снова у людей загорелись глаза, ожесточились лица. Ими овладела жажда убийства.
Бирич нахмурился.
— Неужели вы не понимаете, как для нас выгодно сохранить одному из членов ревкома жизнь? Мы, если понадобится, докажем, что расстреливали только тех, кто виноват, а не всех. К тому же этот человек был обманом втянут в ревком, служил для их грязных дел прикрытием. Мы все его знаем.
— Да кто же он? Назови! — потребовали участники собрания уже более спокойно. Их первый порыв расправиться с уцелевшим ревкомовцем сменился любопытством, и к тому же доводы Бирича звучали очень убедительно.
— Клещин! — назвал фамилию ревкомовца Бирич.
— А-а! Босяк! Голодранец! — раздались разочарованные голоса. — Ну, черт с ним!
— Мы, конечно, будем следить за ним, — пообещал Бирич, — и в случае чего — я сам его поставлю к стенке.
Клещина решено было не трогать. На этом собрание закрылось и все разошлись, за исключением членов Совета и хозяина дома. Бирич сказал Треневу:
— Ты уж извини нас, Иван Иванович, но Совету придется у тебя собираться. В правлении окна выбиты. У меня дома гостей полно, у Пчелинцева тесновато…
Тренев с радостью согласился. Доверие Бирича чего-нибудь да стоило.
Павел Георгиевич достал из кармана небольшой листок бумаги, развернул его и обратился к членам Совета.
— Мы должны сообщить Совету Народных Комиссаров о том, что создан Анадырский уездный Совет.
— Кому? Правительству? — испуганно спросил Кочур.
Остальные с нескрываемым удивлением смотрели на Бирича. Рыбин ссутулился еще больше, точно ему на плечи легла невидимая, но огромная тяжесть. Кочур приоткрыл рот и шумно дышал. Чумаков сидел, сжав бороду в кулаке.
— Я тут приготовил радиограмму, — развернул Бирич лист бумаги…
Глава вторая
1
Колдуэлл стоял у окна и, отодвинув тяжелую портьеру, смотрел на Светланскую. Узкая главная улица Владивостока походила на весеннюю реку, когда по ней идет бурный ледоход. Она была запружена народом. Снова, как и две недели назад, мимо здания американского консульства шли партизаны. С тротуаров на них смотрели сотни людей. Одни, хорошо, богато одетые, враждебно молчали, другие, одетые попроще, радостно махали руками, что-то кричали.
Консул, недавно обнаруживший у себя дальнозоркость, отчетливо видел алые полосы на шапках и папахах всевозможных фасонов и красные банты на груди партизан. Они шли нестройно, плохо соблюдая равнение шеренг и дистанцию между ними.
Только что из штаба генерала Грэвса консулу сообщили, что новый партизанский отряд, вступивший в город, разместится в казармах на Эгершельде.
«Дикая, анархистская, азиатская толпа», — с презрением думал Колдуэлл о партизанах, и его полные губы то и дело кривились в насмешливой улыбке. Рваные, кое-где прожженные шинели, полушубки, потертые пальто и тужурки на проходивших партизанах вызывали у консула презрение. Моментами ему казалось, что он смотрит спектакль, поставленный изобретательными режиссером и художником. Только на сцене можно увидеть такое фантастически убогое и разношерстное обмундирование и вооружение. «Толпа, взбесившаяся толпа», — повторял про себя консул. Он увидел верблюда, который спокойно, даже с какой-то величавостью двигался среди колонны. На верблюде сидел партизан, а перед ним был укреплен пулемет. Колдуэлл расхохотался, но тут же замолк, и его полное, холеное лицо стало мрачным, а губы сжались, и вокруг них залегли резкие складки, говорившие о жестокости и твердости характера.
Над Владивостоком плыли низкие серые облака, готовые вот-вот разразиться снегом. Холодный, пронизывающий норд-ост развевал красные знамена над партизанскими отрядами.
Удивительно, что от этих плохо вооруженных оборванцев в спешке, в панике бежала хорошо одетая, сытая и отлично вооруженная армия генерала Розанова. Пароходы покидали Владивосток с набитыми людьми трюмами. Коридоры, палубы — все было занято. Белогвардейцы даже забирались в спасательные шлюпки, которые висели над палубами. А на причалах оставались горы оружия, того самого оружия, которое совсем недавно было доставлено из Америки, доставлено спешно по его, Колдуэлла, настойчивому требованию.
«А ведь скоро, может быть не так поспешно, придется и нашим войскам грузиться на пароходы», — с горечью и бессильной Злобой подумал Колдуэлл и посмотрел на бухту. Многих транспортных судов не было, на них ушли колчаковцы. Но глаз радовали мрачно-серые громады крейсеров и миноносцев. Они стояли и у стенок, и на рейде, среди взломанного льда. Корабли угрожающе нацелились на город орудиями. Даже они не остановили партизан.
Колдуэлл опустил портьеру и, подойдя к большому письменному столу, рассеянно постучал пальцем по толстому стеклу. Да, скоро начнется эвакуация американского экспедиционного корпуса. Еще в декабре 1919 года правительство Америки вынуждено было принять решение о выводе своих войск из России. Главная причина этого — разгром большевиками Колчака.
Консул бросил взгляд на настольный календарь. Было 13 февраля 1920 года. Осталось полтора месяца до завершения эвакуации. Колдуэлл грузно опустился в кресло и подвинул к себе папку со свежей почтой, которую полчаса назад внес секретарь. Колдуэлл открыл папку и увидел яркую обложку свежего, 28-го номера журнала «Soviet Russia». Он не любил это издание, считал, что оно инспирируется большевиками и подрывает американскую здоровую политику. Консул уже хотел отложить журнал, но заметил, что одна из страниц заложена полоской бумаги с красной пометкой. Это референт по печати обращал внимание консула на важные, по его мнению, материалы. Колдуэлл открыл журнал по закладке и увидел, что один абзац отчеркнут красным карандашом. Шрифт был мелкий, и строчки сливались. Колдуэлл надел очки и прочитал:
«Когда американские солдаты прибыли в Сибирь, Они понятия не имели о положении вещей. Они не знали, что являются орудием бюрократов для уничтожения революции. Они думали, что большевики — немецкие агенты, и были готовы сражаться с ними. Скоро, однако, они увидели, что дело обстоит не так, что в Красной Армии нет немцев, а состоит она из сибирских рабочих и крестьян. Они перестали верить в свое правительство».
Колдуэлл не стал читать дальше. Он в раздражении захлопнул Журнал и кинул его в сторону. И такое печатают в Штатах! Нет, дальше терпеть это невозможно. Он напишет о своем отношении к журналу в Штаты.
Консул с мрачным выражением лица взял из папки два соединенных скрепкой листа и прочитал гриф:
«Радио. Секретно». «Опять какие-нибудь рекомендации, советы Вашингтона, — подумал Колдуэлл с раздражением. — Что они могут изменить, если мы уходим отсюда и все, чего добились, передаем японцам?» Все же надо было ознакомиться с радиограммой, которую он держал в руках. Но в это время в кабинет вошел секретарь:
