— Председателем Совета я предлагаю Рыбина, — сказал Бирич. — Лучшей кандидатуры не найти.

— Рыбин? — Рули прикрыл глаза, почесал мундштуком верхнюю губу, вспоминая, о ком говорит Бирич. Потом кивнул: — Неплохо, очень неплохо! Рыбин вполне подойдет. Я надеюсь, что он красиво расписывается?

Струков и Бирич переглянулись. Они не понимали, что хотел сказать Рули. Рудольф улыбнулся:

— О, это чисто американское выражение. Президент должен красиво подписывать документы, которые ему предлагают. Это ведь очень утомительно, и остальное уже делают его помощники и советники.

Теперь расхохотались все. «Рыбин как раз для такого президента подходит», — с удовольствием и насмешкой думал Бирич.

— А главным советником у розового президента будете вы, — Рули мундштуком трубки, как пистолетом, нацелился в грудь Бирича. Павел Георгиевич смешался:

— Зачем же меня? Я думаю…

— Я уже думал и решил так! — бесцеремонно не выслушав Бирича, заявил Рули. — Вы будете хозяином. Ну и еще человека три себе подберите, которые бы понимали вас и не вызывали зависти у остальных.

«А главное — устраивали бы вас, мистер», — подумал Бирич и быстро прикинул, кого ввести в состав Совета.

…В доме Тренева — многолюдно, шумно, накурено. Многие были навеселе. Слышались возбужденные голоса. Темой разговора была смерть Бесекерского. Пожар, гибель в огне старого коммерсанта и его работников волновали собравшихся, кажется, больше, чем события, развернувшиеся накануне. Люди, точно сговорившись, старательно избегали вспоминать о расстреле ревкомовцев.

Не проспавшийся после вчерашней пьянки Щеглюк, первым наткнувшийся на уже присыпанные снегом обгорелые развалины дома Бесекерского, покачиваясь, бродил от группы К группе и заплетающимся языком говорил одно и то же:

— Исидор-то Осипович хотел погреться… и ух! — тут Щеглюк, потерявший где-то очки, закатывал близорукие глаза, вскидывал руки, и по его широкому лицу ползла пьяная ухмылка. — Поджарился, как куропатка! Хи-хи-хи!

Собравшиеся ждали Бирича. Тренев нервничал, часто поднимал полу мехового, расшитого цветным бисером жилета, доставал из маленького брючного кармана серебряные часы, бросал на них нетерпеливый взгляд и снова старательно прятал. Бирич запаздывал. Вместе с ним запаздывал Струков, Тренев понимал, что их задержка не случайна. В доме Бирича обсуждали состав уездного правления, и Тренева лихорадило — включат его или нет. Придут ли американцы?

Хлопнула входная дверь, и шум сразу стих, прекратились разговоры. Все смотрели на дверь. Только Щеглюк, похихикивая, продолжал бормотать:

— Хотел погреться и — ух! — поджарился, как куропатка…

Но на него не обращали внимания. Дверь распахнулась, и в нее ввалились Трифон и Толстая Катька. Молодой Бирич едва держался на ногах. Его глаза бессмысленно смотрели перед собой, но ничего не видели. Трифон цеплялся за Толстую Катьку. Она вырвала плечо из-под его руки и вдруг заорала весело, бесшабашно:

— Эх, голубчики мои! — И тут ее красное, жирное лицо перекосилось, и из глаз посыпались мелкие частые слезы. Она всхлипнула: — Собаки мертвяков грызут… А вы тут пьянствуете!

Она взметнула руки и, сжав огромные кулаки, ринулась на ближе всего стоявших к ней Сукрышева и Пчелинцева. Они едва успели расступиться, кабатчица, не устояв на ногах, рухнула на пьяного Щеглюка, и они оба оказались на полу.

Щеглюк закричал тонко, визгливо:

— Караул!

Катька мокрыми, раскисшими губами слюнявила лицо Щеглюка, который безуспешно пытался высвободиться из объятий и только мычал, а столпившиеся вокруг них люди хохотали. Они не слышали, как вошли Струков и Бирич. Павел Георгиевич наткнулся на Трифона, который, привалившись к стене, казалось, спал, уронив голову на грудь. Шапка с головы Трифона свалилась. Павел Георгиевич поднял ее, нахлобучил на голову сына и сильно тряхнул его за плечо:

— Трифон!

— А?.. — тот с трудом поднял голову и уставился на отца. Его глаза стали осмысленнее.

— Домой! — приказал с негодованием Бирич.

— Да-а… домой, — согласился Трифон. — Елена там… ждет… — губы его скривились, он тряхнул головой, точно стараясь привести мысли в порядок, и выбежал за дверь.

— Как бы глупостей не наделал, — сказал Струков. Бирич не успел ответить, к ним подскочил Тренев:

— Можно начинать?

— Да, — кивнул Бирич и направился к столу. Хохот потешавшихся над Толстой Катькой стих. Катьку выставили за дверь. Она, бухнув в нее ногой и сочно выругавшись, ушла.

— Господа, — Бирич скользнул взглядом по обросшим, красным, опухшим от пьянства лицам сообщников и подумал: «А маловато ведь нас. Вернутся охотники, растворимся, как соль в каше». Беспокойство и тревога не покидали Бирича, но он держал себя в руках. — Совершилось правое! Ревкомовцы, выдававшие себя за большевиков, оказались авантюристами и ворами. Они уничтожены как самозванцы. Сейчас мы должны избрать законную народную Власть Анадырского уезда и восстановить справедливость!

— Правильно! — закричал Щеглюк, и его поддержали все. — Верно, Павел Георгиевич! Сколько можно было терпеть? Всему есть конец! Спасибо Биричу, Струкову!

Люди кричали с преувеличенной горячностью. Они как бы хотели кому-то, а в первую очередь самим себе доказать, что правда на их стороне. Бирич понимал это, но Струков принимал все за чистую монету. Обычная трезвая оценка людей на этот раз изменила ему, и он с трудом скрывал самодовольную улыбку.

Павел Георгиевич не пытался прекратить шум. Он думал: «Пусть выкричатся. Покладистее будут». Бирич частенько поглядывал в сторону Рыбина, который держался позади всех тихо, незаметно и не кричал. «У него какой-то растерянный вид», — с неудовольствием отметил Павел Георгиевич и, как только установилась относительная тишина, сказал:

— Послушаем, господа, Струкова, который, как вам известно, тоже преследовался ревкомом за свои истинные большевистские убеждения.

«Разыгрываем спектакль», — усмехнулся внутренне Струков и, не поднимаясь со стула, заговорил:

— Нам надо избрать Анадырский уездный Совет, в который бы вошли представители от всех слоев населения Ново-Мариинска и были бы достойны нашего доверия.

— Почему Совет? — недовольно взмахнул рукой Пчелинцев.

— Это более совершенная форма правления. Она широко представительна и к тому же, господа, соответствует ситуации, — Струков сделал паузу, и ею воспользовался Сукрышев. Он провел по лысеющей голове ладонью, точно проверяя, на месте ли и гладко ли зачесаны редкие волосы, и спросил:

— Позвольте узнать-с, что это за ситуация?

Струков вкратце передал содержание радиограмм. Все притихли. На лицах отразилась тревога. Люди беспокойно посматривали друг на друга. Струков с презрением подумал: «Трусы» — и громко продолжал:

— Вот поэтому мы и создаем Совет, председателем которого избираем господина Рыбина.

Все обернулись к Рыбину, а он испуганно попятился назад, выставив перед собой руки:

— Нет, нет, не надо! Я не смогу!

Его черные глаза метались, а худое, с многодневной седоватой щетиной лицо посерело. Все на него смотрели, как на обреченного.

— Правильно! Его! Рыбина! — закричал Еремеев, и все обрадованно подхватили:

— Рыбина! Рыбина! Доверяем!

Секретарем Совета был избран Бирич, а его членами — Пчелинцев, Кочур и Чумаков. Чумаков носил большую светлую бороду. Она поднималась почти до самых глаз. Откуда он приехал, каково его прошлое — никто не знал, но Бирич приметил, что с переходом власти к ревкому Чумаков очень редко показывался в Ново-Мариинске. Он приходил с рыбалки только за покупками. Чумакова отличала хорошая военная выправка. Бирич полагал, что он — бывший белогвардейский офицер. Его и назвал Бирич вместо ранее намеченного Сукрышева. Чумаков спокойно отнесся к своему избранию, не испытав ни удовлетворения, ни раздражения. Чувствовалось, что ему это глубоко безразлично.

— Теперь, когда Совет избран, а вы, я вижу, довольны его составом, — не скрывая иронии, говорил Бирич, — Совет сообщит в Петропавловск о своем существовании и причинах своего появления, а также обсудит положение в уезде и решит, что нужно сделать в первую голову.