«Нет, это она сама так поступила», — подумал Леггер.

Он коснулся пальцами ее черных локонов. Все делают это по собственной воле, не отклоняясь ни на шаг от давно кем-то проложенного для них маршрута.

Последний кусочек сложился в мозаику воспоминаний, представшую перед его мысленным взором… Последнее недостающее звено общее картины — темный мягкий салон автомобиля на пустынной улице ночного Лос-Анджелеса. Некто в белом, седая борода…

— Так это был Стрезличек, а? — спросил Леггер. — Ну, тот, кто говорил со мной в Лос-Анджелесе про то, что он за мною присматривает и все такое прочее… Ты все об этом знаешь, ведь правда?

Она ничего ему не ответила, и этого было достаточно для того, чтобы он понял, что это правда.

Он долго лежал, открыв глаза. Сквозь окно виднелась озаренная луной автострада, пересекавшая этот крохотный карманчик времени.

Они вновь тронулись в путь солнечным и прохладным утром. Дорц за рулем, Леггер — рядом с Энн и Рэйчел, вновь погрузившимися в глубокое молчание на заднем сидении.

Сухая пыль скрипела у Леггёра на зубах. Перед самым восходом солнца там, в мотеле, он впал в состояние, среднее между сном и бодрствованием. Конечно же, он понимал, что лежит в пропахшей плесенью кровати, но одновременно видел в окне языки пламени и тень своего отца, падающую на стекло. И теперь он никак не мог связать вместе эти две реальности. Проблема была в том, что слишком многое из снов кровавыми струйками протекало в реальный мир.

Плоская равнина за окном автомобиля проплывала словно в замедленной съемке. «И это из той же области, — подумал Леггер. — Ехать в этой машине, делать то, что никогда бы тебе в голову не пришло». — «И как это получается?» — недоумевал он. Это означало, что он не просто был суммой всего того, что сделал, а являлся одновременно и каким-то неведомым объемом, числом, записанным за пределами твоего взгляда. «Господи, что за мысль, столь холодная и непостижимая. Да к черту!». Он решил больше не думать об этом, стряхнув с себя последние остатки дремы, и обратился к Дорцу.

— Ну так и что тебе удалось выяснить? — он постучал пальцами по стопке папок, трофею из прошлого, с ракетного полигона на холмах. Теперь эти бумажки валялись на переднем сидении между ним и Дорцем.

Дорц лишь плечами пожал.

— Еще не успел, — он не отрывал взгляд от асфальтовой полосы шоссе. — Там еще столько всего предстоит посмотреть. Тем более, что часть материала — сплошные технические термины.

— Ну и что?

Дорц так ничего и не ответил. Его взгляд зафиксировался на дороге.

— Не тяни, я хочу знать, что это добавляет к тому, что нам уже известно?

Дорц вполоборота посмотрел на него, и Леггер уловил некоторую тревогу, которой он прежде на этом лице не видел. Но не страх, это Леггер знал твердо. Создавалось такое впечатление, будто Дорц наткнулся на нечто непредвиденное, нечто, чего и быть-то не должно, обрывок из сна, проскользнувший в реальный мир, фрагмент кошмара, который он никак не хотел признавать.

«А ведь это его, Дорца, мир, — подумал Леггер. — Вся эта хреновина — это чем он живет, прямо здесь, на грани, на краю. А что же за пределами всего этого?»

— Это не то, что я ожидал, — медленно изрек Дорц. — Я ведь думал, что все, что связано с ПРОЕКТОМ ПСИХО, — это сплошное мошенничество и профанация… Дерьмо для отмаза и ширма для прикрытия неблаговидных дел… Вся эта чушь про психонавтов и прорыв в коллективное бессознательное.

— А оказалось совсем наоборот?

— По крайней мере, прежней уверенности у меня уже больше нет. Так вот, этот «Дибосфер», короче, может, я чего-то не понял… но они явно действительно открыли нечто… Какой-то вид вселенского физического поля, вроде электромагнитного, но совсем другое, на нейтринном уровне, и замыкается оно на человеческий мозг, мозг каждого человека. Исследователям фирмы «Дибосфер» так и не удалось определить настоящей природы этого поля. Каким-то образом оно захлестывает и расширяет определенные области человеческого разума — в основном подсознания. И вся суть в том, что поле, будучи нематериальным, внедряет ничем не объяснимый фактор свободного выбора в материальную, а потому детерминистскую природу человеческого мышления. Вот дерьмо! Право и не знаю, правильно ли я тебе все это объясняю. Человеческое сознание, — это некий симбиоз. Мы просто никак не ощущаем второе единство этого симбиоза — Поле или, как его еще называют, коллективное бессознательное, впрочем, можешь называть как хочешь — так вот, мы не ощущаем это Поле своей неотъемлемой частью. Ну, оно как бы прячется в нас там, где мы его никак и не увидим. А от симбиоза с человеческой расой Поле это получает способность двигаться и действовать в материальном мире, а мы получаем, так сказать, недетерминированный элемент, свободную волю, право выбора. Но это было в нас не всегда, Поле это пришло откуда-то извне.

Несколько секунд Леггер переваривал услышанное.

— И все это открыли исследователи фирмы «Дибосфер»?

Дорц похлопал по черным папкам.

— Все это здесь. И еще многое, что мне не удалось прочесть.

— И им удалось определить местонахождение этого поля? И они знают, как на него выйти?

Глаза Дорца на секунду оторвались от дороги.

— Верно.

Он знал следующий ответ еще до того, как заговорил, но уже нельзя было остановить этот процесс… Каждое слово должно было теперь прозвучать.

— И что же? — проговорил он. — Что они планируют при помощи этого поля устроить?

Дорц, продолжая смотреть за дорогой, ответил:

— Они собираются это поле уничтожить.

«Я так и знал», — подумал Леггер, откидываясь на спинку сидения. В конце-концов все этим и кончается… Ведь Стрезличек и ему подобные — в управлении «Головной Корпорации», у них у всех ментальность контроля. Контролировать, повелевать, манипулировать, стимулировать, закреплять реакции — без этого они жить не могут. Но тем не менее был один свободный элемент, за который они никак не могли ухватиться, не могли запугать, подкупить, ничего не могли с ним поделать. Даже не могли его никак объяснить. А потому он должен был быть уничтожен…

Леггер осознал, что было еще кое-что — ведь мир не изменится, когда они реализуют ПРОЕКТ ПСИХО и убьют Поле, или как его там, и никакого тебе всеперемалывающего Оруэлловского полицейского государства, никаких тебе господ л рабов. В этом тогда не будет уже никакой необходимости. Менталитет подавления прибегал ко всей этой фашистской ерунде лишь тогда, когда элемент свободного волеизъявления был слишком силен и непоколебим, чтобы его подавить. И хотя Поле умрет, внешне это будет смотреться всего лишь как легкое потускнение освещения, еле заметное ослабление. Изменение, которое для большей части человечества пройдет незамеченным.

«Маленькая смерть, которую никто не будет оплакивать, и все мы будем существовать дальше, — подумал Леггер в отчаянии. — И будем жить и умирать в этом мире, подобно муравьям. И так никогда и не узнаем, что именно, произошло».

— Если ты собираешься проблеваться, — заметил Дорц, — то делай это в окошко.

— Со мной все в порядке, — Леггер утер лицо тыльной стороной ладони. Внутри у него будто все поизносилось.

«Вот во что был вовлечен мой отец. Вот с чем он имел дело, вне зависимости от того, были ли ему известны точные подробности или нет. Но все же он хоть что-то мог в этом плане предпринять, а мне-то уж ничего не осталось. Совсем ничего, — внезапно осознал Леггер. — Лишь только нестись вперед и смотреть, как это к нам приближается и что же в этом будет особенно ужасного?»

Леггер посмотрел на дорогу, разрезавшую пустыню, и сразу все понял: понял, что это будет мир, подобный тому, в который он сейчас окунулся, где заранее все было предопределено, и бежать откуда невозможно.

Причем все будет предопределено заранее еще до того, как ты появишься на сцене. И тогда тебе не останется ничего другого, как пойти по заранее проложенному для тебя пути, пока не подойдешь к концу.