— Да, — отозвалась Джоэль. — Укроемся в машине. Не будем пытаться взлететь, пока буря не кончится.

Они повернули назад. Теперь их разил дождь; сперва стрелами, потом копьями… под уже не стихавший барабанный рокот над головой. Наконец женщины начали вязнуть в грязи. Они скользили, падали, брели, пригнувшись к земле, тянулись друг к другу за помощью. Буря наполняла Джоэль грохотом, визгом и воплем. Гром сотрясал ее кости.

«Это же невозможно! — кричала замкнувшаяся в себе часть ее сознания. — За восемь земных лет — двадцать пять бетанских — мы никогда не сталкивались ни с чем подобным… еще сегодняшнего вечера… никогда!»

Голотевт внутри ее отвечал бесстрастно: «Что такое двадцать пять лет по сравнению с длительностью существования этого мира? Если хватит времени, может случиться все что угодно. Возможно, массивный холодный фронт, по кривой тропе скользнув от арктики, отодвинул бурю от терминаторов. Тебе следовало перед выходом познакомиться с метеорологическим прогнозом. Но не считай себя виновной. Ты способна предусмотреть все, лишь когда связана со своей машиной».

Ветер только набирал силу. Молния превращала капли в ртуть, а когда она гасла, вновь рушилась темнота. Тут началось самое жуткое: по земле, убеляя ее, заскакали камни. Они ранили плоть, покрывали ее синяками, открывали дорогу мгновенно смывавшейся ливнем крови. Стена казалась непреодолимой, и женщины, повернувшись и обратившись спиной к ветру, начали выискивать убежище.

Впереди замаячила тень: дерево, за которым можно было укрыться. Ослепленные и оглушенные, они припали к нему.

Тонкая, как хлыст, ветвь разбила голову Джоэль. Она упала на четвереньки, в грязь и кипящую воду. Молния осветила шею Кристины, которую захлестнула эта ветвь. Она уже расслабила свою хватку, но вместе с нею упала и Кристина. Джоэль на четвереньках приблизилась к подруге, изо рта Кристины текла алая кровь. Она протянула руки вперед — в бурю. Джоэль согнулась, пытаясь прикрыть ее. Руки Кристины упали, глаза ее закатились, и новая молния высветила в них пустоту. Джоэль припала губами к губам.

Бесполезно. Перебитая гортань сулит быструю смерть.

Джоэль стала на колени под деревом, обнимая тело Кристины.

Главный двигатель «Чинука» пробудился в нужный момент на орбите вокруг Деметры. Электромагнитный щит, защищавший корабль от космического излучения, отключился на несколько секунд. А потом включился вновь, создавая высокий положительный потенциал на корпусе, когда плазменный двигатель достиг динамического равновесия. С ускорением, равным ускорению земного тяготения — верхний предел при полных баках, — космический корабль по спирали направился от планеты в сторону Т-машины. Она располагалась в точке Л-4, на той же самой орбите вокруг Феба, что и планета, в 60° впереди, и путешествие — с поворотом в средней точке и последующим торможением — теоретически должно было занять семьдесят три часа, а на практике — чуть больше.

Когда все наладилось, Бродерсен приказал переключить системы на автоматическое управление, и все собрались в кают-компании. Пробираясь туда из командного центра (который Дэн, памятуя свои круизы по проливу Хуана де Фуки на север среди сурового величия Внутреннего Прохода, до сих пор называл мостиком), он ощутил земное тяготение — на четверть больше, чем давала Деметра. Бродерсен проделывал достаточное количество межпланетных полетов ежегодно, а потому знал, что скоро привыкнет к нему — как и часам, переведенным на земное время, — но каждый раз тело его опаздывало с привыканием на какой-то все больший миг. Спустившись по трапу в кольцевой коридор, Бродерсен ощущал под ногами податливый зеленый ковер и, глядя на серо-белые стены, думал, что, пожалуй, решил бы, что стареет, если бы не Кейтлин. Если не считать мебели и оборудования для отдыха, кают-компания была не более яркой. Внезапный сбор не позволил людям принести с собой какие-нибудь украшения, сделать помещение более радостным. И все же, когда он увидел Кейтлин, в каюте словно вспыхнуло солнце. Она извлекла из своего рюкзака короткое платье и цветущим крокусом, поглощенная, застыла перед большим экраном. На четверть его занимала собой Деметра, дневная кобальтовая синева переходила в бирюзу и сапфир, завитки девственной белизны облаков тут и там расступались, открывая охряную поверхность суши; ночная сторона светилась призрачным лунным сиянием. Свет гасил звезды, и только у самых пределов экрана глаза успевали приспособиться и воспринять их мириады.

— Великая. Великая, — услыхал он ее воркующий голос. — Разве могла ты не породить жизнь?

— Полегче там, — невольно пробормотал он.

Кейтлин вздрогнула и с радостным смехом босыми ногами зашлепала к нему. «Она просто не замечает тяготения», — подумал Дэн, когда возлюбленная плоть соприкоснулась с его телом и повисла на шее. От нее пахло чистотой… и ею самой; запах солнечного света как будто бы навсегда пропитал свободно распущенные волосы. Она тесно прижалась к нему. Последовал поцелуй.

— Тише, тише, кобылка, — пробормотал он, когда оба перевели дух. — Все остальные будут здесь через несколько мгновений.

— Какие еще остальные, может быть Иные? — Интонация ее и ухмылка были настолько красноречивы, что он услыхал заглавную букву. — Так ты думаешь, что они любят подглядывать? Хорошо, может быть, научатся чему-нибудь. Обменяемся технической информацией?

— Ты знаешь, что я имею в виду свой экипаж, ветреница, — он освободился. — Положение и без того сложное, незачем усложнять ситуацию амурными делами.

— А если бы они обнаружили тебя в чьих-то других объятиях? Надеюсь, они не примут меня за твою старую девственную тетушку. Под это определение я не подхожу минимум по двум пунктам.

Радость его угасла.

— Боюсь, что это повлечет за собой хуже чем ревность. В особенности… ладно, я объясню потом. Видишь ли, Пиджин, макушла, я понимаю, в каком ты сейчас восторге. Только это совсем не приключение, а весьма опасное дело. И вполне может превратить меня в одного из тех, кого вспоминают такими словами: «И сам повеселился, и столько людей положил». — Кулак его ударил по ладони. — И ты можешь оказаться среди них; Христе Боже, такое вполне возможно.

Протрезвев, она отвечала негромко:

— Как и ты? Ну хорошо. Если ты хочешь, чтобы я меньше прыгала, постараюсь ради тебя. — Порыв вернулся, заставив ладонью провести по его голове и выдающемуся подбородку, пригладить легкую щетину. — Только откровенно говоря, Дэниэл, пессимизм плохо подходит тебе, ты — прирожденный боец.

— Я — реалист или хотя бы пытаюсь быть им. А ты живешь в милой приветливой вселенной, такой же, как и ты сама. За это я и люблю тебя. Ты освещаешь мой мир. Однако реальность не дает оснований для подобных ощущений. — Бродерсен ощутил, как покраснели его уши, услыхал свой запинающийся голос. Нужны были слова, и он ухватился за как будто бы самый подходящий пример. — Начнем с того, что, когда я вошел, ты говорила, что Деметра не может… э… не породить жизнь, потому что она прекрасна. Такой вывод ниоткуда не следует. Все планеты, которые я видел, прекрасны по-своему, но почти все они мертвы, и всегда были такими. Ты придаешь жизни больше значения, чем она имеет на самом деле.

Кейтлин слегка ощетинилась:

— Неужели ты думаешь, что я, фельдшер, не видала боли и смерти? Что никогда не размышляла над окаменелостями и… — Она умолкла. В двери показался первый из членов экипажа.

Остальные последовали за ним. Бродерсен пожимал руки, представляя Кейтлин тем, кто еще не встречался с ней прежде, со всеми обменялся бодрым «Ну как дела?», предложил всем холодное пиво или легкое питье, наконец усадил всех рядком; девушка его скромно пристроилась в уголке. И только тогда сам он уселся на стол, свесив ноги, и извлек трубку вместе с табаком.

— О'кей, — начал он по-английски, люди его чаще разговаривали на этом языке, чем на испанском. — Начну с того, что я просто не могу представить, как благодарить вас, и поэтому не стану даже пытаться. Не стоит проявлять суровость в отношении тех, кто решил не участвовать в таком путешествии. Возможно, в данном случае не существует абсолютной правоты и наоборот. Личность имеет право выбора, и когда все уляжется, не исключено, что все мы сочтем, что выбрали не правильный путь. Впрочем, едва ли. Однако, вне зависимости от того, что будет с нами потом, петь мне тонким голосом в гареме великого хана, если я когда-нибудь забуду вашу сегодняшнюю верность.