Он встал и подошел к выходу из юрты. Она находилась во дворе заброшенного торгового дома, принадлежавшего великому дому Шанси, хозяином которого являлся Та Шенг Куэй. По решению Унгерна, здесь расположился бурятский полк под командованием Сухарева; поблизости были монгольский и татарский полки, возглавляемые Баир Гуром и Резухиным. Но Резухин две недели назад ушел на юг с русским отрядом и до сих пор не вернулся.

Город наполнял его ноздри каким-то странным запахом, пряным и кислым, смесью святости и продажности, смесью безгрешности с жадностью и простой, примитивной человеческой сущностью. Он не выбирал Ургу — злой рок сделал за него этот выбор и направил его сюда, чтобы он служил его целям.

Затушив о дверной косяк наполовину выкуренную сигарету, он тут же зажег другую. Его пальцы, покрытые никотиновыми пятнами, слегка дрожали. Была середина дня, время выслушивать доклады, поступившие к полудню. Обычный дневной шум — людские голоса, ржание лошадей расслабляли его, показывая, что все нормально. Его воины не знали, какие тяготы лежали на нем, какие волнения и тревоги, — все ради них. Когда придет время, они вместе с ним сядут на коней и уедут из Урги, как всадники ада, разрушая все, что окажется на их пути. Он мысленно видел, как вздымается пыль под копытами их коней, и слышал топот скачущих галопом лошадей. Он ждал этого момента, как влюбленный ждет брачной ночи. Монголия должна была стать его невестой, и он разорвет ее на части, чтобы овладеть ею.

Он повернулся и пошел обратно в юрту. Полковник Сепайлов допил уже третий стакан ханчи.

— Выпейте еще, полковник.

Унгерн плеснул ханчи в пустой стакан Сепайлова и посмотрел, как полковник проглотил крепкое пойло, словно это было молоко. Если он выпьет еще, то утратит свою полезность, а это будет плохо. Унгерн полностью мог доверять только двум людям из своего штаба — Сепайлову и Бурдоковскому, которого солдаты прозвали Чайник. Они были его глазами и ушами; и, когда надо было сделать грязную работу, его руками. А грязной работы было много. Сепайлову придется пить поменьше.

— Еще раз начните сначала, — попросил Унгерн, — и расскажите мне историю в том виде, в каком вы услышали ее от Яханци.

Он прикурил очередную сигарету и беззаботно выдохнул дым прямо в лицо полковника.

Кхутукхту Яханци был главой Совета Министров Монголии. Это была чистая синекура, но Яханци был достаточно хитер, чтобы сделать свое положение значимым даже в такие времена. Утром он беседовал с Сепайловым и попросил его передать барону кое-какую информацию. Все выглядело так, словно они общались через посредников, хотя все те, кому нужно было это знать, знали, что это всего лишь формальность: ситуацию контролировал именно Унгерн.

— Яханци говорит, что что-то происходит в Улиассутае. Вчера прибыли двое всадников, у них были цары с вашим именем. На каждой станции им давали свежих лошадей.

— Кто распорядился дать им цары?

— По их словам, Казанцев.

— Хорошо, пусть Казанцев. И что?

— Там был бунт.

— Бунт? Вы уверены? Не просто... мелкие волнения?

Сепайлов покачал головой. Череп его имел странную форму — приплюснутый сверху, он напоминал седло.

— Погибли люди, генерал. Группа монголов, примерно девяносто человек, атаковала отряд из гарнизона Улиассутая. Отряду пришлось отразить атаку.

— Они были вооружены?

— Нет. Нет, это-то и странно. Они все были не вооружены. Один из прибывших в Ургу гонцов... — Он заколебался.

Унгерн затянулся сигаретой. Дым висел над ним, как ядовитый нимб.

— Да? — ободрил он. — Продолжайте.

— Он... он сказал Яханци, что они специально не взяли в руки оружие. У них оно было, но они предпочли обойтись без него. Они верили в то, что пули не причинят им вреда. И они напали на группу вооруженных солдат, размахивая талисманами и распевая какие-то лозунги.

— Лозунги? Большевистские лозунги?

Сепайлов покачал головой.

— Нет, религиозные. Такие вещи вы понимаете куда лучше меня, ваше превосходительство. Но, по-моему, это те же молитвы, которые они бормочут, — я слышу их, когда прохожу мимо храмов. Какая-то абракадабра.

Унгерн несколько нетерпеливо кивнул. Он верил в молитвы. Это была вовсе не абракадабра. Он нервно затянулся. Сейчас он выкуривал до восьмидесяти сигарет в день. Он подумал о том, как будет жить, когда запасы иссякнут.

— Не сомневаюсь, — ответил он. — Вы говорите, что несколько человек были убиты. Кто стрелял?

— Да, ваше превосходительство, стрельба была. Кажется, отрядом командовал молодой лейтенант, Швиттерс. Вы помните его? Он...

— Да, я помню. Продолжайте!

— Извините, ваше превосходительство. Так вот, отрядом командовал лейтенант Швиттерс. Кажется, он запаниковал и приказал дать залп поверх голов нападавших. А когда это не подействовало, он приказал стрелять в толпу. Они убили порядка двадцати человек, но никто не знает точного числа убитых. Затем они кинулись на монголов, разгоняя их прикладами винтовок. Это сработало. Они поспешно убрались. Но...

— Да? Да?

— Яханци думает... Он думает, что это только начало, генерал.

— Начало? Почему он так думает? У него есть для этого какие-либо причины?

— Монголы выкрикивали что-то насчет ребенка, ваше превосходительство. Яханци говорит, что он что-то вроде Будды. Я толком не понял, о чем он говорил, — для меня все это слишком запутанно, господин генерал. Но, похоже, что они ожидают, что этот ребенок станет каким-то вождем. Так говорит Яханци, а он, я думаю, в этом разбирается. Этот ребенок, ну, он что-то вроде Спасителя, появления которого они ждут. Вы их знаете. Яханци говорит, что слухи об этом ребенке доходили до него с разных концов страны. Я спросил его, что если...

Голос Сепайлова начал затихать. Фон Унгерн Штернберг застыл в своем кресле, его руки лихорадочно вцепились в кожаные подлокотники. На нем был монгольский шелковый плащ красного цвета, накинутый на форму; из-под него виднелись черные бриджи и черные сапоги: образ генерала, который учится быть богом. Взглянув в его лицо, Сепайлов вспомнил иконы, которым поклонялся в детстве. Это было тонкое, сухое, аскетичное византийское лицо, которому для окончательного сходства с иконой не хватало охры, темно-красной краски и позолоты. Его лицо напоминало прекрасное, измученное лицо святого, только в нем не было ни следа святости. Он всегда был неаккуратным, но в последнее время Сепайлов стал замечать, что в голове у него еще больший беспорядок. Унгерн сдавал. Он был полон пророчеств, снов и прочих нематериальных вещей, характерных для сумасшедшего бога. Но главное было в том, что он разваливался на части.

— Откуда пришел этот ребенок? — гневно и резко спросил он.

— Яханци думает...

— Да? — Унгерн потушил наполовину выкуренную сигарету и прикурил следующую.

— Он думает, что мальчик, должно быть, пришел с Тибета. Он даже уверен в этом. Я полагаю, что он знает больше, чем говорит. Кто-то сказал ему, что мальчик не один, с ним мужчина.

— Мужчина? Тибетец?

Сепайлов покачал головой.

— Яханци думает, что он либо монгол, либо...

Он замялся.

— Да?

— Либо русский. Бурят. Так говорит Яханци. И, возможно, с ними еще один мальчик. По слухам, европеец. Говорят, что он тоже является чьим-то воплощением.

— Что говорит Яханци по поводу первого мальчика, тибетца, — кто он такой, по его мнению? Кем он сам себя считает?

— Что-то вроде Спасителя, ваше превосходительство. Будда. Вам надо спросить самого Яханци.

Лицо Унгерна приняло жесткое выражение. На лбу заметно запульсировала длинная вена. Сепайлов уже не мог смотреть ему в глаза.

— Какой Будда? Разве Яханци не сказал этого? Ну же! Что он сказал?

— Я... Я... — Сепайлов начал заикаться.

В своей жизни он убил немало людей просто голыми руками, но Унгерн все еще мог заставить его заикаться, словно он был школьником.

— Так что же?

— Я не помню, ваше превосходительство. Что... кажется, это слово начиналось на "м".