Кристофер застыл на месте — как ему показалось, на целую вечность. В его ушах отдавался звук выстрела, словно пуля снова и снова пробивала череп Лхатена. Он посмотрел вниз и увидел струйку ярко-красной крови, сбегающей по виску мальчика на девственно-белый снег.

Он издал крик боли и ярости и кинулся на убийцу, но двое монахов уже держали его за руки, и он остался на месте.

— Зачем? — прокричал Кристофер. — Зачем ты убил его?

— Он все равно бы умер, — невозмутимо ответил незнакомец. — До ближайшей деревни слишком далеко. Так будет лучше. Лучше для него. Лучше для всех нас.

— Но мы могли спасти его! До деревни всего несколько километров.

— Мы направляемся не в деревню. Он бы мешал нам идти быстро. Здорово бы мешал. Погода снова может ухудшиться. Калека представлял бы для нас угрозу.

Кристофер пытался вырваться, но безуспешно. Ему хотелось ударить этого человека, сорвать с него шарф, увидеть его лицо. Но монахи крепко держали его.

Убийца бросил взгляд на лежавшее у его ног безжизненное тело.

— Вас предупреждали, мистер Уайлэм. Вас предупреждали, чтобы вы не предпринимали поход в Тибет. Ваше неповиновение уже привело к одной трагедии. Больше такого быть не должно.

Он остановился. Порыв ветра поднял угол его шарфа и снова уронил его. Он бросил на Кристофера проницательный взгляд, словно пытаясь что-то отыскать.

— Кто ты? — спросил Кристофер. Но он уже знал ответ.

Незнакомец поднял руку и стянул с лица шарф. Кристофер узнал изуродованное оспой лицо.

— Я не думал, что вам удастся проделать такой путь, мистер Уайлэм, — признался монах. — Но раз вы уже здесь, пожалуй, вам лучше пройти остаток пути вместе с нами.

— Остаток пути? Куда вы хотите вести меня?

— Вы хотели найти своего сына, — заметил монах. — Я могу отвести вас к нему. — Он посмотрел на небо, на гряду серых облаков. — Нам пора идти. Нас ждет долгий путь.

На второй день они углубились в горы. Спустившись с перевалов, не доходя до места, где дорога пересекала равнину Кампа и поворачивала на Кампа Дзонг, они ушли на запад, обойдя горы с севера, прошли по долине и снова оказались в горах, воспользовавшись проходом, которого другой человек не заметил бы.

Кристофер так и не смог понять, каким образом они отыскивали дорогу, но было впечатление, что монахи знают ее наизусть. Они поднимались все выше, иногда проходя перевалами, которыми, казалось, пройти невозможно, мимо крутых расселин или по краю окутанных тьмой обрывов. Они молча шли в самом сердце спящего белого мира и казались карликами рядом с глыбами скал и замерзшего снега. Иногда начинался снегопад, но не так яростно, как раньше, — снег мягко падал с неба, тихо покрывая их белыми балахонами. Они проходили мимо ледников, напоминавших огромные заброшенные города в стеклянных ящиках. По утрам из пелены белого тумана торчали горные вершины, украсившиеся за долгие века узорами, оставленными морозом. По вечерам лучи заходящего солнца падали на наклонившиеся башни изо льда и замерзшие занавеси, сотканные из длинных и тонких льдинок.

Они шли уже несколько дней, делая короткие привалы, чтобы поесть и передохнуть. Кристофер, здорово вымотанный событиями прошлой недели, чувствовал, что находится почти на пределе. Он шел, словно во сне, подгоняемый монахами, которые подталкивали и втаскивали его на наиболее крутые подъемы. Временами, когда действительно приходилось вспоминать навыки скалолазания, он боялся, что соскользнет и упадет вниз, навстречу своей смерти. Но удача и упрямая выносливость вели его дальше.

Он терпел все тяготы, потому что хотел улучить момент и убить ламу, но пока такой возможности не представлялось. По ночам они крепко связывали ему руки и ноги и клали на расстоянии, и он ворочался от боли и нестерпимого холода. Он часами лежал без сна, думая о Лхатене и его жестокой смерти, об окровавленном Кормаке, облепленном жужжащими мухами.

Ламу звали Царонг Ринпоче. После первого дня он почти не разговаривал с Кристофером. Он изредка переговаривался с двумя монахами, но большую часть времени хранил молчание.

Монахи были еще более молчаливыми. На привалах они молились. Когда дорога была легкой, они извлекали из одежд серебряные мани-кхоры, молитвенные колеса, и крутили их, наполняя воздух жужжанием. Молитвенные колеса представляли собой украшенные барабаны на отполированных деревянных рукоятках, вокруг которых они вращались, приводимые в движение противовесом, прикрепленным к маленькой цепочке. Внутри были листки с мани, молитвой, написанной несколько тысяч раз. Каждый поворот рукоятки был равноценен прочтению молитвы. Таким образом, за один день монах мог прочитать несколько миллионов молитв. Вращая молитвенные колеса, они бормотали слова других молитв, приглушенные укутывавшими лицами шарфами.

Кристофер никак не мог понять, каким образом их очевидная набожность сочеталась с безразличием к убийству Лхатена или грубым обращением с ним. Или это была набожность, которой он просто не мог понять?

Иногда они просыпались посреди ночи, и жестокая тишина, бывшая верной спутницей бессонницы Кристофера, наполнялась чтением сутр, которые, казалось, были лишены смысла. Замерзший лунный свет, шедший с безоблачного неба, скользил по их застывшим фигурам. Несколько раз Кристофер видел, как посреди ночи просыпается лама и начинает ходить взад-вперед, то скрываясь в тени, то появляясь из нее, словно человек, не выносящий неподвижности. Он спал мало, но по утрам никогда не выглядел усталым или раздраженным.

Как-то ночью он подошел к тому месту, где лежал в темноте связанный Кристофер.

— Мне жаль, что вас приходится связывать, — произнес он. — Но у меня нет выбора. Я знаю, что вы хотите убить меня. Вы должны отомстить за мальчика и доктора. Так как вы не понимаете и вас нелегко заставить понять, к вам приходится применять превентивные меры. Мне жаль.

— Неужели сложно было задержаться, чтобы спасти мальчика? Вы потеряли бы день или два.

— Мы торопились. Мы и сейчас торопимся.

— А если я отстану, вы тоже убьете меня?

— Вам не позволят отстать.

Его голос словно рисовал в тишине странные словесные узоры. Такие слова, как «выбор», «понять», «превентивный», «позволят», были звеньями тонкой цепи, которая все крепче затягивалась вокруг Кристофера.

— А если я упаду и получу серьезную травму, что тогда?

— Тогда они понесут вас. Я не допущу, чтобы вам был причинен вред. Их проинструктировали соответствующим образом.

Кристофер вспомнил его слова, сказанные в Калимпонге: «Вы священны; не заставляйте меня дотрагиваться до вас».

— А как насчет вас? — спросил он.

— Я здесь для того, чтобы убедиться, что они выполняют полученные указания.

— Когда я увижу Уильяма?

Монах покачал головой.

— Это решать не мне, — ответил он.

— Хотя бы скажите мне, что он в безопасности!

— Да, он в безопасности. Точнее, он был в безопасности, когда я последний раз видел его. Милостью повелителя Ченрези, он все еще в безопасности.

— Где он? — резко спросил Кристофер. — Куда вы ведете меня? Мы идем в Дорже-Ла?

Монах протянул голую руку и коснулся щеки Кристофера.

— Вы словно ребенок, — произнес он. — Ребенок, который не может заснуть.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Разве? — бросил монах и встал.

И ушел в темноту, тихую и напряженную, ждущую рассвет.

Их путешествие длилось шесть дней. Кристофер пытался определить, где они находятся, но бесполезно. Конечно, ориентиров хватало — вдали высились пики Каченджанга, Чомбу, Панхунри и Чомолхари, то появлявшиеся в поле зрения, то исчезавшие из виду, когда их закрывали более низкие, но и более близкие глыбы скал и льда. Но по мере продвижения вперед становилось все тяжелее узнать даже прежде знакомые ему пики. Кристофер никогда не видел их под таким углом, и большую часть пути пытался отличить один пик от другого на основании высоты и географического положения.