Гриня с санитаркой дождались, когда я переоденусь. Она взяла мои вещи, положила в мешок, спросив мою фамилию, написала ее на бумажке, приклеила к мешку и уложила туда вещи.

Гриня посмотрел на бумажку с фамилией.

- Писатель такой есть, - сказал он. - Я его книжку читал "Роман о любви, об идиотах и утопленницах". Про наших, про психов книжка.

- Да, это я написал... - сказал я, глядя на Гриню с надеждой во взоре.

- Ха! - Гриня заржал и хлопнул меня по плечу. - У нас таких писателей много! Ничего, вылечим! Будешь, как огурчик!

- А он и так у нас огурчик, - с любовью оглядывая меня, сказала санитарка. - Ручку-то с тетрадкой ты с собой на отделение взять можешь. Ручку-то с тетрадкой не воспрещается, -увидев в моей руке тетрадь, сказала она.

- Куда его, на девятку? - ехидно ухмыльнулся Гриня.

- Да ты что?! - приняв всерьез, испугалась санитарка. - На девятке ж совсем придурки! А он парень вроде ничего, давай на четвертое его.

"Ну, уж хоть не совсем к придуркам, и то радость..." - подумал я со злостью.

Мы прошли через небольшой холл, Гриня открыл какую-то дверь и втолкнул меня внутрь.

Глава 6

ГЕМОРРОЙ

Я стоял в длинном коридоре. По нему туда-сюда ходили умалишенные люди без определенного маршрута, возможно, у них в голове и был проложен маршрут, но посторонним казалось, что ходят они без смысла.

Вот, черт! Как это меня сюда забросило?! Кружилась голова, должно быть, от пережитого потрясения. Среди умалишенных я заметил мужчину в белом халате и подошел к нему.

- Новенький? - сходу определил он. - Не бойся, у нас хорошо.

- Я бы хотел поговорить с Алексеем Алексеевичем.

- С каким Алексеем Алексеевичем? - поднял брови санитар.

- Алексей Алексеевич... - я растерялся, не зная, что ответить. - Ну, он главврач отделения, этого.

- А! Главврач Алексей Алексеевич Грякалов. Так его нет.

- А когда будет?

- В понедельник.

- В понедельник? - растерянно повторил я - А сегодня какой день?

- Сегодня пятница.

- Пятница!!! Да вы что?! - почти закричал я. Двое ближайших умалишенных шарахнулись в сторону, санитар напрягся, готовый в любой момент броситься на меня. - Пятница... - повторил, взяв себя в руки. - Как же пятница-то? А понедельник когда? - я понимал, что несу какую-то ахинею, но в том состоянии, в котором я находился, мне было простительно.

- Э! - санитар остановил семенящего мимо лысого дурика в пижаме. - Объясни человеку, когда понедельник, - и пошел, поигрывая дверной ручкой.

- И-и-и... - заулыбался дурик, но объяснять ничего не стал, а полез корявым пальцем мне в бороду, я отбил его руку... и охренело осмотрелся по сторонам.

Я стоял в больничном коридоре, по обе стороны которого располагались двери палат, вернее дверей как таковых не имелось, остались только дверные коробки. Мимо прогуливались люди в пижамах и халатах.

"Вот, черт! Вот влип!" - даже страшно подумать, куда влип. Нельзя было допустить того, чтобы меня заставили переодеться и отвести сюда. Нельзя! Нужно было драться, царапаться, кусаться!.. Но только не это! Не это!!! Так тоскливо мне не было никогда в жизни, и никогда в жизни мне так не хотелось повеситься.

Я не замечал здесь ни одного нормального человека. Среди больных встречались лица с явной умственной отсталостью, озабоченные чем-то либо горделивые, но больше всего раздражали улыбающиеся и доброжелательные, а таких оказалось немало. Они сейчас меньше всего подходили моему настроению. Так и хотелось дать кому-нибудь из них оплеуху.

Через проем, ведущий в палату, низко наклонившись, чтобы не удариться о косяк, вышел человек в больничной пижаме неестественно высокого роста - почти в два раза выше любого из больных. Он был настолько велик, что при желании мог бы дотянуться рукой до люстры. Умело маневрируя среди гуляющих сумасшедших, гигант исчез за углом.

"Что за чертовщина, - подумал я, помотав головой. - Что со мной?.. Нет, нужно взять себя в руки. Взять в руки..."

Для начала решив исследовать отделение психбольницы, я не верил, не хотел верить, что Алексей Алексеевич не вспомнит обо мне. Ведь каким бы он не был рассеянным, он обязательно должен вспомнить о человеке, запертом в его кабинете. А если нет?! Ведь сегодня, когда я звонил ему по телефону, он не вспомнил, что договаривался со мной о встрече. Нужно было что-нибудь оставить у него в кабинете, какое-нибудь напоминание о себе - разгромить чайный столик или нагадить у него посреди кабинета. Он бы вляпался и подумал: "Откуда это здесь?" и меня бы тут же вспомнил. Похоже, я здесь и мыслить начинал по-другому.

Я понимал, где нахожусь, и подходить к санитарам, качать права, требуя немедленно вызвать дежурного врача, здесь не проканает. Чего доброго еще замотают на все выходные в смирительную рубашку или лекарствами накачают успокоительными, а потом доказывай, что ты нормальный. Единственно правильным оставалось ходить среди психов, как ни в чем не бывало, прикидываясь своим. А уж потом, когда появится Алексей Алексеевич, высказать все, что о нем думаю.

Я медленно брел среди больных, стараясь по случайности никого не задеть. Это, правда, удавалось не всегда. Некоторые психи нарочно, но как бы невзначай пихали меня, и мне становилось не по себе. А вдруг накинутся всей гурьбой, и что тогда делать?

Еще утром я не представлял, что чувствует герой, попавший в психиатрическую больницу, и вот у меня появилась такая уникальная возможность, ведь я собственно к этому и стремился, но сейчас меньше всего хотел описывать свои чувства.

- Чего прешь, борода! - передо мной остановился громадный человек с большущим животом и густой бородой, голос у него был зычный, как иерихонская труба. Шизики бросились врассыпную. - Я им говорю, у меня холестерин в норме, гемоглобин в порядке. У меня билирубин в моче такой, какого билирубина ни у кого в моче нет. Отчего лечите, придурки?! А они мне - от геморроя! Да разве ж от геморроя месяц лечат? Геморрой-то у меня с гулькин нос. Щас, покажу?!

Он стал спускать пижамные штаны, но я протестующее замахал руками и, обойдя его, ускорил шаг.

- Борода!! - кричал мне вслед огромный мужик. - Борода!!

Но я не оборачивался. "Почему борода, какая же у меня борода? Так, жиденькая бороденка".

Свернув за угол, я оказался в столовой, где стояли накрытые клеенками столы. Но сейчас тут никто не обедал, только за несколькими столами сидели больные: за двумя играли в шахматы, за третьим - в морской бой, а за четвертым - просто смотрели друг на друга с ненавистью.

Подошел к шахматистам, предполагая, что в их в головах большее количество здравогосмысла, но ошибся. Играли они вдумчиво, подолгу замирая над каждым ходом, но я никак не мог понять смысл игры, потому что фигуры переставлялись у них в любом порядке и в любом направлении. Прошло несколько минут, прежде чем я догадался, что они не играют, а просто двигают фигуры как попало и кто какую хочет, а единственное шахматное правило, которое строго соблюдалось, это то, что совершали они ходы по очереди. Перешел к другому столу - происходившее за ним больше напоминало шахматную игру. Двое игравших показались мне знакомыми. Хотя откуда здесь взяться знакомым?! Первый - взъерошенный, лет тридцати пяти, в пижаме был широкоплеч и худ, второй - небольшого роста, лысый, лет сорока. Третьего в расчет можно было не брать, судя по бессмысленному выражению лица, открытому рту и тому, как он неотрывно следил за фигурами на доске, будто ожидая, что они разбегутся он участия в интеллектуальной игре не принимал, а был так, для мебели.

- Ну, чего смотришь, дурилка картонная? Подскажи, как победить, - сказал лысый, бросив на меня взгляд.

Придурок, сидевший рядом, приняв это на свой счет, сладострастно высунул язык и потянулся к фигурам. Ему тоже хотелось передвинуть что-нибудь на доске, но лысый дал ему по руке, и придурок успокоился.