Чьи-то сильные руки, схватили меня за плечи, стали оттаскивать от Анжелы, она кричала, еще крепче прижимаясь ко мне. И тут на нас бросились все санитары разом, отрывая нас друг от друга. Они заламывали нам руки, били дубинками куда попало - по плечам, ногам... но нас было не разъединить: сейчас мы были крепким затянутым любовью узлом. Я не знал, сколько продолжалась эта чудовищная борьба, на помощь санитарам прибежали еще люди. Общими усилиями им удалось разъединить нас. Непрерывно кричащую, извивающуюся Анжелу, схватив за ноги и за руки, унесли. Последний раз в проеме двери я видел ее полные любви и ужаса глаза.

Меня бросили на диван, придавили коленом, надели холщевую смирительную рубашку с длинными рукавами, ловко завязали их на спине, заткнули рот пластмассовой грушей. Вой пилы наконец смолк, санитары уже не орали, а делали все молча, деловито, только в окно все продолжал биться и биться человек.

- Снимите этого придурка! - крикнул кто-то. - Я же говорил, так их не взять. Решетки на окнах! А он Рембо из себя корчит.

Меня как большой куль подняли и поставили на ноги.

- Теперь вперед! - скомандовал кто-то.

Санитары схватили меня за матерчатые ручки, оказавшиеся с двух сторон рубашки, и почти бегом потащили через отделение. Я озирался по сторонам, в надежде увидеть Анжелу, но ее нигде не было. Из-за того, что рубашка была до колен, удавалось делать только маленькие шажочки, поэтому, чтобы успеть за санитарами мне приходилось почти бежать.

Я шлепал босыми ногами по полу, но не ощущал холода... Меня тащили по коридорам отделений, волокли по каким-то лестницам, уводя все дальше и дальше от Анжелы - моей единственной любви.

Глава 17

В ПОЛНУЮ ТЬМУ - БЕССРОЧНО!

Наверное, на какое-то время я потерял сознание, потому что очнулся уже сидящим в кресле. Я был все так же в смирительной рубашке с грушей во рту, ноги пристегнуты ремнями к ножкам кресла, по обе стороны стояли санитары, их тяжелые руки лежали у меня на плечах, а в нескольких метрах передо мной стояла ширма. В глаза ударил свет прожекторов, я зажмурился, отвернул лицо. Откуда-то выскочившие двое убрали ширму... Сквозь яркий, слепящий свет я видел стол, сидящих за ним людей в белых халатах. Как мне казалось, они смотрели на меня холодно и безразлично.

- Вы многократно нарушали закон, Четырнадцать Пятнадцать, - строго сказал сидевший в центре.

- Вы нарушили закон больницы, - сказал другой.

Дальше говорили уже все без очередности, и я, оскаленными зубами с силой сжимая пластмассовую грушу, переводил обезумевшие глаза с одного на другого...

- Вы, Четырнадцать Пятнадцать, нарушили не только закон больницы, но и нашего демократического государства.

- Которое неустанно заботится о вас.

- Предоставляет ипотеку, кредиты в банке.

- Вы обвиняетесь в том, что во время пребывания в палате говорили о литературе.

- В нарушении режима.

- В том, что вы употребили непредназначенный вам обед.

- Чем нанесли больнице и нашему демократическому государству материальный ущерб.

- Что вы можете сказать в свое оправдание?

- Молчите?..

- Вы обвиняетесь так же в том, что вступили в противоестественную любовную связь.

Я рванулся, чтобы встать, но стоявшие рядом санитары, ожидая этого, вдавили меня в стул. Сверкая глазами, замычал, завертел головой. Я бы им сейчас сказал!! Только бы мне выплюнуть изо рта грушу и освободить руки. Я бы им сказал!! Противоестественную связь!?

А они все продолжали мучить меня своими бесстрастными голосами.

- Вас обвиняют в несанкционированном переходе на другое отделение.

- В том, что вы разговаривали во сне.

- Думали на запрещенные темы.

- В том, что выбросили в унитаз прописанные вам таблетки...

- Это неслыханно!..

- Возмутительно!

- Что вы можете сказать в свое оправдание?!

Свет слепил глаза, руки, спина, затянутые в смирительную рубашку, онемели, груша душила. Я находился в состоянии близком к обмороку. Особенно невыносимы были эти монотонные голоса, непрестанно обвинявшие меня... голоса из преисподней... Что с Анжелой?! Где она?! Что с ней?!

- Все это говорит о вашей тяжелой психической болезни.

- Этих обвинений хватило бы на пожизненное заключение вас в психиатрической лечебнице. Как человека совершенно невменяемого.

- Или смертную казнь через четвертование.

- Или разрывание лошадьми.

- Вы нарушили слишком много демократических законов нашего капиталистического государства.

- Поэтому мы вынуждены.

- Слышите?! Мы просто обязаны наказать вас.

- Иначе все подумают, что психам все можно, и им за это ничего не будет.

- Хочешь - спать ложись, хочешь - песни пой.

- Надеемся вы, Четырнадцать Пятнадцать, мужественно примете суровое наказание.

- Вы будете помещены в карцер.

- В полную тьму.

- В беспросветную тьму и забвение.

- Бессрочно.

Меня ужаснул не столько сам приговор, сколько срок, на который меня заключали в карцер. Я замычал и забился, всеми силами выказывая свое несогласие, пытаясь разорвать, усилием воли разорвать рукава смирительной рубашки. Но рубашка знала свое дело и держала меня крепко, и чем больше я сопротивлялся ее жарким объятиям, тем больше терял силы я, и тем сильнее становилась она.

- В карцер.

- Бессрочно.

Свет прожекторов погас, санитары задвинули ширму, отстегнули ремни, рывком поставили меня. Я потерял слишком много сил и еле удерживался на трясущихся ногах. Мы спустились по лестнице, распихивая больных, прошли по длинному коридору, пока не оказались в небольшой темной комнатушке. Здесь санитары сняли с меня смирительную рубашку. Я потянулся всем затекшим телом и глубоко вздохнул. Передо мной открыли железную дверь и, не дав опомниться, втолкнули в темноту. Дверь сзади закрылась, заскрежетал засов, и стало тихо.

Темно и тихо.

Часть 2

Глава 1

ПИСАТЕЛЬСКИЙ КАРЦЕР

Я стоял в полной темноте. Было жутко от потери ориентации в пространстве, а еще от неизвестности. Простоял я так, неверное, минут десять, потом вытянул руки, ощупал упругую, обтянутую дерматином стену, пол. Карцер, вероятно, весь был обит матами, чтобы писатели в порыве отчаяния не разбивали себе головы. Все предусмотрели, сволочи!

Нащупал тетрадь под пижамной курткой. На месте. Значит, ее опять не нашли. Я опустился на пол, прижался спиной к стене и загрустил. Сколько дней, месяцев, а, может, лет мне предстоит находиться в полном мраке и одиночестве? Темнота, окружавшая меня, была настолько плотной, что было безразлично, находишься ты в ней с открытыми или закрытыми глазами. Казалось, что и время течет в этом кромешном мраке как-то по-особенному. Медленнее или быстрее, но по-другому. Нужно конечно исследовать карцер, чтобы определить его размеры, но я потерял слишком много сил, и потом зачем... возможность у меня для этого еще будет, да и жутковато - вдруг там, в темноте, труп какого-нибудь писателя-классика. Что тогда делать?

Я чувствовал невероятную усталость и даже задремал на некоторое время. Внезапно вздрогнув, открыл глаза... но ничего не увидел. Мне стало отчего-то страшно, представилось, что я не один, что во мраке еще кто-то прячется. Это ощущение было настолько сильным, что на лбу у меня выступил пот. И вдруг совсем рядом кто-то явственно вздохнул, тяжело, со стоном. Я замер. Неужели здесь есть кто-то еще? Перестав дышать, вслушивался в тишину, вглядывался во тьму, сердце неистово колотилось. Если тут и находился кто-нибудь еще, то он должен был слышать этот стук. Кто мог таиться здесь? Может быть, буйный неизлечимый писатель потирает волосатые ручищи, чтобы изловчившись, схватить меня за кадык или ткнуть карандашом в глаз... Наверняка буйный. А кого же еще заключают в изолятор как не буйных?.. Неизвестность сделалась невыносимой.