В коридор внезапно выскочил замотанный в смирительную рубашку Веллер, смешно и кособоко заметался по коридору в поисках выхода, налетая на углы, сшибая прогуливающиеся по коридору числа... Куда он спешил, догоняя мысль, или прочь от своих слушателей? Бог весть! За ним, размахивая дубинками и выкрикивая проклятия, гнались двое санитаров, но неукротимый автор "Баек Невского проспекта", хотя руки его и были примотаны к туловищу, изловчившись, боднул одного из преследователей головой в живот и ринулся к открытой двери, чтобы вырваться на свободу. Но санитар настиг его и ударил дубинкой по плечу, тут же подскочил другой, и они, опрокинув его на пол, стали колотить дубинками, пинать ногами, наглядно доказывая, - против Системы не попрешь!
Санитар, охранявший дверь, нетерпеливо переминался с ноги на ногу, глядя, как азартно бьют Веллера, наконец, не выдержал и, победоносно размахивая дубинкой, присоединился к своим товарищам.
- Дай я вдарю, а!! Ну, дай я вдарю, а!!
Оглядываясь на несчастного, я подкрался к двери и вышел. От волнения сердце бешено колотилось, ноги дрожали... я торопливо шел по коридору отделения. Все существо мое рвалось вперед, но я удерживал себя, чтобы не перейти на бег. Коридор как обычно был полон психов, какими родными казались они мне после писательского отделения, где злющие санитары, где все запрещено. Здесь была свобода, здесь можно делать все что угодно: говорить о литературе, читать любые книги, называть друг друга по имени, даже писать романы - и тебе за это ничего не будет. Я словно вернулся домой из морского путешествия с Корабля дураков и смотрел на психов, как на близких родственников.
- Борода! - передо мной стоял Геморрой.
- Геморрой! - воскликнул я радостно и обнял его. - Как геморрой?
Геморрой, испугавшись, отступил и, в страхе оглядываясь, зашагал от меня прочь.
Я зашел в свою бывшую палату.
На кровати, закинув ногу на ногу, лежал Андрей и читал. Увидев меня, он отложил книгу и, улыбаясь, поднялся.
- Ну, наконец-то, а я думал ты сразу после завтрака придешь.
- Дожидался, когда пройти можно будет, - пожимая ему руку, сказал я.
- А что, с выходом большие проблемы?
- Все намного сложнее, чем я даже предполагал.
- Ну и чего там на девятке? Рассказывай.
Андрей, уселся на свою кровать, я сел напротив.
- Да собственно рассказывать нечего. Писателей там лечат.
- Выходит, писателей на органы разбирать будут, - заключил Андрей.
- Это бы еще хорошо! Да какие у них органы?! Они же все алкоголики.
- Может мозг у них ампутируют?
- А-а! Какой у них мозг!? Одни тараканы в мозгу... Их лечат от литературы, чтобы книжки не писали.
- Да и правильно, что лечат! Я вот сейчас последнюю книжку Сорокина читал - такая лабуда! Ты его встретишь там - дай по башке, от меня...
- Ну, мы потом с тобой на эту тему поговорим. Ты меня к Анжеле отведи. А?
Андрей посмотрел на меня внимательно.
- Серьезно у вас с ней?
- Серьезно. Я искал ее всю жизнь, а встретились вот, здесь...
- Знаю, Анжела мне говорила...
- Ну что, поможешь?
- Черт с тобой, пошли.
До женского отделения мы добрались без приключений, только один из психов остановил нас, широко почти на весь коридор, расставив руки.
- Стойте, безумцы! - воскликнул он, выкатив глаза. - Все равно вам не выйти из Проекта Системы. Куда не идешь, придешь все равно к началу, - и вдруг, опустив руки, кроткий, отошел к стенке.
Я не обратил тогда особого внимания на слова буйно-помешанного, только потом вспомнил их в другом месте и в другое время.
Анжела бесцельно бродила среди старух по коридору.
- Ну, наконец-то! - она бросилась к нам, глядя на меня с любовью.
На ней был атласный китайский халат с драконами, румяна на щеках и чрезмерный макияж подчеркивали красоту глаз, курносость носа, алая помада увеличивала губы, и эта прелестная красная роза в волосах... Анжела была само очарование. Я замер, глядя на нее с восторгом и изумлением. Я видел сейчас только одну ее. Имелся в ней особенный какой-то внутренний шарм, который придает женщине очарование, благодаря этому шарму мужчины готовы, бросив все - семью и благополучие, деньги и достоинство - бежать, бежать за ней на край света. За счет чего достигается этот эффект понять невозможно. Наверное, как талант - он либо есть, либо его нет. В иной женщине вроде все на месте: красивые глаза, лицо, кожа, ноги, безупречные формы... но, нет! Не тянет! А в иной вроде ничего особенного и детально лучше не рассматривать: и нос не совершенен, и грудь так себе... да и все остальное, а сидит нечто внутри, и берет это нечто за горло и держит, пока не задохнешься от любви и страсти. В Анжеле имелись и красота, и совершенство, а еще это "нечто", и за горло она держала меня крепко - и мучительно было, и отчаянно сладостно.
Я не видел ничего вокруг - ни бродящих как во сне седых старух в засаленных халатах, ни стоявшего тут же Андрея, ни больничных стен и решеток. Исчезло все. Только мы вдвоем в огромном мире. Что было дальше, я вспоминал потом с трудом. Да и так ли было все, как я вспоминал?..
Пропали вдруг куда-то простоволосые старухи, Андрей, больничный коридор... Мы оказались в маленькой комнатке с диваном. Анжела закрыла на задвижку дверь,.. и с этого мгновения время остановилось. Мы любили друг друга, отчаянно, забыв обо всем на свете, и этому не было конца, как не было начала, и только вечность, и только мы вдвоем в этой вечности ...
Говорят, что вечность состоит из минут и мгновений - это не так. Время выдумали люди, и течет оно с той скоростью, с которой сами люди задали ему течь, заключив в циферблате, закрутив пружину и качнув маятник - иди время. Время не имеет отношения к вечности. Вечность всегда была и всегда будет, она была, когда не было человечества - она будет, когда человечества не станет Мы, перескочив время, оказались в вечности, потому что вечность, как и счастье, бесконечны. Мы парили над землей, наши тела сливались в едином восторге и блаженстве, мы взмывали в небо, падали и взмывали снова, и снова падали... В короткие минуты отдыха мы смотрели в небо, болтали, смеялись, строили планы на будущее, но когда вновь приходила страсть, забывалось все, о чем говорили. Слова не значили ничего. Было только небо, и были только мы.
...Резкое, бьющее по ушам жужжание - звук, от которого не скрыться, не спрятаться никуда, даже если заткнуть уши, даже если ослепнуть и оглохнуть, кажется, оно внутри, в тебе самом, этот невыносимый лязг, визг, скрежет...
Мы оказались лежащими на диване в маленькой комнатке. На стеллаже до самого потолка громоздились стопки белья: пижамы, халаты, простыни; у другой стены - в половину человеческого роста большие набитые чем-то холщевые мешки. Металлический визг доносился из-за двери, сокрушительный удар вдруг сотряс ее. В ужасе я сел на диване, набросил на Анжелу простыню; она лежала, сжавшись в комок, вздрагивая всем телом. В дверь раздался новый, мощный удар, в щели показалось лезвие пилы - это она визжала так нестерпимо. Кто-то пытался вскрыть ее при помощи бензопилы. Анжела села, обхватила колени, я обнял ее вздрагивающие плечи, неотрывно глядя на дверь. Сзади послышался грохот, звон стекла, мы в страхе обернулись. За окном на веревке болтался человека в белом халате, он бился и бился ногами в раму, но зарешеченное окно не позволяло ему ворваться в комнату. В дверь раздался удар чудовищной силы, не выдержав, она затрещала и, сорвавшись с петель, повалилась набок в комнату. В образовавшийся проход ввалился человек с оскаленными зубами, перекошенным злобой лицом, размахивая визжащей бензопилой; за ним следом, толкаясь и что-то крича на ходу, ворвались несколько санитаров в белых халатах. А сзади сыпались стекла, и в зарешеченную раму все бился и бился болтающийся на веревке человек...
Мы сидели, накрывшись простыней, обнявшись, отчаянно крепко приникнув друг к другу - мы были сейчас единым целым. А люди вокруг нас, орали, размахивали резиновыми дубинками, визжала бензопила,.. и человек все бился и бился в окно!.. Мы смотрели на все это, не говоря ни слова, окоченев от ужаса.
