— Но от остальных надо избавиться.

Стоп — что?

— От остальных? Что ты имеешь в виду? Не от всех же?

Похоже, от всех.

— Ну, можешь оставить одну-две из лондонской серии, — говорит Джастина, чуть поразмыслив. — Но от остальных надо отказаться — по крайней мере, от всего редакционного материала.

— Почему?!

Еще один усталый вздох, на сей раз с легким оттенком нетерпения.

— Потому что почти все эти снимки с восемьдесят девятого года. Сейчас девяностый — июнь девяностого. Они устарели. Редакционный материал устаревает за три месяца или даже меньше. Эти давно устарели. Тебе придется делать пробные фотосессии.

Не может быть! Пробы? Я всеми руками за новые снимки. Но пробы?!

— Байрон сказал, что мне уже не надо проб! — говорю я, и с каждой миллисекундой мое волнение растет. — Он сказал, что пробы — пустая трата времени! Он говорил это еще в прошлом году!

— Вот именно: в прошлом году. Все меняется. Сейчас тобой занимаюсь я. И еще пятью девушками, которых он только что на меня сбросил. А еще этими двоими… — Джастина вяло махает пальцами в сторону Лайса (бедняга никак не может решить, каким цветным карандашом разрисовать таблицу) и Стефана (который сам вот-вот расплачется, вручая коробку с салфетками бой-френду какой-то девушки). — А я считаю, тебе следует сделать пробы, — заканчивает она.

Господи!

— Я понимаю, что ты занята, Джастина, но если ты мне закажешь редакционный материал, у меня будут новые вырезки, и мы обе будем довольны.

Вздох.

— Я бы заказала. Но не могу. Не с этим портфолио.

Мы в патовой ситуации. Я грызу кутикулу и верчу головой. Байрон еще не ушел. Он, не снимая шапки, наклонился над своим столом и что-то диктует старательному Алистеру.

— Послушай, Эмили, я не дура. Я знаю, ты хочешь, чтобы Байрон снова стал твоим агентом, и я сама с удовольствием бы от тебя избавилась. Так, может, давай перестанем ходить вокруг да около, ты будешь делать, что я скажу, и я сделаю тебя звездой. Договорились?

Я резко поворачиваюсь к ней. Смотрю в большие, ожидающие ответа карие глаза и впервые за несколько минут улыбаюсь.

— Договорились.

В течение нескольких следующих недель Джастина организует серию проб. Я стараюсь делать, что она говорит. Стараюсь.

— Джастина слушает.

— Я в бикини, — говорю я.

— Ага… и?

— Оно из бумаги.

— И что?

— Два кружка и треугольник.

Молчание.

— Тебе это не кажется странным?

— Может, это мило.

— Может, и мило. На четырехлетней девочке. На девятнадцатилетней, может, и странно, — сообщаю я. — Даже точно странно.

— А я думаю, мило. — Она еще пытается защищаться.

— Но не сексуально. Ты не сказала «сексуально».

Вздох.

— Эмили, ты хочешь сказать, что я должна тебя оттуда вытащить?

— Будь добра.

— Джастина слушает.

— Я в костюме шоу-герл.

Вздох.

— С перьями и остальными причиндалами.

— Хорошо. Это хорошо. У тебя будет новый образ.

— Я не ищу работу в Вегасе, — говорю я.

— А кто говорит о Лас-Вегасе?

— Я, — отвечаю я. — Только что сказала.

Выдох.

— Эмили, перестань воспринимать все в штыки.

— Я не воспринимаю все в штыки. Не воспринимаю. Просто…

— Что? Просто что?

— Ну… у меня все ноги облиты мочой.

— Мочой? Ноги? Кто об… ой… е… ги?

— Что? — кричу я. — Не слышно!

— Что ты сказала? — кричит она в ответ. — Эмили!.. Эмили? Ты где?

— Я на Вестсайдском шоссе!

— Ты на Вестсайдском шоссе?.. В костюме шоу-герл?

— Угу.

— Кто облил тебя мочой? Ладно, неважно. Вытащить тебя оттуда?

— Будь так добра!

— Джастина слушает.

— ГОЛОЙ?

— Эмили…

— ГОЛОЙ?

— Эмили…

— Ты даже меня не спросила!

— Это не проба, Эмили. Я повторяю: это не проба. Это работа. Это редакционный материал.

— ГОЛОЙ!

— ЭМИЛИ, ПРОШУ ТЕБЯ, НЕ БУДЬ ТАКОЙ ХАНЖОЙ! УЭЙД — ХОРОШИЙ ФОТОГРАФ, И ЭТО ШЕСТЬ СТРАНИЦ РЕДАКЦИОННОГО МАТЕРИАЛА ДЛЯ ЯПОНСКОГО ЖУРНАЛА!

Боже… Для человека, похожего на ленивца, Джастина великолепно умеет плеваться ядом, если захочет.

— Только не надо обижаться.

Вздох.

— Журнал, — продолжаю я. — Как он называется?

— Не знаю! Это по-японски! Какой-то журнал о красоте.

— Да неужели!

— Послушай, Эмили! Они хотят, чтобы ты позировала обнаженной, но это не значит, что на фотографиях ты будешь обнаженной.

— Это как?

— НИЧЕГО НЕ БУДЕТ ВИДНО!

— А-а.

— Так будешь работать?

— Ну…

— Что?!

— Ничего… Просто… Этот журнал в переводе не означает «Плейбой», «Хастлер» или еще что-нибудь в этом роде?

Еще один вздох, на сей раз долгий и нарочитый. Я сразу же воображаю себе Джастину упавшей на диванчик и картинно прижавшей руку ко лбу, как несчастная героиня какой-нибудь экранизации классики.

— ЭМИЛИ! Это не порнография. Это художественная фотография. Художественная! — подчеркивает она. — Перестань говорить ерунду и снимись хоть раз спокойно, о'кей?

О'ке-е-ей. Я кладу трубку и барабаню пальцами по пластмассе. Потом поворачиваюсь лицом к Уэйду и обшарпанному номеру в гостинице «Челси». Именно здесь Сид убил Нэнси^[83]. Странно, что я сразу не догадалась, что дело нечисто. Для этого мне потребовалось увидеть на кровати жалкую кучку аксессуаров.

— Где одежда? — спросила я, Уэйд в ответ осведомился, «не против» ли я «обнаженной натуры», что и привело к телефонному звонку.

— Все готовы? — спрашивает он.

Один ассистент регулирует освещение, а второй — мой дубль — лежит на кровати, растопырив пальцы, этакий инженю в футболке «Металлика».

Я облокачиваюсь о бюро. Нет, я не против обнаженной натуры в принципе. То есть если хотите загорать в колонии нудистов, ради бога. Только кремом от загара намажьтесь. Если хотите позировать для «Пентхаус» — супер. Желаю вам стать Киской месяца. Но я не знаю, как отношусь к наготе лично, точнее, к собственной наготе на пленке.

Вы скажете, что этот вопрос уже давно должен был возникнуть. Только почему-то не возникал. Да, в последнее время я чаще снималась в белье (почему бы нет? Платят хорошо, и у меня довольно много заказов, особенно когда я купила эти силиконовые «куриные котлеты», и мои чашечки трещат по швам). А для крупных планов, когда приходилось оголять руки и плечи, мне просто прикрывали грудь шарфом. Но это гостиница «Челси», а не студия «Бергдорф», а за объективом отнюдь не Аведон, так что я не знаю, что и думать.

— Расскажите мне еще раз о сюжете, — говорю я.

— Вы ничего не увидите, если это вас беспокоит, — заверяет меня Уэйд. Я смотрю, как он открывает поцарапанный футляр от фотоаппарата и аккуратно вставляет линзу в пенопластовую утробу. Кстати о Сиде: в Уэйде и его помощниках есть что-то металлическое: длинные волосы, худоба, кошельки, прикрепленные к джинсам серебряными цепями. Мне кажется, что меня заперли в спальне с «Мотли крю».

— Здесь ничего? — Я указываю на свою грудь.

— Прикрыто.

— Здесь? — Я указываю ниже пояса.

Уэйд смотрит на меня с удивлением.

— Эмили! Это не порнография! Вы не «модель», — вместо кавычек он показывает мне кроличьи ушки, — а модель.

Теперь моя очередь удивляться. Я знаю, кого он имел в виду. Моделей, которые работают на агентства, где в названии есть слово «эскорт» или «услуги». Короче, не меня.

— Думайте о Хельмуте Ньютоне, а не о Хью Хефнере. Вот что мне нужно, — говорит он.

Я думаю и о том, и о другом, а еще о Джастине. Я начала ее раздражать. Недостаточно сексуально, недостаточно сексуально, твердит она всякий раз, когда листает мое портфолио. В начале этой недели Байрон ее осадил, и сейчас она читает другие мантры: я слишком хорошенькая, слишком похожая на студентку. «Разве ты не хочешь достичь большего? — спросил меня Байрон. — Больше, чем хорошенькая студентка?» Конечно, хочу. Я хочу быть одной из твоих девушек, Байрон, я хочу быть звездой.