Кроме того, эти фотографии для Японии, никто их не увидит.

— Сосков не будет.

Уэйд улыбается.

— Конечно. Если сами не захотите.

— Ладно, согласна, — говорю я.

— В таком случае, раздевайся прямо сейчас. — Он сразу переходит на «ты». — Нам не нужны отметины на коже.

Ронни-стилист дает мне полиэстеровый халат, такой заношенный и скользкий, что кажется влажным. Хотя смысла это не имеет, я ухожу переодеться в ванную. Возвращаясь, вижу, что Келли-визажистка села у окна и отдернула замызганную занавеску, чтобы впустить в номер хоть какой-то солнечный свет. Правда, солнца сегодня нет, все серо и сыро. Из полуразбитого бум-бокса гремит что-то из Бона Джови. Келли делает мне темные и дымчатые глаза; добившись полной симметрии, все размазывает.

— Глаза в спальне всегда чуть размазаны, — говорит она и, удовлетворившись, переходит ко рту. — Прикуси губы. Еще.

Мои губы набухают. Келли рисует верхний край намного выше моего собственного. Когда она закрасила мои губы матовым бургунди (теперь весь макияж матовый), я хватаю пудреницу и внимательно их изучаю. Губы выглядят симметричными и полными, словно отлитыми из воска.

Волосы завивают в стиле сороковых, и я готова.

Уэйд присвистывает.

— Ого! Вы только посмотрите! Доминатрикс!.. Начинаем!

Он передвигается к окну. Я вижу только одну серебряную серьгу и его затылок. Остальные следуют за ним.

Подумаешь, говорит мой мозг, но тело дрожит. Я развязываю пояс. Халат соскальзывает с плеч. Он падает на голубой ковер как раз справа от бурого пятна почти в форме набухшего сердца. «Кровь Нэнси? — думаю я. — Она прямо тут умерла?» Я пячусь назад и сажусь на кровать.

— Я буду в постели?

— Нет, — хором отвечают Ронни и Уэйд.

Ладно… Я наклоняюсь, беру халат с пола и прикрываюсь от подбородка до икр.

— Готова? — спрашивает Уэйд.

— Готова.

Он оборачивается и смеется.

— Бережемся до последнего момента, а?

Я чувствую себя глупо, но не двигаюсь.

На первом снимке я в перчатках. Длинных, оперных. Из мягкой черной кожи. С красными вырезами по всей длине. Декадентские, непрактичные. Сексуальные.

— Плотно скрести ноги и перекрутись в сторону, — инструктирует меня Уэйд. Я подчиняюсь.

Он берет халат за край.

— Готова?

Когда мои руки в перчатках закрывают грудь, я киваю. Халат скользит по коже и исчезает.

— Нужна другая музыка, — говорит Ронни.

Уэйд кивает.

— Я поставлю.

Сначала на обнаженной коже очень странное ощущение — только сначала. Через ролик-другой я расслабляюсь. Мои ноги по-прежнему скрещены и повернуты, но верхняя часть тела раскрепощается. Плечи разворачиваются. Я откидываюсь на спинку кровати. Провожу перчатками по лицу. Купаюсь в дивном голосе Шинейд О'Коннор. Уэйд был прав: я могу открыть то, что захочу. Это мое шоу.

— Ты откуда? — спрашивает Уэйд, пока Келли освежает мои черные тени.

— Из Висконсина.

Он смеется:

— Юная, невинная девушка из глубинки!

За перчатками следуют берет и шарф. За Шинейд — Элла и Билли. Когда я становлюсь на колени с жемчужными бусами, спадающими на спину, я окончательно вживаюсь в роль. He-Эмили, но женщина, которая делала многое — целовалась в кафе, танцевала на столе, одевалась в атлас в шато, плакала в бокал шампанского.

Плохая девочка.

— Повернись, — говорит Уэйд.

Я слушаюсь. Жемчуг скользит по плечу.

— Замечательно! — выдыхает он.

Мы начинаем с головы крупным планом; линза настолько близко, что я вижу, как открывается и закрывается крошечный ротик апертуры. Я выгибаюсь в форме буквы «S» и показываю левый профиль — мой лучший — под разными углами, медленно поднимая подбородок ввееееерх и опуская внииииииз, не отрывая глаз от объектива, потому что так мне кажется правильным.

Щелк.

— Красота! — Щелк. — Так! — Щелк. — Красота!

Уэйд становится на кровать на колени. Я поворачиваюсь прямо к фотоаппарату, слегка приподняв подбородок.

— Да! — Щелк. — Секси!

Да. Секси. Я пропускаю жемчуг сквозь пальцы и ввожу его в кадр, лаская свои щеки и губы, как могла бы рассеянно играть с прядью волос.

Я плохая девочка.

— Отлично! — Щелк. Щелк.

Сирена. Я приоткрываю рот.

— Да! — Щелк.

Такая сексуальная. Подношу жемчуг к губам.

— Да! Вот так!

И покусываю его.

— Да!

Уэйд делает еще несколько снимков, а потом неуклюже слезает с кровати. Он в нескольких футах от меня.

— Расслабь руку, — говорит он.

Щелчки прекратились. Команда молчит. Когда я опускаю руку, жемчужины стучат друг о друга, словно бильярдные шары, а потом успокаиваются на груди. Я сдвигаю лопатки и подаюсь вперед.

— Прекрасно! — кричит Уэйд. — Вот тот самый кадр!

В университете на семинаре по введению в психологию показывают на примерах, что если просишь больше, получаешь больше. Например, если попросишь у человека двадцать долларов, он даст тебе десять, а если бы ты попросил у него десять, то получил бы только семь. Ну вот, сейчас то же самое. Заходя в этот гостиничный номер, я и не думала обнажаться. Точка. Но отказывалась я лежать в постели, раскинув руки и ноги, в чем мать родила. В такой ситуации позирование топлесс кажется разумным компромиссом. И знаете, что? После всех этих купальников и топиков, бюстгальтеров и трусиков, переодеваний и приклеиваний груди перед стилистами и моделями, парикмахерами и визажистами я сделала всего лишь один маленький шажок. Новый акцент, новый поворот темы. Это приятно. Нет, вру: очень приятно. И с каждым щелчком фотоаппарата, с каждым восхищенным возгласом Уэйда мне все приятнее и приятнее. Я становлюсь настоящей сиреной. Я сексуальная. Сексуальная! Очень, очень сексуальная. Я кошка. Я женщина. Я сильная. Я сияю. Посмотрите на меня. ПОСМОТРИТЕ!

И вдруг Келли взвизгивает:

— Фу!!!

Мы смотрим, куда указывает ее палец. На балконе дома напротив стоит мужчина. Голый. И мастурбирует. Он видит, как мы кривимся, счастливо улыбается и кончает.

Джордан сует деньги в окошко.

— Это ж надо, билет в кино уже стоит семь долларов! — ворчит она.

— Разбой средь бела дня.

После этого съемки закончились. Я соскребла с лица грим, завязала волосы в хвост и убежала из номера.

Джордан берет сдачу и кладет ее в кошелек ядовитого оранжевого цвета, в тон ее гардеробу. «Такой труднее украсть», — всегда говорит она. «Потому что никто не позарится», — отвечаю я.

В лифте Уэйд спросил, не хочу ли я чего-нибудь выпить.

— Я несовершеннолетняя, — бросаю я, отворачиваюсь и ухожу вниз по Двадцать третьей, перекинув через плечо рюкзак. Обычная студентка, собравшаяся в кино.

Пока мы ждем газировку и попкорн, Джордан, с которой мы живем этим летом, рассказывает мне о работе. Хотя от карьеры в политике она не отказывается, в этот раз Джордан выбрала практику на торговом этаже. «Идеальная работа для настоящих леди вроде меня», — говорит она. Конечно, то, что Бен на лето остался здесь и проходит практику в Международном комитете спасения, тоже плюс.

— …нет, ты представляешь?

— Нет, — неуверенно отвечаю я.

Я прибежала к кинотеатру на несколько минут раньше и решила воспользоваться таксофоном на углу. «Отлично, — заявила Джастина, когда я рассказала ей обо всем, что случилось. — Значит, у тебя наконец получилось что-то сексуальное».

Мы входим в кинотеатр. Обычно мы долго спорим о том, куда садиться — Джордан нравится впереди, мне посередине, — но сегодня я говорю: «Где угодно» — и плюхаюсь на первое же предложенное место.

— От Пикси ничего? — спрашивает Джордан.

Пикси до августа учится в Венском университете на курсах искусства и немецкого языка.

— Нет… А тебе?

— Нет. Знаешь, для такой болтушки она ужасно редко пишет.

— Ага…

Джордан пододвигает ко мне попкорн.

— Что с тобой такое?

Я отстраняю кулек с попкорном.

— Ничего. Тяжелый день.