— Так ты жив? — обратился я к нему и сразу же ощутил всю глупость своего вопроса.

Вместо ответа Белодрев улыбнулся. И опять я не видел его улыбки, но знал точно, что он улыбнулся. Какое-то время мы шли молча.

— Очень много работы, — сказал Белодрев своим тихим шелестящим голосом (этот голос звучал прямо внутри меня), — но я рад, я уже начал звенеть, как кедр.

— Так ты на Другом Берегу?

— Там, — Белодрев показал рукой вперед. И оттуда, куда он показывал, по реке, шла огромная прозрачная волна. Шла прямо на нас. И пела (да, волна пела!) Пела очень красивым голосом — голос звучал как женский и в тоже время был немного другой, не сравнимый ни с какими земными голосами. Волна надвинулась на нас, прошла прямо сквозь нас, мелодично звеня. Волна оставила после себя ощущение необычайной чистоты.

— Там, на берегу океана, что на Другом Берегу, есть большой Белый Город из прозрачного камня, и другие города, и прекрасные леса, поля и горы… Об этом бы я хотел рассказать, но пока не могу, ибо даже океан там не совсем океан, что уж говорить про поля и леса и Город. Это все надо видеть. Пока скажу только, что эта прекрасная волна пришла именно оттуда, с Другого Берега.

— Другой Берег, это то место, которое мы называем раем?

Белодрев не ответил, или не успел ответить. Сон стремительно оборвался, как что-то выбросила меня из сна. Вокруг была кромешная тьма. Первые несколько секунд я даже не был уверен в том, что проснулся и открыл глаза. Или мне снится, что я проснулся и открыл глаза?

Белый Город — мысленно произнес я и улыбнулся. — Белодрев, Белый Город, — и тут же почувствовал, как что-то давит мне в бок. Пошарив рукой, понял, что лежу на земле, а в бок мне давит выступающий из земли корень дерева, и над головой смутно маячит ветвь дерева.

Я сразу вспомнил, что от Индуиста двинулся сюда, на свое любимое место на краю косы. И, стало быть, сейчас лежу под своей любимой маслиной. И, стало быть, под ней же и заснул. А сейчас проснулся.

Маслина едва-едва проглядывала во мраке. Дальше шла густая чернота южной ночи, в которой полыхали отдаленные зарницы. Послышалось глухое урчание, повеяло свежим ветерком.

Так, если я нахожусь на своем любимом месте, под своим любимым деревом (а иначе и быть не может) и лежу ногами к его стволу… значит, значит, гроза где-то на востоке, точнее, юго-востоке. И гроза идет сюда. Судя по ветру. Как это кстати! Как надоела эта духота! Больше месяца нет дождей. Но теперь засухе конец, идет дождь, идет спасительная вода… волна…

Вспомнилась та фантастическая волна из сна, а потом уже весь сон. Как-то так ярко и одновременно, во всех деталях вспомнился… Какое необычное сновидение! Белодрев. Ну, надо же. Никогда в жизни мне не снились мои литературные герои. Вот так вот напрямую.

Я пошевелился и со стоном сел — тут только почувствовал, как разбито мое тело после вчерашнего вечера: тупая стреляющая боль в голове, во рту сухо, как в марсианской пустыне и отвратительный металлический привкус. И ноют икры ног, будто вчера бегал марафонские дистанции.

Я полез в сумку и извлек пластиковую бутылку с портвейном. Это мне ее положил Сергей, по кличке Хоббит. Как раз его день рождения и отмечали вчера у Индуиста.

Какое-то время я смотрел на темный силуэт бутылки с напитком и соображал: пить, или не пить. Портвейн, кстати, ужасный. Да и вообще, я не сильный любитель вина. Но, с другой стороны, чем еще заняться — разгар ночи, я Бог знает где. Уехать смогу только утром, пешком уже не пойду, ноги болят.

Отвинтив крышку, я с отвращением сделал несколько больших глотков. Посидел с минуту, безмолвно прислушиваясь к внутренним физиологическим ощущениям и звукам вне меня. Грохотало уже весьма ощутимо. Гроза стремительно приближалась, и приближалась именно с юго-востока…

Итак, автомат с газировкой, зловещая фигура в черной, кажется, сутане, коконы из космоса, наконец, Белодрев и поющая волна. Ну и что, что все это значит? Какой во всем этом смысл? Какой?!

Я принялся тщательно вспоминать детали сна. Глубокое интуитивное чувство говорило мне, что здесь не просто сон. Но тогда, если это видение, послание оттуда (пусть и зашифрованное в виде сна), тогда…

Сделав еще глоток вина, я понял — Белодрев существует?! И Капитан, и Отшельник, и стражи, и Дмитрий, и отец Иван — все они существуют в самом прямом смысле слова, так же как существую я! Кстати, подобные мысли приходили мне и раньше, но я как-то не придавал им решающего значения. А ведь это очень серьезно — ОНИ СУЩЕСТВУЮТ!..

Ослепительная вспышка молнии выхватила песчаный откос сбоку от меня, и приземистые маслины на нем (почему-то ничего кроме маслин на косе не росло), и темную далекую гладь лимана. Через секунду раздался оглушительный грохот.

Внезапно я понял, как начать новую историю Капитана. Итак, надо начать строкой — гроза пришла с юго-востока. Вот точно такая же гроза, как сейчас, долгожданная гроза.

Я увидел Дмитрия, своего героя, он стоял на балконе и смотрел на приближающуюся с юго-востока грозу. И почти одновременно, параллельно, увидел другого героя и другую картинку — отец Иван входит во двор Капитана.

— Спасибо тебе, Белодрев, — сказал я в черное небо, — и тебе, Отшельник спасибо. Теперь я знаю, вы есть, вы существуете.

Я встал на камень, возле которого только что сидел и, обратив свое лицо на север, к городу, громко сказал, подражая Тертуллиану:

— Да, я верую, что они существуют, верую, потому что абсурдно, потому что ничего другого у меня нет, кроме них.

Последние слова были все же некоторым преувеличением, жалостью к себе, но и отчасти правдой — у меня почти никого нет, кроме них.

Новая вспышка молнии вновь выхватила песчаный откос, лиман, маслины и меня стоящего на камне.

— О, Отшельник со мной снова согласен, — сказал я в черное небо.

Резкий порыв ветра швырнул в меня горсть песка. С неба упали первые крупные капли дождя, словно слезы. А потом хлынул ливень, неудержимый тропический ливень. Почти непрерывно сверкающие молнии озаряли беловато-голубоватые струи ливня — шквалистый ветер крутил и выгибал их, и они танцевали немыслимый танец, целовали изможденную зноем землю.

Меня охватило стремительное, бурное веселье. Я быстро скинул одежду, сложил ее в сумку, а сумку спрятал в самом укромном «непромокаемом» месте, под маслиной. Я был свободен.

— Эгей-гей, — прокричал я на манер Отшельника, голос мой был едва слышен в шуме грозы, — Капитан, стражи, Отшельник, дети грозы, вы есть, вы есть!

Я кинулся бежать по хорошо знакомой мне песчаной дорожке на самый край косы, к безбрежным водам лимана. Я бежал, подпрыгивая, разбрызгивая босыми ногами мутные веселые потоки. Прохладные струи дождя хлестали по телу, вымывали из души всю муть, всю горечь, все обиды.

И тут я запел. Запел хриплым срывающимся голосом, запел песенку Янки Дягилевой про то, что придет вода. Собственно, это была не столько песня, сколько несколько строк, вдруг всплывших в памяти:

Я бежал и пел, пел, пока не погрузился в темные соленые воды лимана.

Отец Иван вошел во двор к Капитану и остановился. С минуту он молча смотрел на Дмитрия и Капитана, как бы в недоумении. А Дмитрий и Капитан молча смотрели на него, словно не веря до конца, что перед ними настоящий отец Иван.