– Ага, – Цицеро снова шаркает по ковру. – "Свитер, а не…", – он передразнивает с детской злобой, но он и есть ребенок, грубый, взрослый и не умеющий рассчитывать последствия своих поступков. Тиерсен растерянно смотрит, как тот ковыряет ковер пальцами ног, и торопливо ищет хоть какой-то ответ, чтобы не злить еще сильнее.

"Свитер, а не Раффаэле", – он не называет его имени, он не хочет или хочет говорить об этом? Наверное, не хочет. Но если мы не будем говорить об этом, то о чем? О свитере, что ли? Нет, мы должны поговорить. О том, что произошло, о том, что я изменяю ему… с ним Раффаэле, о том, что я живу с Раффаэле, о том, что я чувствую к Раффаэле… что я чувствую? "Свитер, а не…", "Свитер, а не…"

– Свитер и… – говорит Тиерсен тихо, и Цицеро поднимает на него непонимающий взгляд.

Грубоватый поцелуй приходится Цицеро в скулу – Тиерсен наклоняется неудачно, – второй, еще грубее, наконец находит губы. Разница в росте не имеет значения, если одновременно наклониться и приподняться. Цицеро с силой сгребает свитер Тиерсена в кулаки, прижимаясь, и Тиерсен чувствует всего его, сжимая напряженные плечи. Кровь жарко приливает к лицу, и Тиерсен обхватывает Цицеро под ребра, поднимая резко и неожиданно. Но Цицеро только согласно выдыхает ему в рот:

– Тиер-рсен, – сразу снова вцеловываясь, вкусываясь будто всем своим естеством.

– Ну не на полу же, – шепчет Тиерсен куда-то между губ, заваливая Цицеро на постель и придавливая всем весом. Тело кажется таким тяжелым, воздуха не хватает, голова идет кругом, и они целуются вслепую, жадно и торопливо. Джемпер на животе Цицеро задирается, обнажая полоску кожи и пахнущие мускусом темно-рыжие волосы, и Тиерсен втягивает этот запах глубоко, рыча и подхватывая Цицеро под поясницу, крепче прижимая к себе. Раскрасневшийся Цицеро в ответ тянет с него свитер и вцепляется в потную спину скользящими пальцами, целует обветренные губы, зажимает ногами поясницу, будто никуда не желая отпускать. И Тиерсен не уходит.

Пряжка, пуговица и молния – еще раз – с трудом поддаются пальцам, братья раздеваются сумбурно и неловко, но не отворачивают лиц. Цицеро начинает стягивать джинсы, но бросает на середине, и те болтаются на коленях, когда он целует Тиерсена еще, больше, больше, больше, резко садясь и притискиваясь грудью, щекоча шрам от ладони Марии курчавыми волосками. И Тиерсену так сложно избавиться от джемпера, чтобы на самое долгое секунду разъединить губы и отнять руки Цицеро – волосы у того пушатся и торчат во все стороны, когда он эту секунду спустя снова хватает Тиерсена за спину, зацеловывая его рот.

Следы укусов пестрят красным на щеках и плечах, следы, которые будут заживать дольше, чем хотелось бы, и каждый шрам, каждая родинка знакомы невыносимо, до того, что к каждому и каждой нужно еще и еще прикладывать зубы, отмечать поверх. Тяжелые ботинки падают громко, пальцы путаются в пуговицах, сплетаются на пряжке, горячее дыхание перемешивается между раскрасневшихся губ, оставшаяся одежда – кучей на пол, и звенят рассыпавшиеся из дырявой коробки патроны, и покрывало сбивается складками, когда Тиерсен снова толкает Цицеро на него, переплетая голые ноги.

– Хочу видеть твое лицо, – говорит Тиерсен, но в ушах шумит, и Цицеро не разбирает его слов. Он разбирает только, как кожа липнет к коже, как терпко и душно пахнет между их телами, как Тиерсен коротко целует его в лоб и разводит его ноги, наклоняясь сверху, опираясь на подушку. Он опять предельно возбужден, как будто не было только что – член прижат к напряженному животу, взгляд плывет, отросшая прядка прилипла ко лбу, – и ничего больше не говорит, только берет Цицеро за внутреннюю сторону бедра и сразу толкается внутрь, обжигающе больно в еще саднящий зад.

По собственной сперме Тиерсену входится легко, он чувствует, как мягко Цицеро принимает его, но почти сразу между рыжих бровей ложатся глубокие морщины, и Цицеро царапает Тиерсену спину, в попытке сдержаться закусив губу.

– Больно? – тихо спрашивает Тиерсен, привычно уже касаясь щеки. Цицеро мотает головой, но через секунду, когда Тиерсен пробует войти глубже, еще вздрагивает и все-таки кивает. – Хорошо, – Тиерсен гладит его по щеке, двигаясь медленно и неглубоко, только на треть мягко проталкивая член. И Цицеро то раскрывается ему навстречу, то больно сжимается, но Тиерсен успокаивающе гладит его по лицу кончиками пальцев. Он удобнее опирается на кровать и слегка приподнимает Цицеро, прижимая его к себе за спину крепко, и имеет ласково, не причиняя лишней боли, давая расслабиться. Сведенные ноги дрожат у него на бедрах, Цицеро хнычет ему в ухо, и кожа на его спине легко ходит под пальцами. Тиерсен уже успел привыкнуть к крепким, жестким мышцам спины Раффаэле, на которую он опирался часто обеими ладонями, вбивая его в кровать, и теперь Цицеро кажется ему – обманчиво – мягким и хрупким. Но Тиерсен все равно осторожничает, прижимаясь щекой к щеке.

"Ты еще будешь любить меня завтра?" – спросила его Ширли Оуэнс из радиоприемника утром, и Тиерсен переключил станцию.

Тиерсен любит Цицеро мягко и осторожно, прижимая к себе и тяжело выдыхая с каждым толчком. Боль в груди растет и упирается в ребра.

– Ты очень красивый, – шепчет Тиерсен Цицеро в ухо, и тот вздыхает, еще крепче сжимая его спину. – И я очень рад, что приехал сюда, – он говорит то, что думает, и Цицеро шумно сглатывает, с каждым движением потираясь носом ему о плечо. Только бы он не плакал, думает Тиерсен, входя в него все сочнее, по теплой сперме и потекшей смазке, и Цицеро зажимает его сладко, еще слаще всхлипывая.

– Я хотел бы… – у Тиерсена сбивается дыхание от того, как плотно и близко, – завтра…

– Что завтра? – сдавленно спрашивает Цицеро, и Тиерсен отпускает его, давая упасть головой на подушку – волосы совсем сбились, щеки красные, глаза чуток влажные, и черный карандаш размазался. Тиерсен тесно прижимает его к постели, и Цицеро снова берет его за плечи.

– Тебя, – говорит Тиерсен, медленно толкаясь внутрь. Белый свет обнажает морщины на лице Цицеро, и у Тиерсена от этого туго сводит все мышцы. Вода в ванной перестает шуметь. Крики за окном плывут в утреннем ноябрьском тумане. Под соскользнувшей ладонью на покрывале остается влажное пятно. Цицеро откидывает голову сильнее – натягиваются сухожилия на шее, четким контуром выступает подбородок – и прикусывает губу, обнажая зубы.

Тиерсен наклоняется и целует Цицеро плотно сжатым ртом. Он кончает мягко, между одной накатившей вспышкой жара и другой, и не закрывает глаз. Цицеро вздрагивает под ним и приоткрывает губы, и поцелуй невольно становится глубже. И в этот раз неловкости нет.

Проходит не меньше нескольких минут перед тем, как Тиерсен нехотя отстраняется, еще целует Цицеро в покрасневшее ухо и двигает бедрами назад, отодвигаясь.