– Я хочу… – он начинает, собираясь лечь ниже и взять в рот его все еще мягкий член, но Цицеро берет его за шею, останавливая.

– Не сейчас, Тиер-рсен, – он качает головой, и в его глазах много печали. Но не из-за того, что, а из-за того, что.

– Хорошо, – и Тиерсен кивает, целуя его в искусанное им же плечо. Цицеро двигается удобнее, ложась ближе к нему, оставляя следы на покрывале. Сперма, подтекающая из его задницы, белесо-розовая, и Тиерсен беспокойно сжимает его ладонь. Цицеро оборачивается, ловя его взгляд, и морщится.

– Цицеро заслужил, – он утыкается носом Тиерсену в шею, и они лежат молча.

Тиерсен гладит Цицеро по спине, успокаивая неизвестно от чего, и целует его пропахшие потом волосы. Он совсем не думает о том, когда ему придется уйти. Только о том, как безжалостно красиво утренний свет оставляет черные тени на покрытой шрамами спине, под торчащей лопаткой и вдоль позвоночника. Хочется курить.

Задвижка щелкает, и Джохар выходит из ванной, распаренный, с влажными волосами, но уже одетый.

– Не говори ничего, – Тиерсен прижимает дернувшегося Цицеро к себе крепче.

– И не собирался, – Джохар даже не смотрит на них, подходя к вешалке у входа и снимая с нее свою парку. – Но, я так понимаю, – продолжает он, одеваясь, – capo di tutti capi все-таки решил остаться на пару дней?

– Думаю, да, – Тиерсен пожимает плечами, чувствуя, как Цицеро опять вздрагивает. – Вряд ли надолго, но на пару дней – да.

– Тогда я могу рассчитывать на компанию сегодня вечером? – Джохар возвращается к своей кровати и берет книгу с тумбочки. Достоевский заложен цепочкой для ключей, и та звякает, когда Джохар убирает книгу в широкий карман парки. – Этот засранец, – он кивает, не глядя, – отказывается кататься со мной.

– Я все еще не люблю горные лыжи, – Тиерсен хмыкает, – но раз уж тебе не с кем кататься…

– Вот и отлично, – Джохар кивает, накидывая капюшон. – Тогда я пока пройдусь, почитаю где-нибудь, вечером встретимся.

– О'кей, – Тиерсен дожидается, пока Джохар уйдет, и тихо смеется, ероша носом волосы Цицеро. – Ладно, засранец, почему ты не хочешь с ним кататься? – он спрашивает это так естественно, что сам пугается на секунду, но Цицеро с готовностью отвечает:

– Он никогда не дает Цицеро выиграть! Совсем не спортивно! – он нарочно хмурится, чтобы Тиерсен посмеялся еще, но потом становится серьезным, прижимаясь щекой к его плечу. – Тиерсен сказал, – он звучит не слишком уверенно, – что останется. Тиерсен сказал, что ему не нравится этот говяный свитер и… – он опять не договаривает. – Это, значит, что Тиерсен?..

– Не знаю, – Тиерсен не уверен насчет того, на какой именно вопрос он отвечает, но, кажется, у него сейчас на все вопросы один ответ. – Не знаю, Цицеро, – он проводит ладонью по его ребрам, утыкается пальцами во влажную подмышку. От окна подает холодом, и веселые крики людей снова слышны. Цицеро приподнимает голову, и Тиерсен смотрит в его желтые глаза, пустые и как будто стеклянные, такие блестящие и безжизненные на свету. Тиерсен вдыхает и задерживает дыхание.

Ты еще будешь любить меня завтра?

– Но мне точно придется объяснить все это Раффаэле, – хрипло и тихо говорит Тиерсен. – А потом, может быть, мы можем попробовать… не знаю, что-нибудь, – и в глазах Цицеро появляются едва заметные искорки, хотя улыбки на лице еще нет.

– Потом? – он спрашивает, а Тиерсен слушает, как размеренно бьется его сердце.

– Потом. Раз у меня выходные, я не хочу разговаривать ни о чем серьезном. Давай просто отдохнем, – поддавшись порыву, он целует Цицеро в затылок и притискивает к себе влажно и тесно. – И закажем чего-нибудь снизу. Я ужасно хочу есть.</p>