– Да, наверное, – Джон глубоко затягивается, изучая спокойное лицо Рамси. Он хочет спросить еще, но не уверен, что знает вопрос.
Рамси ест жадно и быстро, перевалив половину горячей мясной каши в пустую банку и выхлебав сперва не меньше трети кружки горячего чая. Закусывает хлебцем и торопливо пихает ложку в рот, едва обдув. Джон ест неторопливо, на половине котелка понимая, что его стошнит, если он положит в рот еще хотя бы ложку. Он знает, что ему нужно восстановить силы для возвращения, но придвигает котелок Рамси.
– Не будешь? О’кей, давай, я доем, – Рамси даже не удивляется, переваливая в свою банку и оставшееся, пока Джон все посматривает на него, мелкими глотками отпивая чай и думая о своем.
Джон думает, что Рамси даже мог бы быть красивым, не прилегай все его мясистые, сочные черты так близко друг к другу посередине широкого лица. А так маленькие и злые белесые глаза прячутся под густыми черными бровями, торчащий нос картошкой хоть и не такой распухший и покрасневший, как накануне, но темно-красная полоса на переносице от удара Джона сойдет не сразу. И по толстой щеке тоже расползлись темные синяки от его кулака, с кровавыми пятнышками прыщей посередине, и кожа на полных, как-то даже по-девичьи слащавых губах совсем содрана, и они такие темные от укусов.
Джон думает, что у Рамси порочные глаза и еще похабнее – ухмылка, но в самом выражении его лица все-таки можно найти красоту. Какую-то, похожую на ту, что есть в жестокосердной Зиме, в мертвых лицах Иных, в кровавом лике чардрева, вперившем свой жадный взгляд куда-то под шею.
– Что пялишься, Джон Сноу? – Рамси тем временем смеется над ним, загребая новую ложку и пихая между толстых губ, смотря в глаза.
– Ничего, – Джон машинально улыбается краем рта, но взгляд не отводит. Ему нечего стыдиться, чтобы отводить взгляд. – Просто задумался.
– Ясненько. Мюсли будешь? – Рамси копается в раскиданных между ног батончиках. – Абрикос есть, вишня и мед. Ты че хочешь?
– Давай вишню, – пожимает плечами Джон.
– Как по мне, это все одно говно, – фыркает Рамси. – Но лучше, чем совсем без сахара.
– Ага, – Джон согласен с ним. Он берет поданный Рамси батончик, вскрывает его зубами и меланхолично жует, поглядывая на заполняющиеся постепенно пакеты.
Рамси пока заканчивает есть, облизывая ложку и засовывая ее обратно в банку. Довольно прикладывается к кружке с чаем. Жадно косит на надкушенные мюсли, которые Джон достает из упаковки и крутит в руках. Джон замечает его взгляд и попросту протягивает ему батончик.
– Держи тоже, я больше не хочу.
Рамси смеется и неожиданно опирается на руки, тянется и слюняво ест из его ладони, смотря исподлобья. Джон не ожидает этого; это довольно интимно, и его щеки чуть-чуть розовеют поверху.
– Ну че ты? – дразнится Рамси. – Торчать нам тут долго, делать нечего, и холодно пиздец.
Он передвигается еще чуть ближе, явственно обозначая свои намерения. От его приоткрытого рта пахнет горячим. Джон все покусывает и так содранную губу, опуская взгляд на этот темный красный рот, обвитый паром.
Из него как будто несет кровью. Порченой и черной, той, что хлестала из горла мертвеца на плащ, той, на потеках которой Джон сидит сейчас, на которой он ел и улыбался только что. Чувство вины за это чешется под кожей, как отекший волдырь.
Джон думает, что Рамси умолкает о чем-то очень важном. Думает, что здесь, в месте, которое мертвые люди когда-то звали своей богорощей, это не имеет никакого значения. И что это имеет значение именно здесь. Но Рамси все еще приятен Джону. Достаточно, чтобы его целовать, чтобы позволять утягивать куда-то в объятия белого холода – избегай тумана, Джон-Робб-Джон! – и дразнить тело своими кровавыми губами. Джон думает, что ему стоит вынырнуть из этой мутной воды.
Джон подается Рамси навстречу, не совсем отдавая – не желая отдавать? – себе в этом отчет. Прикоснувшись губами к толстым губам, он чувствует только вкус мясной каши, кислого чая и приторного сахара.
Это сочный поцелуй медленными рывками; от таких кровь всегда гулко шумит в ушах. Рамси еще неумело пытается сосать зубы Джона, но скоро бросает и просто ласкает их языком, приоткрыв рот, давая Джону возможность единовременно целовать его губы. Он не закрывает глаз, и у Джона подрагивают веки, когда Рамси даже так игриво и немного по-зверьему пялится на него. Джон мокро выдыхает ему в рот и чувствует, как холодит губы, стоит Рамси хоть на секунду отпустить его. Поцелуи легко затягивают, ведут голову, языком по губе, горячо-горячо-горячо. И Джон сам не знает, зачем опускает руку Рамси на колено, зачем поглаживает его через штаны, чуток выше, еще выше, жадно по бедру. Джону кажется, что его руки сами делают это все – а по горлу и животу разливается неестественный жар.
Джон легко вздрагивает, когда натыкается пальцами на тяжелый член, лежащий в штанине. Так глупо, но он почему-то этого не ожидает. Рамси хмыкает ему в губы, и у него не звучащим смехом дрожат ресницы – ждет, что сделает Джон. Джон фыркает и проводит по члену рукой. Рамси греет дыханием его рот, слабо вздрогнув, и целует заново, заставляет голову плыть, а глаза – закрыться. Этот поцелуй глубокий и тягучий, вползающий в кровь и очень мокрый, и Джон все гладит член Рамси, потирает у головки, большим пальцем жестко проводит вдоль ствола и еще прижимает к ноге, охватывая всей ладонью. От этого в паху прилично теплеет, но Джон все равно не думает, что это значит слишком много. Не после всего, что они делали.
Накануне они набрели на какой-то музей, орнитологии или вроде того, как подумал Джон, приметив в темных залах птичьи скелеты. Это было еще до ночи, но они решили не надеяться на другое укрытие под проливным ледяным дождем и остаться здесь. К счастью, в музее была обжитая кем-то из работников комната, с газовой плитой, разобранной на металлические штыри кроватью и забитым тряпьем шкафом. В нем, кроме смятого постельного белья и одежды, Джон нашел еще и газовую лампу, а Рамси пока притащил из подсобки пару ведер. Так что уже при свете они смогли нагреть воды и перемыть посуду, кое-как застирать кальсоны, футболки и носки и сами подмыться. Рамси еще с огромным удовольствием побрился; по какой-то причине даже на морозе он предпочитал гладкую кожу, несмотря на очевидное раздражение. Джон почесал мягкий пушок у себя на подбородке и остался при своем. Но, так или иначе, у них осталась еще вода, и Рамси загнал Джона в одно из ведер, заставив встать в нем на носки. Это не слишком помогло, и вода все равно плескалась на пол, когда Рамси обливал Джона из маленькой кастрюли. Он утробно смеялся при этом, а Джон первый раз разглядывал его так близко, голого, здорового, с обильно волосатыми грудью, животом и ногами, с толстым членом, качавшимся между полных бедер. Джон чувствовал себя очень странно.
Он ощущал тепло тела Рамси даже без прикосновений, даже в прогретой газом душной комнате. Ощущал определенное смущение, потому что одно дело – общая душевая, а совсем другое – мыться с кем-то наедине, позволять кому-то мыть себя. Ощущал… что-то физическое, что-то примитивное, выражавшееся в текшей по телу теплой воде, в наглом, некрасивом взгляде ему между ног, в неестественной близости другого человека при свете. Это раздражало, это действовало на нервы, это требовало разрешения. Джон так устал от этого. Что-то щелкнуло в его голове, когда он внезапно, в один момент перешел эту грань раздражающей усталости от необходимости контролировать все и всюду. Джону неожиданно яркой вспышкой попросту захотелось вдруг чужого тела, чужого тепла, ужасающе неважно, чьего, просто тела, без обязательств, презервативов и любви. Его член немного привстал от душного жара, напряженной близости и распаривавшей кожу воды, и Джон ничего не сказал, когда Рамси кинул пустую кастрюлю за спину – та прозвенела по полу с оглушающим грохотом – и положил обе руки ему на пояс. Он целовал Джона долго и крепко, прижался полным животом и водил рукой по груди, гладил указательным пальцем шрамы один за другим и сжимал соски. Джону нравилось это и неожиданно понравилось касаться своим напрягшимся членом чужого члена, тоже слегка набухшего и такого горячего. Поэтому Джон снова ничем не возразил, когда Рамси сомкнул руки на его пояснице и легко поднял его, заставив болтать ногами в воздухе, не прекращая смачно целовать его губы, и отнес на какую-то брошенную вместо полотенца на спальник простыню.
