Когда они спускаются к роще, Джон как-то особенно замолкает, все щурясь и плотно сжимая губы. Рамси понимает, почему, но ему наплевать.
– Я думал, что хоть кто-нибудь доберется сюда, – но Джон все равно тяжело говорит об этом, сосредоточенно оглядев все открытое пространство. – Кто-нибудь не… – он не продолжает из-за кома в глотке.
– Может, кто и отсиживается в тех домах, – Рамси, имитируя интерес, пожимает плечами. – Главное, чтобы наши.
– Может быть, – Джон кивает, но по его тону ясно, что он тоже в это не верит.
Витая тропа, по которой они спускаются, изящно вырезана в высоком холме, расширяясь книзу, там, где не красные деревья вырублены, чтобы издалека открыть вид на рощу, утопающую в серо-зеленой чаще и блестящую ото льда; облизанные ветрами до розовых трещин, покрытые сероватой лесной пылью белоснежные когда-то стволы начинаются у самого края холма и, покачиваясь от ветра, идут вдоль дороги, огибая кругом пологий взгорок. На том взгорке в землю врезаны декоративные деревянные дома с покатыми крышами и резными коньками, дорожками между ними из земли торчат части широких каменных ступеней, и белые деревья разбросаны тут и там, становясь плотнее к центру и сливаясь наверху в самую гущу, даже сейчас алую от листьев.
Рамси и Джон осторожно, стараясь не поскользнуться, спускаются к самому низу холма, где преддверие рощи встречает их заледеневшей табличкой и шуршащим между веток ветром. Рамси неуютно ежится в отвердевшем на морозе плаще, сковывающем движения и тянущем плечи, и осторожно наступает на плотный и скользкий наст. После ледяного дождя, под который они попали накануне и который продолжался еще сегодняшним утром, гладкой наледью сковало почти все, даже на одежде густо развисли ледышки, а как облитые прозрачным льдом красные листья чардрев шевелятся от ветра и тихо звякают при столкновении.
Здесь, под деревьями, вообще куда тише, чем на обдуваемом холме, и Джон резко слышит теперь собственные чуток сполошные вздохи, глубокое сердцебиение и хрусткие шаги. Он немного отстает, успокаивая дыхание и оглядывая нависающие над дорогой чардрева, но боковым зрением следит за Рамси, быстро шагающим вперед. Джон не замечает, когда именно его массивный контур как-то размывается, будто подернувшись туманной дымкой. Джон только медленно выдыхает ледяным паром, думая, что ему тоже нужно идти быстрее – и ничего с этим не делая. Короткий порыв ветра пробегается по кронам, путается между ветвей, звонко сталкивая замерзшие листья, и Джону кажется, будто это чей-то высокий, как детский, смех прокатывается по лесу, повсюду, высоко над головой, совсем близко за спиной и где-то далеко впереди, у сердце-древа. Джон наконец встряхивает головой, приходя в себя, и ускоряет шаг.
– Ты тоже странно себя чувствуешь? – спрашивает он Рамси в спину, укрытую окровавленным плащом.
Он старается не думать об этих багрово-розовых потеках, размытых водой.
Всего несколько часов назад они встретили возле дороги одного из вольных. При нем уже не было ни оружия, ни рюкзака, и он был заражен. Он сидел в снегу и, хоть и повернул голову, кажется, даже не узнал их; его нездорово блестящие глаза быстро бегали, по лицу расползлись синяки, а из-под разорванного капюшона на щеку стекала темная кровь. Джон молча поднял винтовку, собираясь, если выйдет, выстрелить ему в лоб, но Рамси живо перехватил ее за дуло и приложил палец к губам, кивая в сторону леса, где, судя по звукам, бродили и другие упыри.
Рамси сам пошел вперед бесшумно, тяжело проваливаясь в снег, и убил вольного своими руками и ножом. Он наклонился и, зажав волосы с капюшоном, отточенным рывком перерезал горло, и из него на плащ густыми струями брызнула кровь. И вольный как будто только тогда ожил – Джон оценил иронию, – вцепился пальцами в плащ, и запнувшемуся Рамси пришлось повалить его в снег. Он несколько раз воткнул нож вольному в плечи, разрывая сухожилия, а после принялся бить его в лицо рукоятью. Кровь так и хлестала, заливая плащ – Рамси даже отвернул лицо, чтобы не попала зараза, – а Джон все смотрел на это, очень четко чувствуя, как бесполезная винтовка оттягивала его руки, и его только слегка мутило с каждым тяжелым ударом, и в груди что-то немного ныло. Он почувствовал некоторое отсоединение от чувства реальности, когда вдруг отметил, что в брызгах вонючей крови, всплесками пачкавших руки Рамси, его грудь и бока, было что-то… Джон бы не мог сказать, что именно, но когда Рамси окончательно размозжил лицо вольного, до кровавой каши, замешанной в треснувшем черепе из мозга, жидких глаз и отбитых мышц, и откинулся назад, кося взглядом на него, он вздрогнул. Джон смотрел на капавшую с рукояти в снег горячую кровь, на дернувшуюся неестественной посмертной судорогой ногу в сапоге и на то, как Рамси с хрустом сломал покойнику несколько пальцев, отрывая его руки от своего плаща.
Джон не мог отвести от этого взгляд.
Сейчас Джон старается забыть об этом. И обо многом другом.
– Угу, – тем временем отвечает Рамси, не поворачивая головы. – Как будто кто-то следит за тобой, да? – Джон слышит неприятную усмешку в его голосе.
– Д-да, – но он не совсем уверен, что чувствует именно это. – Нет. Просто что-то здесь… не знаю. Наверное, просто слишком тихо, – он качает головой. – Или я слишком впечатлительный.
– Ничего удивительного на самом деле, Джон Сноу, – Рамси хмыкает. – В этих рощах столько дерьма происходило, любому станет неуютно. Кровавые свадьбы, смертельные поединки, жертвоприношения целых семей, изнасилования, обезглавливания, четвертования. Люди развешивали на этих деревьях собственных детей с вырезанными сердцами, Джон Сноу, и корни питались их кровью, – говорит он с хищной улыбкой, наконец оборачиваясь к Джону.
– Знаешь, я все-таки предпочитаю верить не низкопробным ужастикам, а историческим фактам, – строго отвечает Джон, осторожно поднимаясь по первым ступеням и смотря под ноги. – То есть, конечно, мы не можем отрицать самого факта жертвоприношений в древних богорощах, но, мне кажется, многие подробности стали сильно преувеличены со временем. Но, – он делает паузу, – когда ты здесь… все это кажется не таким уж преувеличенным, как тогда, когда смотришь какой-нибудь глупый фильм. Вот это я и имел в виду, когда говорил, что здесь что-то не так.
– Мне положительно нравится твое мнение по поводу моих источников… давай руку, скользко здесь пиздец… но даже ты иногда лажаешь, Джон Сноу. Был у меня приятель один, до Зимы, Деймон, значит. И вот он обожал все эти кровавые истории и легенды, даже учиться на религиоведа пошел. Толку от его образования на выходе хера с два было, зато источники мог к чему угодно приложить, не придерешься. Его бы сейчас сюда, он бы тебе дохера рассказал про Старых Богов и низкопробные ужастики.
– М-м, – Джон не слишком любит спорить о том, в чем не уверен, и только опять хватается за протянутую руку Рамси, карабкаясь по гладкому до блеска льду. – Он тоже погиб, да? – он переводит тему, не зная, должен ли спросить об этом, не зная, что будет делать с ответом.
– А я почем знаю? – Рамси пожимает плечами и утирает капли пота, стекшие из-под балаклавы, с ненавистью смотря наверх. – Надеюсь, нет. Хороший он парень был вообще. Смазливый больно, но кое в чем толк знал, – он неприятно хмыкает.
Джон цепляется за ближайшую ступеньку рукой, удерживая равновесие и осторожно переступая выше.
– Это с ним ты?.. – он не знает, должен ли спрашивать и это, не знает, интересно ли ему.
– Что? Нет. Блядь. Это мерзко, – Рамси расставляет руки и, покачиваясь, тщательно выбирает место, чтобы тяжело, с хрустом наступить. – И спросишь еще что-то такое – скину тебя вниз.
– Понял, – у Джона нервической улыбкой дергается край губ, когда Рамси игриво почти хватает его за щиколотку.
Джон все еще ничуть не боится Рамси. Но рядом с ним он чувствует себя так же, как в этой роще. Очень странно. Правда, сейчас последний момент, чтобы думать об этом, и Джон сцепляет зубы, находя новую точку опоры. Надо было отстегнуть плащ еще внизу, чтобы не мешался и не тянул вниз, думает он, ведь вряд ли ледяной дождь решит внезапно пойти снова.
