– Если ты о том, что я не хочу поднимать с тобой какие-то темы, то да, – сдержанно отвечает Джон.

– Почему? – простецки спрашивает Рамси.

– Твоя птица заветрится, а мое терпение не бесконечно, – отрезает Джон. – Так что замолкни и иди.

– Слушай, Джон, – но Рамси, как и всегда, превосходно его слышит и не собирается слушать, – я же отлично знаю все эти штуки и знаю, насколько раздражающей…

– Я сказал тебе: замолкни и выйди.

– …может быть эта потребность. И, если говорить только о ней, я мог бы…

– “Снять мою боль”, так? – голос Джона резко становится ядовитым и неприятным. – Мы это уже проходили. И ты оказался лживым мешком с дерьмом.

– Я хочу взять у тебя в рот, Джон Сноу, – Рамси быстро надоедает, что Джон все время перебивает его, и он машинально убирает волосы за ухо, успокаивая раздражение. Джон смотрит на него даже немного ошарашенно от такой прямолинейности.

– И что еще ты хочешь со мной сделать? – но он быстро берет себя в руки. – Отрезать мне пальцы? Снять с меня кожу, может быть? Или сразу кастрировать?

– Нет. Нет, я этого не хочу, Джон, – и Рамси правда хочет не этого. – Почему ты так думаешь? Я когда-нибудь делал тебе больно?

– Ты причинял боль другим. Чем я лучше них? – Джон произносит это холодно и требовательно, и Рамси примечает в этом симпатичную ему черту. Говоря такие вещи таким тоном, становишься довольно близок к объектному восприятию, а это всегда нравится Рамси.

– В тебе есть много черт, которые нравятся мне, – уклончиво отвечает Рамси. – Ты знаешь, что я не чувствую это так, как ты или кто-то еще. Но ты мне нравишься. И я не хотел бы… менять эти черты – которые нравятся.

– А что до остальных? – хлестко спрашивает Джон.

– Ты прав. Я не хочу менять тебя, Джон. Так лучше. Но, – Рамси делает паузу, – я понимаю, что ты все равно будешь думать об этом. Думать о том, сколько я лгу. Так что, – он приподнимает свою водолазку и берется за пряжку ремня; пальцы Джона на рукоятке пистолета рефлекторно сжимаются, – у меня есть кое-что, что поможет тебе об этом забыть, – Рамси расстегивает ремень и неспешно вытягивает его из петель.

– Я не понимаю, – Джон отрывисто качает головой.

– Свяжешь мне руки, – непринужденно поясняет Рамси. – Быстрый отсос, Джон Сноу, никаких рук, никаких разговоров, мы решим твою проблему и забудем об этом.

– Знаешь, ты говоришь очень странно для человека, у которого столько предубеждений, – Джон вдруг слегка меняет тему, но его голос остается ядовитым. – Я помню, что ты говорил об этом. Но сейчас ты стоишь здесь и раскручиваешь меня на… не знаю, на пидорский отсос, так? – он опять румянится, но теперь явно от гнева.

– У меня много предубеждений, Джон Сноу, – Рамси улыбается краем жирного рта. В последние дни и дни за два месяца до этого он действительно думал о каких-то вещах больше, чем обычно, но, говорят, даже у известных художников бывают, как это, “голубые периоды”. Рамси не уверен насчет того, что именно это значит. – О мужчинах, о женщинах. Об их чувствах. Но я уступаю тем, которые о мужчинах и женщинах вместе, потому что это имеет смысл. То есть это хорошо, брак хорошо влияет на карьеру, у тебя всегда есть быстрый секс, если обычно с этим проблемы, и дети – это важно. Я сам думал об этом, но работа у меня из тех, где репутацию разве что изгадить можно, и руки вроде пока целые, пять пальцев в полном распоряжении – и еще пять, если захочется разнообразия. Разве что дети. Но это еще может подождать. В остальном – возвращаясь к твоему первоначальному вопросу – я полон предубеждений по поводу бессмысленных вещей между людьми, – он не удерживается и коротко скалится, обнажая желтые зубы. – Но в то, что происходит между мной и тобой, я и не собираюсь вкладывать смысл. Я хочу взять у тебя в рот, чтобы ты расслабился и перестал от меня бегать. Это все.

Джон молчит, машинально потирая большим пальцем рукоять пистолета. Он не понимает Рамси, совсем не понимает. Тот говорит циничные вещи, хотя Джон и не удивляется им. Не из этого рта. Не из красного и сочного, толстым языком от треснувшего края по всей мягкой нижней губе.

Стоп, Джон.

Он продолжает думать. О том, почему он продолжает вести этот разговор. Почему продолжает вести все эти разговоры. О том, почему так злится на Рамси. Почему он не злился на Чирья, Дела и Боджера, которые хотели убить того старика из-за его сраной тачки и коробки с едой. И на Игритт, которая перерезала тому старику горло. Но Игритт не была плохим человеком. А Мелисандра? Она мучила умирающую Ширен четыре долгих дня. Она спасла жизнь Джону – и не только ему. Но плохой ли она человек? Сравнительно с Игритт? Сравнительно с Рамси? Нет, нет. Мелисандра – плохой человек. Но Джон не злится на нее больше. Джон рассказал ей, куда направляется, Джон доверил ей Эдда, институт и себя самого. Джон не доверит Рамси даже карту или острый кухонный нож. Джон продолжает злиться на Рамси. И он хочет понять – и не может. Хочет понять самого Рамси – и почему не может перестать на него злиться. Понять, является ли он сам достаточно хорошим – со всем, что он делал, – чтобы иметь это право злиться. Имеет ли вообще значение, кто хороший, кто плохой – а кто злой, – для его чувств – злости – по поводу других людей. Имеет ли хоть что-то значение.

– Да, я услышал твою позицию, – Джон собирается с мыслями и говорит это сухо. – Но, в любом случае, я больше не собираюсь связывать тебя. Так что забудь об этом, – и он считает, что закончил разговор, но Рамси без тени сомнения парирует:

– Я не могу связать себя сам. И Призрак тоже не может. Так что остаешься только ты, Джон Сноу, – он видит, что это не имеет никакого эффекта, и безмятежно продолжает: – Подожди. Давай только я разденусь. Тебе так будет спокойнее, а мне – не так жарко, – Рамси быстро кладет ремень на пол и расстегивает жилет. Водолазка под ним некрасиво обтягивает его покатые плечи и сочные бока над штанами.

– Какого хрена ты?.. Агх, – Джон хмурится, рывком опуская ноги на пол. – Ты что, действительно хочешь, чтобы я выстрелил в тебя?

– Не уверен, что это поможет, – Рамси пожимает плечами, расстегивая молнию и стаскивая водолазку через голову. Он уже подсох, но все равно еще немного взмокший после улицы и кухни, и его волосатый живот слегка нависает над поясом штанов. – Ты будешь еще больше раздражен, если придется возиться со мной, – поясняет он, берясь за пуговицу ширинки.

– Зато тебя не будет в этой спальне, – резко отвечает Джон, поднимаясь. Это становится непросто, потому что он на самом деле не может выстрелить в Рамси, пока тот не сделает чего-то по-настоящему дерьмового. Раздеваться не запрещено ни общим законом, ни его собственными правилами, отвратительно это или нет.

Рамси тем временем уже спускает вниз штаны вместе с бельем – не только потому, что так быстрее, но и потому, что, что бы он ни думал о себе и своем весе, его старые узкие кальсоны, больше похожие на лыжные лосины, все-таки ужасно смотрятся на его теле, а сейчас это важнее, чем обычно. Удобные овчинные сапоги, принадлежавшие когда-то дядьке Джона, тоже снимаются быстро, и Рамси остается совсем голым, переступая через кучу одежды. Так он, в любом случае, выглядит более беззащитным, если это именно то слово, которое кто-либо когда-либо хотел применить к Рамси Болтону.

Он подбирает ремень и шагает навстречу Джону, опустив глаза на наставленный на него пистолет. Рамси кожей чувствует, что Джон все-таки выстрелит или кликнет своего пса, если подойти слишком близко, и останавливается за два шага, поворачиваясь спиной и протягивая назад обе руки с ремнем. Джон молчит. Рамси тоже. Призрак, разлегшийся у печи, внимательно следит за происходящим, шевеля мохнатыми ушами, но без хозяйского слова и с места не двинется.

– Серьезно? – хрипловато спрашивает Джон после долгой паузы. Кажется, он не очень понимал, насколько был серьезен Рамси, до этого момента.

– Я проебал твое доверие, Джон Сноу, – говорит Рамси, безучастно смотря вперед. – Но могу возместить хотя бы это. Ты умеешь вязать ремнем?