Джон продолжает молчать. А потом тихо шуршит застежка кобуры. Джон шагает вперед и осторожно забирает ремень из мигом разжавшихся пальцев, и очень сложно рефлекторно не напрячь спину в ожидании того, что сейчас он просто с размаху хлестнет по ней. Но нет, проходит, наверное, минута или две перед тем, как Рамси слышит тихий скрип кожи в руках. И такое же тихое звяканье пряжки.
– Ты знаешь, что я хотел сделать… хочу сделать с этим ремнем? – едва слышно говорит Джон, и, кажется, Рамси чувствует кожей его дыхание.
Джон берет его сведенные руки – касание чужих пальцев такое теплое, такое непривычное после двух месяцев отсутствия какого-либо физического контакта – и продевает в петлю. Пальцы Рамси расслаблены, и, когда Джон так близко, он нечаянно задевает его пах. Еще теплее. Джон сразу отстраняется, но Рамси четко чувствует этот момент – как когда они понимают, что не получится открыть дверь, как когда они понимают, что нет, воздуха не хватит, как когда тело Джона Сноу становится таким открытым. У всех свои уязвимые области, и Рамси не пытается пронять Джона мудреными разговорами – тот и сам хорош в этом, подбрасывай ему мысли, но не дави – или ласково нажать тут и там на болезненные чувственные точки – здесь все слишком хорошо прикрыто пока, просто дай ему злиться, не дави. Но тело остается телом, и Рамси легко считывает детали. Судя по тому, что он видел, Джон уже был хорошо так возбужден и почти довел себя своей шершавой ладонью. Судя по тому, что он знает, Джон любит чувствовать себя в безопасности и реагирует тем хуже, чем дольше находится в состоянии стресса. Судя по тому, что он слышал, Джон сейчас очень раздражен и зол, но еще не устал от этого, разгоряченное тело щедро продолжает расходовать свой ресурс на той вибрирующей грани, где муж вгоняет кухонный нож в живот своей любимой, но очень болтливой жены. Рамси нравится думать в этом направлении. И ремень должен немного подснять раздражение и усталость, открывая путь для одного горячего гнева. Рамси рассчитывает баланс этих вещей, позволяя Джону стянуть петлю накрепко.
– Я хотел и хочу, – Джон продевает свободный конец ремня между туго стиснутых запястий, – связать тебе руки и выставить за дверь, – он затягивает жесткий, скрипучий узел. – Мне кажется, это хороший урок.
– Но? – Рамси балансирует в ситуации, покачиваясь на пальцах ног в слабом свете газовой лампы.
– Но сейчас и именно сейчас, – Джон с силой сжимает ремень, заставляя Рамси отвести плечи назад, сводя лопатки, – я очень и очень далек от понятий гуманности, – он тяжело выдыхает в черные волосы, стискивая руки больнее, – человечности, – Рамси почти падает, когда Джон так тянет за ремень, но только прогибается в пояснице, упираясь пятками в пол, – сочувствия и сострадания.
Джон отпускает его так резко, что приходится все-таки торопливо отставить ногу, чтобы не потерять равновесие.
– Мне надоело нести ответственность за тебя. Если ты хочешь так – давай, вперед, я не буду отказываться, – и повернувшийся Рамси не уверен, что серые глаза Джона раньше были такими темными. – Но не думай, что это что-нибудь изменит.
Рамси тяжело опускается на колени между разведенных ног снова севшего на кровать Джона, откидывая волосы с лица рывком головы, и без выражения смотрит, как тот опять достает пистолет из кобуры и приспускает кальсоны. Член у него даже чуть не приподнят, только блестит липкой смазкой под собравшейся на головке шкуркой, но Рамси чувствует, что слишком стараться не придется. И слегка подается вперед, качнувшись на коленях.
У Рамси мягкий и мокрый рот, Джон знает и хотел бы не знать. Самый податливый рот из тех, которые ты можешь выдумать. И хотя Джон знает его только по поцелуям, и сейчас самый неподходящий момент, чтобы подумать о том, что у него никогда ничего такого не было… пожалуй, на грани с отвращением к себе Джон хочет распробовать и это тоже. Он умирает, они все умирают, но даже сейчас он не хотел бы, чтобы перед ним на коленях стоял человек, к которому он бы что-то чувствовал. К Рамси он чувствует одно презрение, и это меняет дело. Это допускает момент, когда тот облизывает свои толстые губы.
Делали ли это другие – с ним? Джейни Пуль? Та Сара? Так же, вроде по просьбе, вроде насильно, с перетянутыми руками? Почему он захотел сделать это так, как раньше заставлял – заставлял? – других? Имеешь ли ты право – хочешь ли ты – делать это так? Ты ведь все еще лучше него, да?
Заткнись.
– Не беспокойся о зубах, – хрипло бросает Рамси, и Джон понимает, что почти не слышит его из-за шума в ушах. Стоит быть внимательнее, и он крепче сжимает пистолет, положив руку на бедро, дулом в сторону лица Рамси, глубоко вдыхая и прочищая мозг кислородом.
Рамси наклоняется, прикрывая глаза, и сразу берет в рот целиком, мягко посасывая и лаская толстым языком. Джон вздыхает и прижимает дуло пистолета к низу шеи Рамси – так или так, но мало ли что случится, а он все же не хочет отстрелить себе член. Но ему действительно не надо много, и член быстро наливается кровью, твердея, и упругая головка упирается в гладкое небо, скользит по нему, то открываясь, то снова закрываясь, пока Рамси возит плотно сжатыми губами по стволу вперед-назад. Его прыщавые щеки слегка подрагивают, и губы такие мягкие, только бы и засаживать в них, зажав волосы на затылке, и ездить членом по скользкому языку, влажными толчками закончив в глотку; Джон вздыхает, удерживая секундную дрожь в запястье. Он как-то отрешенно понимает, что одна такая нечаянная дрожь – и он снесет Рамси половину шеи, навсегда, насовсем. После этого не выживают, но Джона это почему-то не пугает и даже не беспокоит.
Рамси глубоко дышит носом, через раз утыкаясь толстыми губами в чернявый лобок. От кучерявых волос, как и от самого члена, так сильно пахнет потом и липкой смазкой – мыться каждый день для них все еще великоватая роскошь, – но Рамси не брезгует – мог бы, хотел бы? – и только послушно сосет, мерно двигая головой и единственный раз отстранившись. Он сплевывает лезущие в рот волосы, снова пытается откинуть их с лица, и Джон машинально отводит прилипшие к его щеке пряди свободной рукой. Ведет бесчувственным взглядом по упрямому, жесткому лицу, по взмокшей груди, по собравшимся парой складок бокам, по приподнявшемуся между бедер члену. И оставляет руку в сухих волосах, когда Рамси склоняется снова, задирая шкурку своими полными, влажными губами, и принимается жадно обсасывать головку. Солоноватые капли смазки остаются на его губах, смешиваются с блестящей слюной, и прикрытые веки подрагивают. Это возбуждает до боли в животе, это отвращает до боли в висках. На грани зрения Джона пляшут печные отблески, они сверкают на алой серьге и ласкают щеку Рамси, оставляя глубокие тени на его лице.
Когда Рамси снова заглатывает, усердно обсасывая член, Джон как будто приходит в себя и вздрагивает, понимая, что слишком крепко зажал пальцем спусковой крючок, уже почти надавив. Это мгновенно окатывает жаром, как пробуждение от нечаянного сна, и тут же остается где-то позади в бесконечно растянувшемся, маревном времени за окнами несущегося экспресса. Джон не слишком уверен, что хорошо осознает время, когда Рамси с ритмичным причмокиванием погружает его член в свой горячий рот и гоняет шкурку языком. А потом снова ловко скользит ртом, обхватывает и натирает губами набухшую от крови головку. Второй раз от этого горло перехватывает сильнее, и яйца туго поджимаются; Джон сцепляет зубы и старается хотя бы не так пристально глядеть. Он отводит взгляд и смотрит, как ладони Рамси, стянутые за спиной, крепко сжаты, и локти потрескались от холода, а сухие черные волосы рассыпаны по покатым плечам и широким лопаткам. Он все еще чувствует, как плотно и туго Рамси охватил его член и сосет по открытой головке, и от этого в паху так болезненно сводит. Джон глубоко вздыхает и упирается Рамси в лоб, зажав над бровью большим пальцем и жестко отводя его голову.
– Все, хватит, – Джон сбивается в дыхании даже от двух слов, и чуть отсаживается назад, возвращая руку с пистолетом на бедро. Желание кончить отдается пульсацией где-то в мозгах и промежности, но его пока еще можно сдерживать.
