– Ты не можешь, зато у Цицеро с этим точно проблем не возникнет, – бормочет Селестин.

– Сел, пожалуйста, не начинай. Она ребенок, неважно, чей, и одно дело – просто убить ее, желательно безболезненно, а совсем другое – ежедневно мучить. Мне такой грех на душу не нужен. И Цицеро тоже не нужен, – грубо отрезает Тиерсен, показывая, что не собирается продолжать эту тему.

– Тогда я не знаю, куда вы можете ее деть, – Селестин скрещивает руки на груди, старательно делая вид, что не понимает, к чему клонит Тиерсен.

– Ты отлично знаешь, Сел. Лиз осталась неделя, максимум – две. У вас очень хорошие отношения, как я понял из того, как она тебе обрадовалась и как потом расстроилась из-за твоей злости на нее. И я могу только попросить тебя не превращать оставшееся ей время в пытку. Я не прошу скрашивать это время, не прошу развлекать ее и заваливать подарками. Она просто поживет у тебя, а потом мы ее заберем. Думаю, это та малость, которую мы должны для нее сделать, особенно после того… она не рассказывала тебе о том, что с ней делал Серафен?

– Тир… – громкий звон стекла перебивает реплику Селестина. Братья переглядываются, а через секунду срываются с места.

– Цицеро, мать твою, что опять?! – Тиерсен хватает дверной косяк пальцами, заглядывая в гостиную.

– Это не я! – Цицеро и Элизабет говорят хором, так невинно и одновременно оправдываясь, как могут только дети. Дверца одного из стеллажей с книгами разбита, причем очень хорошо, так, что осколки разлетелись на добрых пару метров. Виновники произошедшего смотрят друг на друга с укором: они оба явно рассчитывали, что другой возьмет ответственность на себя или хотя бы промолчит, давая его обвинить. Цицеро шумно выдыхает и первым отводит взгляд. Это непросто, но иногда он должен вести себя, как старший.

– Цицеро просто хотел достать книгу, Ти! – он начинает торопливо. – Он хотел почитать малышке, а это стекло… Оно так сразу и треснуло! – он смотрит на Тиерсена абсолютно чистыми глазами, но тот замечает блеск острого лезвия в рукаве широкого свитера и загнанную под столик разделочную доску со следами от ударов ножом: видимо, Цицеро и Элизабет использовали ее в качестве мишени.

– Мой стеллаж… – Селестин наконец протискивается мимо Тиерсена и смотрит на разбитое стекло с трагизмом матери, на глазах у которой отрезали ногу ее ребенку. – Господи, мой стеллаж… – он аккуратно подходит, стараясь не наступать на осколки, и оценивает масштабы повреждений. – Так, все, пошли вон отсюда, пока еще что-нибудь не разбили.

– Сел…

– Стекло я заменю за твой счет, – Селестин быстро берет себя в руки. – И все, что потрачу на содержание Лиз, я вычту из твоего гонорара до сантима. И убирайтесь прямо сейчас, я вас очень прошу.

– Хорошо, никаких проблем, – в общем, Тиерсен доволен таким раскладом. – А с тобой, – он ловит попытавшегося аккуратно проскользнуть мимо Цицеро за ухо, чувствительно прихватив волосы, – я поговорю дома. Ну как ребенок, честное слово, – отпускает ухо и легко шлепает своего итальянца по заднице.

Они собираются быстро, вещей вовсе не много, и Тиерсен с благодарностью жмет руку Селестину, хотя тот и только раздраженно вздыхает. Элизабет смотрит на них с легким непониманием.

– Вы уезжаете?

– Да, милая, – Тиерсен наклоняется к ней.

– А как же…

– Мы вернемся за тобой. Позже. Не скажу, когда точно, но ты ведь не против пожить с Селом пока? Он больше не будет злиться на тебя, правда, Сел? – Тиерсен бросает взгляд на Селестина, и тот закатывает глаза, но кивает:

– Не буду, Лиз.

– Все равно не хочу, чтобы вы уезжали! – говорит Элизабет резко и вдруг обхватывает обеими руками Тиерсена за шею. Тот чуть дергается от неожиданности, но через несколько секунд мягко обнимает ее за спину. – Мне очень страшно одной, – насколько же ей страшно, если она прижимается всем телом к своему будущему убийце и не хочет, чтобы он оставлял ее?

– Не надо, Лиз, – тихо говорит Тиерсен ей на ухо. – Мы еще приедем.

– Ты обещаешь? – так же тихо спрашивает она.

– Обещаю, – и в эту секунду Тиерсену почему-то очень жаль, что он должен ее убить. Но только на секунду, когда Элизабет размыкает объятия, это ощущение проходит, и он смотрит на нее с обычной улыбкой.

– А тебя… можно обнять? – она немного смущенно спрашивает у Цицеро.

– А это обязательно? – он вздыхает, но Элизабет уже прижимается к нему, и он тоже наклоняется, растрепывая ее волосы. – Ну ладно уж. Но один раз, Цицеро сказал тебе! – Элизабет смеется и приподнимается на носках, целуя его в щеку. – Эй-эй-эй! А вот это еще зачем?!

– Я буду вас ждать, – Элизабет размыкает руки и делает шаг назад, сцепляя пальцы за спиной.

– До свидания, Лиз, – Тиерсен кивает ей. – Сел, – приподнимает уже надетую шляпу.

– Еще бы век вас не видеть… – бормочет Цицеро себе под нос, вытирая щеку пальцами.

И уже снаружи, когда за ними закрывается плотно дверь и они спускаются к машине, Тиерсен отнимает его руку от лица:

– Слушай, она же не кислотой в тебя плюнула, хватит тереть.

– А может и кислотой, кто знает, какой дряни у вас в крови намешано, – Цицеро ворчит, устраиваясь на пассажирском сиденье, пока Тиерсен откидывает крышу – сегодня прохладный, но солнечный день, и еще можно понаслаждаться всеми достоинствами кабриолета.

– Ах так! – Тиерсен смеется и тянется к Цицеро, целуя его в ухо, в щеку, в нос – куда попадет. – Тогда вот тебе еще!

Цицеро толкается, но ему сложно сдерживать смех, когда Тиерсен так щекотно царапает его легкой щетиной. А потом вдруг притягивает к себе за воротник пальто и мягко касается губами губ. И неважно, что какие-то люди ходят по улице и могут смотреть, как он целует своего резко разрумянившегося Цицеро, с привкусом табака и холодного ноябрьского воздуха. Потому что у них начинается очередная новая жизнь, и они собираются потратить ее с удовольствием и исключительно на себя.

========== XII. ==========

– Да, он еще плохо себя чувствует, – Тиерсен вытянулся на диване и крутит телефонный провод, выслушивая очередной поток соболезнований от Одетт. – Ты знаешь, такой стресс… Да-да, мы даже вызывали врача на дом… Ну, милая, ему пятьдесят, и он и так был довольно чувствительным в последние годы.

– Сорок девять, – цедит Цицеро и швыряет в Тиерсена орешком из миски, которую держит на коленях. Он даже немного не сердится уже – Тиерсен больше не напоминает ему о его возрасте, уже несколько раз доказав и позволив доказать самому, что это не имеет значения, – но ворчит из принципа, пусть и несерьезно. Тиерсен прикладывает палец к губам и вытаскивает орешек из складок свитера, отправляя его в рот и продолжая:

– Он очень переживает из-за девочки. Знаешь, он даже сказал, что считает это все каким-то знаком и не хочет больше продолжать выступления. Не думаю, что это серьезно, на самом деле, но, скорее всего, мы съездим в Италию на некоторое время, отдохнем дома, на природе… Да, я надеюсь, Лабади возьмет нас назад, когда мы вернемся. В общем, все образуется, милая. Папе просто надо отдохнуть, – Тиерсен хмурится на секунду, когда второй орешек бьет его в висок. – Да, я заеду к вам, возьму расчет, обсудим это с Лабади… Нет, не думаю, что это хорошая идея. Папа сейчас вряд ли захочет кого-нибудь видеть, он очень угнетен, – очередной орешек врезается Тиерсену в щеку, и он прячет улыбку, стараясь смотреть на Цицеро с укором. – Хм-м, если только мне встретиться с вами, говоришь… Сегодня вечером? – Тиерсен бесшумно смеется, закрывая ладонью лицо от еще нескольких орешков: ему нравится дразнить Цицеро. – Я бы с огромной радостью, милая, но, думаю, не смогу оставить папу одного. Он ужасно выглядит, а ведет себя – как абсолютный ребенок… Да, еще ужаснее, чем обычно, – Тиерсен прикусывает губу, смотря, как Цицеро даже перестает жевать. – Все в порядке, я еще позвоню тебе, может быть, встретимся перед отъездом… Да, пока, я тоже тебя целую, – он кладет трубку на рычаг и довольно хохочет, когда Цицеро садится ему на ноги, нанося короткие и легкие удары по ребрам, а потом резко надевает миску ему на голову.