Цицеро чувствует, когда мышцы начинают напрягаться, и шепчет Тиерсену на ухо, пройдясь по нему языком:
– Сколько сейчас?
– Все еще два, – отвечает Тиерсен, целуя его в щеку, чуть замедляя движение руки. – Хочешь еще? – маленький итальянец краснеет и кивает:
– Цицеро уже почти… – и правда, пальцы у него скользят уже немного рвано, он тяжелее дышит, и по груди тоже идут красные пятна. – Ум-мф, Тиер!
– Давай, мой хороший, – Тиерсен осторожно вталкивает еще один палец, не совсем без труда – слюна быстро подсыхает, и без нее суховато, но не отрываться же сейчас. Цицеро открывается сильнее, и тугое, нежное нутро обхватывает пальцы Тиерсена, и тот закусывает губу от этого доверия и этого ощущения. Цицеро стонет – слишком громко, – когда тоже чувствует пальцы внутри себя, когда Тиерсен начинает двигать ими, растягивая его вход, и сам только торопливо дрочит им обоим, и его смазка, которая почти течет у него перед самым оргазмом, так сильно и сладковато пахнет, так облегчает движение руки. Влажно и жарко спереди, тесно от сухости и не меньше жарко сзади: Цицеро дышит в стоны, он не выдерживает уже, и ноги у него мелко дрожат. Тиерсен прижимает его к себе совсем крепко, выдыхает в раскрытые губы и напрягается сам. Стон громкий, слитный, но Тиерсен успевает поцеловать Цицеро, чтобы заглушить это, сам крупно вздрагивая, вталкивая пальцы до самого предела, чувствуя сильную пульсацию вокруг них. Сперма густо и обильно выплескивается на простыню, пачкая и волосы, и кожу на животах, и взгляды такие болезненные, когда они оба подрагивают и смотрят в глаза друг другу, прижавшись губами, стараясь их не разомкнуть, чтобы не закричать. И только через несколько секунд Тиерсен чувствительно вытаскивает пальцы, а Цицеро чуть-чуть отстраняется, выдыхая со слабым стоном, прикрывая глаза. У него вся рука липкая, и он осторожно отнимает ее от сведенных членов, но не удерживается, гладит раскрытой ладонью обе влажных головки, и Тиерсен еще стонет от этого.
– Как мальчишки… – смеется он тихо, с какой-то сладкой утомленностью, – всю постель обкончали. Сел нас убьет, – он резко перекладывается ниже, осторожно целуя член Цицеро и вбирая его в рот, слизывая и высасывая сперму. Маленький итальянец еще тихо стонет и кладет чистую руку ему на затылок.
– Ты решил совсем все забрать у Цицеро? – он хихикает и сладко жмурится, и в паху так тепло, когда Тиерсен глотает все и облизывает губы, снова ложась нормально.
– Иди ко мне, – он осторожно, чтобы Цицеро не испачкался в мокром, тянет его на себя. – Знаешь, – ведет ладонью по его груди, перебирая немного влажные завитки рыжих волос, – единственное, чему я удивляюсь, так это тому, что уже с полчаса никто сюда не вламывается и не требует от меня ничего решать. Подозрительно отличное начало новой жизни, – он вздыхает и утыкается в волосы Цицеро носом.
– Цицеро может убить каждого, кто будет что-то требовать от Ти, если Ти захочет, – маленький итальянец смеется, расслабляясь под поглаживаниями, и вталкивает колено между бедер Тиерсена. – Или ты сомневаешься? Ты сомневаешься в Цицеро?!
– Нет, – Тиерсен улыбается, а через мгновение вздрагивает, когда дверь все же распахивается без стука. Он едва успевает подцепить одеяло и накрыть их с Цицеро, потому что Элизабет стоит на пороге только секунду, тут же закрывая дверь и почти добегая до постели.
– Только не на кровать, Лиз, – Тиерсен успевает остановить ее, наскоро прикрывая свободным краем одеяла расплывшееся пятно на простыни, мокрое и сильно пахнущее, и прижимает Цицеро к себе. Маленький итальянец разморен и совсем не против, он ложится щекой Тиерсену на грудь и спокойно дышит, ничуть не смущаясь этого. Кажется, Элизабет он уже перевел в разряд мертвых людей, а значит, на нее можно не обращать внимания, и к ней его обычное нежелание демонстрировать открыто эту доверительную нежность их отношений не относится.
– Ладно, – Элизабет пожимает плечами, направляясь к креслам, стоящим в углу возле низкого столика, и устраивается в одном из них. – Сел хотел зайти к вам, но я сказала ему, что вы еще спите, – она с легкой гордостью встряхивает еще чуть мокрыми после душа волосами.
– И это помогло? – с сомнением спрашивает Тиерсен, машинально перебирая в пальцах длинные пряди Цицеро.
– Не очень, – Элизабет улыбается. – Но я сказала, что это из-за меня вы спите так долго. Рассказала, как вы меня утешали. И Сел так удивился, что не стал вас будить.
– Да уж, представляю, – теперь очередь Тиерсена улыбаться. Он бы сам очень удивился, если кто-нибудь ему бы сказал, что он будет полночи утешать ребенка.
– Но он сказал, что лучше бы вам прийти сразу же, как проснетесь. И еще он называет тебя Тиром. Это твое имя? – Элизабет любопытно наклоняет голову: конечно, о вопросе их родства они тоже забыли ей сказать, а сама она помнить Тиерсена вряд ли может, он последний раз приезжал во Францию еще шесть лет назад.
– Да, милая. Если хочешь, ты тоже можешь звать меня так. А это…
– Цицеро, я запомнила, – Элизабет широко улыбается. Не слишком хорошо ей запоминать их настоящие имена, но что уже сделаешь. – У вас тут так пахнет… – она легко, как все дети, переводит тему разговора, и скулы у Тиерсена непроизвольно розовеют. – Как в комнате Серафена, когда он… Если ему было хорошо, у него было мокро вот здесь, – она легко и невинно, не задумываясь о смысле, касается себя между ног. – И у других. Но у мужчин, а у женщин нет. И у вас так же пахнет, но… не так. Там пахло больно, а у вас нет. Это значит, что вам было хорошо?
– Очень хорошо, милая, – Тиерсен старается ответить мягко.
– Значит, бывает хорошо, когда не больно? – и он все-таки чувствует, как неправильно девятилетней девочке говорить такие вещи.
– По идее, так и должно быть. Хорошо и не больно. Когда люди делят постель, они обычно стараются любить друг друга, а не делать больно.
– Тогда, когда я вырасту и женюсь, я хочу так, как вы, а не Серафен. Любить и не больно. То есть, если бы я… – Элизабет вспоминает и сразу расстраивается.
– Девочки выходят замуж, а не женятся, Лиз, – Тиерсен тоже говорит с легкой печалью. – И прости, что так выходит. Но, в любом случае, мы – далеко не самый лучший пример, поверь мне. Как минимум потому, что мальчикам нужно встречаться с девочками, а не друг с другом, – он говорит это, чтобы отвлечь Элизабет от грустных мыслей.
– О, это самый минимум, – лениво бормочет Цицеро.
Они молчат еще немного, и Тиерсен чувствует, как неуютно это молчание. И вздыхает.
– Ладно, Лиз, чем дольше мы валяемся в постели, тем сильнее злится Сел. Ты не можешь еще раз выйти? Нам бы неплохо одеться.
– Мне не хочется уходить, – Элизабет говорит честно. – Можно мне просто закрыть глаза?
Тиерсен думает недолго, но разрешает ей, и она утыкается лицом в колени, пока он поднимается с постели и находит в шкафу пару халатов – им бы надо сходить в душ сначала. И после, более-менее приведя себя в порядок и вытолкав из кровати снова сонно закутавшегося в одеяло Цицеро, Тиерсен подхватывает не ожидавшую этого, но сразу довольно смеющуюся Элизабет на руки, вынося ее из комнаты. Это совсем не обязательно, но он, пожалуй, хочет хоть немного поднять ей настроение.
– Ты слушал утренние новости, Сел? – сразу спрашивает Тиерсен, не дожидаясь, пока брат опять начнет его отчитывать.
– Да, но там пока ничего. Зато звонил Лефруа, разбудил меня несколько часов назад. Он только освободился… – Селестин осекается, ловя любопытный взгляд Элизабет, которую Тиерсен наконец сажает на стул.
– Слушай, давай мы примем душ, потом все позавтракаем – я могу сварить кашу, если у тебя есть какие-нибудь фрукты и молоко, – я позвоню Альвдис, а после мы с тобой об этом поговорим, ладно? Все равно все уже сделано, торопиться нам некуда.
– Как ты скажешь, – Селестин как будто даже фыркает, поднимая свой уже опустошенный наполовину стакан. И хотя, конечно, пить виски с утра воскресенья – дурной тон, но не Тиерсену его учить.
