– Господи, ну и мерзость, – тихо говорит он, все еще поглаживая плечи Элизабет, и даже Цицеро молчит. Тиерсен не знает, почему, вряд ли их обоих можно этим шокировать, они и сами иногда не против жестковато поиграться в постели, но Элизабет так искренне плачет, что, возможно, даже в маленьком итальянце проснулось какое-то подобие сочувствия. Тиерсен практично решает запомнить это его состояние и, если получится, попробовать вызывать его почаще, чем раз в четыре с лишним года.
– Он иногда так лежал и совсем не шевелился… – Элизабет снова пытается успокоиться и торопливо продолжает, действительно, словно боясь, что Тиерсен перебьет ее и швырнет на пол, – такой белый-белый. И не дышал. Но никогда не умирал, никогда. Дядя Лефруа колол ему что-то в шприце, и он всегда открывал глаза. И говорил: “Дай мне мою Лиз”. И дядя Лефруа разрешал мне подойти, и я смотрела. И Серафен был совсем как мертвый, но не мертвый. А сейчас… он ведь правда умер насовсем, да? Не как раньше? – она будто все говорила ради этого вопроса, стараясь объяснить Тиерсену, почему это так важно. Чтобы насовсем.
– Насовсем, – Тиерсен успокаивающе гладит ее волосы.
– И я тоже умру?
– Да, милая. Ты тоже.
– Я не хочу умирать… – Элизабет глубоко вдыхает и по третьему кругу заходится в рыданиях. Цицеро раздраженно стонет и накрывает голову подушкой. Ненадолго его сочувствия хватило. – Я не хочу… я ведь встречу его там, да? На небе, когда умру? Пожалуйста, пожалуйста, месье, можете тогда не убивать меня еще хотя бы немножечко? Я так боюсь его! Серафен рассердится на меня, на то, что он из-за меня умер! Я не хочу… не хочу к нему!
– Серафен умер не из-за тебя, Лиз, – Тиерсен не знает уже, чем ее успокоить. Он очень хочет спать и не хочет никого утешать больше. – И он отлично знал об этом. И вы не увидитесь на том свете, я думаю. Все будет хорошо. Ты будешь с мамой. Ты хочешь к маме?
– Не знаю, – Элизабет так опустошена слезами, что это звучит как-то сипло и больно.
– Ладно, ты будешь, с кем захочешь. Хочешь – одна, хочешь – с мамой, – Элизабет молчит в ответ, только дышит глубоко, и Тиерсен надеется, что это все наконец-то закончилось, и им всем можно будет уснуть. Но Элизабет спрашивает через пару минут молчания:
– А как это будет? – и Цицеро молча снимает подушку со своего лица и кладет на ее голову, легонько прижимая. Элизабет нервно дергается, но Тиерсен убирает подушку, коротко сжав пальцы Цицеро.
– Подожди чуть-чуть, мы сейчас закончим, – говорит ему мягко. – Что будет? – а это уже Элизабет.
– Ну… как вы убьете меня? – и Тиерсен даже теряется на секунду.
– Это будет не больно, Лиз, – он берет себя в руки. – Ты даже не успеешь ничего почувствовать, обещаю тебе, – он сам не замечает, как его тон становится успокаивающим, будто он рассказывает сказку на ночь. – Я знаю одну женщину, у нее очень мягкие и ласковые руки. Тебе она понравится. Вы пойдете гулять в сад, у нас есть очень красивый сад, и я испеку вам каких-нибудь сладостей. И вы будете есть их и болтать. А потом ты на секунду закроешь глаза – а откроешь уже не здесь. И все будет хорошо, Лиз, та женщина сможет сделать это хорошо.
– Ти решил подставить Альвдис перед Господом нашим? – Цицеро ревниво нахмурился, когда Тиерсен говорил о ее “ласковых” руках, но сама идея ему довольно нравится. Не слишком, но лучше, чем остальные варианты. Хотя заставить Лодмунда убить малышку Цицеро бы согласился с куда большим удовольствием. Впрочем, у него еще есть время предложить Тиерсену этот вариант и мягко настоять на нем.
– А тебе обязательно говорить об этом прямо сейчас? – с легким раздражением спрашивает Тиерсен, и Цицеро зажимает себе рот обеими ладонями: он тоже хочет спать, и это один из тех редких моментов, когда даже его утомляют лишние разговоры.
– Хорошо, если не больно, – будто не слушая их, тихо произносит Элизабет, приваливаясь лбом к груди Тиерсена и сонно выдыхая. – Ну а если я убегу?
– От нас не убегают, Лиз, – с легкой печалью говорит Тиерсен, снова переключая свое внимание на нее. – Прости.
– Я не очень-то хочу, – честно говорит Элизабет. – Вы мне нравитесь. Если бы вы не хотели убить меня, я бы и вовсе не думала убегать, правда. Но я, наверное, попробую. Очень уж не хочется к Серафену. Но не сейчас, – она зевает: утомилась от слез. – Когда-нибудь.
Тиерсен не отвечает, и они молчат дальше. Проходит минут пять, и Элизабет начинает тихо посапывать, но Тиерсен чувствует себя таким уставшим, что у него нет ни сил, ни даже уже желания подниматься и нести ее в постель. Он только поворачивается, не отпуская ее одной рукой, берет свой нож с тумбочки и бросает его в сторону окна – острое лезвие легко входит в деревянную раму, высоко и крепко, так, что Элизабет не вытащит его, если что.
– Ти разве не хочет убрать девчонку в ее кровать? – ворчливо, но тихо спрашивает Цицеро, когда Тиерсен снова укладывается удобнее, позволяя Элизабет лежать головой на его плече.
– Если она проснется, то снова может начать плакать, а я этого больше не выдержу. Пусть поспит с нами, – так же тихо отвечает Тиерсен, прикрывая глаза. – От одной ночи хуже не будет.
– Зачем Ти вообще с ней возится? – Цицеро недовольно взбивает подушку и снова плотно заворачивается в одеяло, ложась на спину. – И зачем обнимает ее? Ее можно и с краю положить.
– Не ревнуй, – Тиерсен вздыхает. – Я ее даже трогать боюсь теперь, что там перекладывать.
– Цицеро не ревнует! – маленький итальянец шепчет громко. – Но его Избранный принадлежит ему и должен обнимать его, а не других!
– Если хочешь – иди сюда, у меня рук на всех хватит, – устало говорит Тиерсен и всем тоном показывает, что на этом разговор окончен.
– Вот еще надо, – Цицеро обиженно отворачивается и громко сопит. – Нет уж, нет-нет-нет, пусть Ти делает, что хочет, пусть обнимается со своей девчонкой, а потом сам приползет к Цицеро и будет умолять простить его. Но Цицеро еще подумает, нужен ли ему Избранный, который обнимает всех подряд!
– Ага, все колени сотру, пока ползти буду, – Тиерсен не открывает глаз и бормочет это в волосы Элизабет, уже почти проваливаясь в сон.
Цицеро дуется еще немного, пока Тиерсен не начинает дышать ровно. И едва слышно ругается, поворачиваясь и подтаскивая свое одеяло. Цицеро несколько секунд думает, как бы так лечь, чтобы не касаться Элизабет или хотя бы касаться ее поменьше. И, только улегшись, сразу перекладывается, ворча шепотом. И еще раз, потому что лежать, изогнувшись и не соприкасаясь с малышкой, неудобно, а касаться – противно. Цицеро не нравится запах Элизабет, не нравится звук ее дыхания и вообще ее присутствие в их постели, и он долго устраивается, но, в конце концов, находит относительно удобное положение и успокаивается.
Тиерсен вздыхает, не просыпаясь, когда Цицеро во сне прижимается ближе, и свободной рукой подтягивает его к себе, переплетая пальцы поверх одеяла. И они – двое убийц и их маленькая жертва – так и спят до самого утра.
Тиерсен просыпается от теплого касания, которое различает тут же. Мягкие, широкие губы – к его обветренным губам. И он тихо вздыхает, приоткрывая рот, принимая поцелуи Цицеро; они утренние, вязкие, и Тиерсен чувствует, как смешивается густая и терпкая слюна, когда Цицеро переплетает свой язык с его, медленно ласкаясь. Не открывая глаз, Тиерсен кладет руку своему итальянцу на шею, сильнее прижимая его к себе, целуя глубоко, подаваясь навстречу и выдыхая через нос, когда их языки сплетаются так тесно и от этого так сладко тяжелеет член. Тиерсен вспоминает о своих ощущениях по всему телу и вздрагивает резко, когда понимает, что прижимается к нему своим маленьким и горячим телом вовсе не Цицеро. Черт, он совсем забыл об Элизабет! Тиерсен отстраняется резко, и на губах у Цицеро блестят капли их слюны, а на щеках выступил легкий розоватый румянец, и от этого член только крепнет сильнее, совсем не вовремя. Тиерсен отодвигается назад как-то дергано, и замечает, с каким любопытством Элизабет, тепло притиснувшаяся к его груди – да вот только лежать между двух возбужденных мужчин ей не хватало! – смотрит на них.
