Они закричали в губы друг другу, и Тиерсен двигался вперед-назад до предела, чувствуя, как ритмично смыкался мокрый от его выплескивавшейся спермы вход, давя невыносимо. Ладонью Тиерсен чувствовал, как содрогался член Цицеро, выталкивая новые порции спермы, и всем телом – сильные судороги маленького итальянца. Кажется, тот опять коротко заплакал, совсем не контролируя себя. Тиерсен не мог об этом думать, только замедлился, двигаясь до полного опустошения. Все тело было таким мокрым, что будто после нескольких часов тренировок, а глотка – такой сухой, что глотать было больно. Тиерсен прижимался лбом ко лбу Цицеро, успокаивая дыхание, а после вышел аккуратно, вздыхая болезненно, и хотя больше всего ему хотелось просто лечь рядом, он поднялся, шепнув тихо: “Сейчас приду”, и вышел из спальни, немного пошатываясь и размазывая сперму Цицеро по своему животу.
Маленький итальянец всхлипнул, не открывая глаз. Не то чтобы ему было нужно, чтобы Тиерсен еще полежал с ним, но это было ужасно, и он зло вытер влажные щеки, отчаянно думая. Сначала это было так хорошо, а он все испортил. Он не должен был быть таким, вот еще кому радости слушать, как он кричит хуже самой распущенной итальянки. Наверное, это все были усталость и полная опустошенность: обычно Цицеро не посещали подобные мысли в любом ключе. Но он нравился кому-то первый раз за такое долгое время, нравился по-настоящему, и было немного… холодно под ребрами от того, что он испортил это так быстро. И когда в ванной зашумела вода, Цицеро сжал ладони, подумав, что убраться отсюда стоит как можно скорее, потому что насколько же он должен был быть отвратителен Тиерсену, если тот пошел в душ, даже не отдышавшись.
Тиерсен тем временем совершенно не беспокоился, приникая к струе воды из-под крана, глотая жадно. И, едва напившись, не выключая воду, направился на кухню, нашел пару стаканов, наполнил их и вернулся в спальню. Цицеро сидел на постели, еще тяжело дыша, весь мокрый и сильно пахший.
– Держи, – Тиерсен от сладкой утомленности не заметил его напряжения и опустился рядом, протягивая первый стакан. Цицеро посмотрел на него так, будто это была самая странная вещь в его жизни. – Если бы ты знал, каких трудов мне это стоило, памятник бы поставил, – Тиерсен коротко хихикнул, дожидаясь, пока маленький итальянец несмело возьмет стакан, и провел ладонью по рыжим волосам.
Цицеро еще не очень понимал, что именно происходило, но послушно выпил воду в два глотка.
– Еще? – Тиерсен засмеялся, принимая обратно пустой стакан и протягивая полный. И потянулся к брошенным на полу брюкам, находя в кармане пачку сигарет и зажигалку. – Будешь? – Цицеро отрицательно мотнул головой, отпивая воду уже мелкими глотками. – А вот мне точно не помешает, – Тиерсен закурил и вытянулся на постели, прикрывая глаза. – Господи, это был мой лучший секс за… а, пусть будет самый лучший. Не думай, я не из тех, которые всегда так говорят. Просто… ты действительно потрясающий.
Цицеро нервно усмехнулся, подбирая ноги и отставляя стакан. Да, пожалуй, мысли, которые его только что посещали, лучше было забыть как можно скорее.
– И что теперь, Тиерсен? – он спросил как-то машинально, просто чтобы что-то сказать, сам еще толком не думая о том, что только что произошло. Это произошло, в любом случае, и это точно не было той вещью, о которой Цицеро хотел бы жалеть, какой бы она не была безумной. Единственно что было очень странно чувствовать себя мокрым от спермы, пахнуть ей, кажется, насквозь. Наверное, это должно было быть неприятным или унизительным, но Тиерсен тоже тяжело пах целиком, Цицеро и собой, и это несколько равняло их. И еще кое-что было странным и болезненным, но маленький итальянец не решился потрогать себя между ягодиц прямо сейчас, хотя растянутый зад, саднивший и явно натертый, и ныл неприятно.
– Ну, нам нужно немного отдохнуть, – Тиерсен поднял руку с сигаретой, не открывая глаз, и очертил что-то ему одному понятное в воздухе. Цицеро поморщился. Запах дыма нравился ему точно куда меньше запахов от их тел. – А потом продолжим. В конце концов, этого явно недостаточно, чтобы возместить твои десять лет. Хотя… – Тиерсен хитро приоткрыл один глаз, – мне кажется, что я хорошо поработал, – он засмеялся, поднимаясь и обнимая Цицеро, целуя его плечо. – Ты мне всю спину расцарапал, – шепнул тихо. – Но мне понравилось. Мне все в тебе нравится. Покричишь еще для меня?
– Умф-ф, – Цицеро хотел что-то ответить, но Тиерсен поцеловал его, с запахом табака, поглаживая ладонь. И Цицеро понял, что в этой постели ему можно быть таким, каким нельзя быть в других. Можно кричать, кусаться и выгибаться так, как ему захочется, не сдерживая себя. И никто не спросит его обеспокоенно: “Эй, с тобой все в порядке?”. Никто не будет заставлять его быть нормальным. Не сегодня.
Это была долгая ночь, и Тиерсен любил своего итальянца еще, медленно и ласково, оставляя новые красные следы на совершенно белой коже, такой чувствительной даже к слабым укусам, давая оставлять следы на себе, кругами точек от зубов и сочными синяками. И Цицеро кончил еще, почти всухую, парой слабых струек и долгими судорогами по всему телу, уткнувшись лицом в подушки, чувствуя горячие поцелуи по спине, краснея болезненно и всхлипывая обессиленно. Тиерсен мягко кончил следом, снова в него, искусывая губы с расплывавшимися пятнами засосов вокруг них. Утренний свет был голубоватым, с легким смогом, обещая жаркий день, но какое дело было до жаркого дня, когда этот по-особенному пахший воздух смешивался с глубокими запахами мускуса, семени и пота, когда сигаретный дым обвивал ступни Цицеро, и дыхание было еще тяжелым, но спокойным, и взгляды – утомленными, и щеки – зардевшимися.
Цицеро еще было стыдно потом, очень стыдно, когда наступило легкое похмелье, и Тиерсен налил ему коньяка на пару пальцев. И когда Цицеро закрывал снова покрасневшее лицо руками, запершись в ванной, пока Тиерсен отправился готовить завтрак. И после того, как он оправился и приводил себя в относительный порядок, подставляя лицо прохладному душу.
Тело ныло, и побаливал немного каждый след от укуса. Цицеро со всхлипом ощупал себя сзади и все-таки с радостью обнаружил, что припухший вход не был поврежден или еще что-то. Маленький итальянец прислонился к кафельной стене, жалостливо поглаживая свою мягкую мошонку, и подумал, что все, что он точно натрахался на остаток жизни. По крайней мере, на трезвую голову ему совсем уже не хотелось больше. Но невозможно было удержаться после, когда Тиерсен накормил его долгим завтраком, совершенно насильно унес в постель и там ласкался почти лениво, дожидаясь, пока у Цицеро снова встанет, а потом как-то естественно и покорно встал в коленно-локтевую. И Цицеро брал его, тоже так естественно, с усталыми, но довольными стонами, думая, что это невыносимо и так… тесно и о-Боже-хорошо. Маленький итальянец ужасался тому, что у него еще вообще может стоять, и совершенно не понимал, откуда в человеке может быть столько спермы. Насчет крови он знал точно, ее было очень много, а вот откуда столько семени, оставшегося присыхавшими пятнами на простыни… Ох, он все равно не мог много думать об этом, вообще думать тогда и контролировать свое тело тоже и кончил еще раз, совсем сухо, но так сильно. В тот раз ему не пришло в голову подрочить Тиерсену, но тот, кажется, совсем не расстроился, закончив сам и снова целуя своего итальянца, перевернувшись на спину. А потом они спали. Несколько часов, вряд ли больше, потому что Тиерсен оседлал бедра Цицеро, проснувшись, когда жаркое солнце било в окно, и маленького итальянца хватило еще на один раз, густой и сладкий, когда Тиерсен насаживался на его бедный член и стонал громко и открыто.
Они выспались только к вечеру, и Тиерсен, смеясь, снова отправил Цицеро в ванную, а после вымылся сам и потащил его на улицу. Они хорошенько наелись в маленьком ресторанчике, где Тиерсена явно хорошо знали, и посмотрели какой-то не слишком смешной фильм в кинотеатре, и молодой карабинер поцеловал Цицеро пару долгих раз в темноте зала, пользуясь тем, что на позднем сеансе почти не было зрителей. А потом они еще ходили по пустым улицам, и в конце концов Цицеро снова уснул на скамье в каком-то парке, улегшись головой на колени Тиерсена. И тот сам почти дремал несколько часов до рассвета, перебирая его волосы и кутая искусанную шею в легкий шарф.
