– Эй, не хочу вмешиваться, но я знаю, как на итальянском будет “шлюха”. И я не шлюха, – Альвдис успевает вставить это до того, как Тиерсен и Цицеро скажут что-то еще.
– Я… Извините, – Тиерсен меняет интонацию и переходит на английский с ужасным акцентом – он практиковался в нем еще в школе и академии, – и Альвдис отмечает и это, и что-то странное в его темных глазах. – Цицеро, на кухню, – он коротко приказывает маленькому итальянцу, забирая пакет из рук Альвдис. – Извините еще раз, – Тиерсен смотрит ей в глаза и не замечает, как Цицеро, послушно отправившись к арке в коридор, останавливается, бесшумно опуская пакеты на пол и прислоняясь к стене. – Мой приятель довольно часто раньше приводил женщин легкого поведения, и это, если честно, ужасно раздражало…
– Настолько, чтобы обращаться к нему, как к собаке, и оскорблять всех приглашенных им женщин? – это срывается у Альвдис неожиданно для нее самой, и она даже вздрагивает, но, если честно, не жалеет: маленький итальянец, несмотря на всю его странность, был больше добр к ней, чем нет.
– А вот это позвольте оставить между нами, – в глазах Тиерсена вспыхивает что-то совсем черное. – Вам уже пора, я отвезу вас в город.
– Постойте. Цицеро забрал кое-что у меня. Я бы хотела это вернуть, – Альвдис понимает, что дьявольски рискует, но остаться без ножа она не может, это ее единственное оружие, единственная защита, единственная возможность выжить. И другой взять негде.
– Да, конечно, я сей… – Тиерсен поворачивается. – Цицеро. Я же сказал тебе пойти на кухню. Ладно, что ты у нее забрал? – он вытягивает руку и вздрагивает, когда в ладони Цицеро блестит нож. Маленький итальянец невозмутимо подбрасывает его, ловя пальцами. – Так, ты сейчас же объяснишь мне, что происходит, – Тиерсен сдержанно выдыхает. Того, что девушка убежит, он не боится: бежать здесь некуда. А вот то, что он понял что-то неправильно, вполне может быть.
– Цицеро все объяснит, Тиерсен! Это Альвдис, и она хотела отнять у Цицеро все его денежки, заработанные честным трудом!..
– Мы не можем ее оставить, – Тиерсен устало потирает лоб. – Господи, почему ты не можешь приносить щенков или котят, как все нормальные люди? Может, тебе кролика купить? Хоть какой-нибудь ответственности научишься…
– Кролик воняет, – Цицеро морщит нос.
– Она, если честно, тоже, – Тиерсен говорит это и тут же прикусывает язык. – Извини, Альвдис. Ничего личного, но, учитывая, что мы тут решаем, убивать тебя или нет, думаю, ты простишь мне эту нетактичность.
Альвдис несильно краснеет и немного стесненно потирает тугую повязку на запястье, наложенную Тиерсеном. Конечно, это должно быть странным, учитывая, что сейчас она сидит на уютной кухне, и один странный человек переворачивает невыносимо вкусно пахнущие отбивные на сковороде, а второй сидит на табурете и болтает ногами, предлагая Альвдис конфеты из кулька, и они оба действительно решают, жить ей или нет. Но ей почему-то стыдно за то, что от нее пахнет, как от бродяги. Хотя она и есть бродяга. И у нее нет такого, пусть старого, но большого и теплого дома и шикарного кабриолета, и ей бы хотелось быть не то что ухоженной, хотя бы просто чистой, когда она сидит здесь. И еще кое-чего хотелось бы.
– Слушайте, если вы все-таки меня убьете, можно мне перед этим будет попробовать одну отбивную?
– Я в любом случае готовлю три, – Тиерсен берет с полки одну из стеклянных баночек со специями и аккуратно посыпает мясо. – Если нет, будет невежливо оставить тебя без ужина, – он отходит от плиты и забирает кулек со стола. – Перебьешь аппетит, – бросает коротко, убирая его на верхнюю полку, до которой Цицеро так просто не достанет. Альвдис опять отмечает, что у этих двоих очень странные отношения, словно у опекуна и подопечного, но говорить об этом уже не считает нужным.
Тиерсен открывает холодильник, достает три бутылки пива, ставит их на стол и сам садится.
– Ну что, ты действительно готова убивать людей?
– Я… я никогда не думала об этом, – Альвдис может соврать, но почему-то, глядя в эти темные глаза, думает, что стоит рискнуть ответить честно. Может быть, Тиерсен на самом деле не похож на того, кто стреляет людей десятками, дай только повод, может быть, он чем-то нравится Альвдис, может быть, что-то подсказывает ей это изнутри, словно… словно Господь действительно дает ей шанс, и она чувствует, что ложью может его испортить. – Но если бы не была готова, наверное, не была бы здесь. У меня… нет другой возможности иметь дом, иметь еду, и если вы таких берете…
– Она тоже потеряла Бога, Тиерсен, – Цицеро открывает свою бутылку ножом Альвдис.
– Тш-ш. Продолжай.
– Я… не могу долго оставаться на одном месте, это длинная история. Я и в Орийаке была проездом, даже во Франции проездом. Но это действительно длинная история, я хотела сказать не об этом. В общем… если я правильно поняла, если вы живете здесь в безопасности и уединении и можете дать мне кровать, еду и возможность не бежать больше… поверьте, я кого угодно убью за это.
– С интересом послушаю твою историю, – Тиерсен смотрит на Альвдис с любопытством. Он никак не может решить, верить ей или нет. – Так, хорошо, как раз за ужином ты мне ее и расскажешь. И можешь принять душ пока, мясо будет готово через десять минут. И еще раз извини, что сказал… – он неопределенно машет рукой. – Я найду тебе что-нибудь из одежды.
Альвдис отпивает пива и вздрагивает. Она уже очень-очень давно не принимала нормальный душ. И это, мысль о горячем мясе с тушеным картофелем, который булькает в кастрюле, холодное пиво на губах, уютный свет лампы… У Альвдис что-то екает в горле, и она торопливо поднимается.
– Спасибо, я бы действительно не отказалась от душа…
– Я покажу, – Тиерсен тоже встает и пропускает ее вперед в коридор.
Альвдис идет тихо и останавливается, когда он говорит ей, поворачивается и, чуть прикусив губу, не выдерживает, касаясь кончиками пальцев его локтя.
– Знаешь, это действительно ужасно странно, но… Вот сейчас я вымоюсь, и это будет самый прекрасный вечер в моей жизни за последние годы. И если кто-то из вас меня после этого застрелит, я все равно не пожалею, что хотела ограбить Цицеро, – она усмехается краями губ и заходит в ванную, прикрывая за собой дверь. И Тиерсен не решается уточнить, не болеет ли она чем, чтобы знать, дезинфицировать ванну потом или нет. Только вздыхает немного раздраженно и отправляется в спальню найти что-нибудь более-менее подходящее.
Когда Альвдис возвращается на кухню, она выглядит куда лучше, посвежевшая, с чуть раскрасневшейся от горячей воды кожей и влажными волосами, короткими, светлыми и растрепанными. Они с Тиерсеном почти одного роста, но его одежда ей немного велика, и она закатала рукава свободной рубашки и затянула ремень на брюках до конца. Тиерсен и Цицеро отвлекаются от негромкого разговора на итальянском, переводя на нее взгляд, и Тиерсен кивает на наполненную тарелку.
– Ты выглядишь намного лучше, – говорит он, прокручивая вилку в руке, и щекам Альвдис опять становится горячо: за последние несколько лет только один человек замечал, как она выглядит, не в ключе того, что это отталкивает. И, пожалуй, первый раз за долгое время Альвдис хоть немного чувствует себя женщиной, когда Тиерсен внимательно смотрит на нее, скользя взглядом от носков до серых глаз, и улыбается приятно.
Но поговорить за ужином так и не получается, Альвдис настолько голодна, что просто быстро глотает еду, едва запивая, чувствуя, как сводит немного пищевод. И смеется иногда с набитым ртом, потому что Цицеро рассказывает какие-то дурацкие истории, явно разряжая обстановку, пока Тиерсен молча ест, изредка улыбаясь. И только когда тарелки опустошены, Цицеро вздыхает и собирает их – он всегда моет посуду, потому что Тиерсен всегда готовит, – и ставит пепельницу на стол, открывая окно. Тиерсен смотрит на него с благодарностью, понимая, что это больше некоторое подхалимство, чтобы повлиять на его решение, но это все равно приятно. Он достает сигареты и протягивает Альвдис.
