Впечатляющее перерождение, что и говорить; думаю, оно несет мне погибель. После отдельных моих выступлений в Парламенте меня уже не приглашают в приватный кабинет в кулуарах «Карлтона», а кое-кто из друзей отказал мне от дома. Лишь несколько недель назад мне пророчили будущее премьер-министра, а теперь маловероятно, что я задержусь в Парламенте после следующих выборов. Но я должен вступиться за то, что почитаю истиной!
Перелом в моих чувствах произошел совсем недавно, как следствие неких событий, свидетелем коих мне довелось стать. Я не смогу пересказать здесь их все, а вы мало во что поверите. Ну да расскажу что могу. А ежели вы не поймете, почему мне пришлось пересмотреть свои убеждения в свете увиденного, — ну что ж, тогда добавить мне нечего.
Господь вас храни,
мистер Шоу Дэниел Грин, эсквайр.
Я поднимаюсь до зари едва ли не всякий день. Ма говорит, светлое время разбазаривать нечего, да и дядя Сэм с работы вертается на рассвете, а мы ж с ним по очереди спим на кровати в задней комнате. На завтрак, как всегда, холодный суп, или черствая лепешка, или каша-размазня, если ма, так и быть, сготовит, хотя тетя Лиззи иногда притаскивает из большого дома чего-нибудь повкусней; но она говорит, да ладно, это вовсе не воровство, все равно ж выбросили бы, если б она с собой не унесла.
После завтрака я помогаю ма по дому, хотя делов-то немного, у нас всего две комнаты, — и бегом на улицу, торговать. Ма не разрешает мне работать на фабрике, после того как у Мэри челюсть сгнила [51] и она померла, но я торгую лучше многих и уж всяко получше ма. Бывают дни, когда целый шиллинг и шесть пенсов приношу! Ма говорит, это потому, что я такая кроха, клиентов жалость берет. Я-то по большей части на Коммершиал-роуд работаю, хотя день на день не приходится.
Я малость походила в такую школу для детишек на Брентон-стрит, но, с тех пор как Мэри померла, днем мне нужно торговать, а та дама говорит, по вечерам ей учеников не надобно, зато вот викарий в Святом Иоанне Евангелисте учит катехизису, и буквам, и немножко латыни по вечерам — к нему хожу я и еще несколько девочек. Денег он не берет, но другие девчонки говорят, он рассчитывает получить свое, когда ты подрастешь, и не в звонкой монете. Мне думается, стыд и срам такое болтать, а тетя Лиззи вот уверяет, он порченый, в смысле, девочки ему не нравятся; так ведь и правильно, нечего викариям девочек любить, если они на них не женаты.
После уроков я остаюсь на службу в церкви, а бывает, что и за джином зайду в то заведение на Сэмюэль-стрит, где джин неразбавленный, а хозяйка не возражает продать его девочкам моих лет. Я стараюсь задержаться где-нибудь допоздна, чтобы, когда приду домой, Сэм был уже на работе, а па дрых, а то еще поколотят. Если от Сэма не достанется, значит, влетит от па, потому что я-де не слушаюсь.
Дома на ужин бывает суп или каша-размазня, иногда холодное мясо. Я опять помогаю ма прибраться в доме и — спать.
Да простит мне читатель мой почерк. Свет в кабинете «Карлтона» ужасен; заклинатель уверял, что совершенно не в состоянии работать при газовом освещении и, более того, что дозволено никак не больше полудюжины свечей. И впрямь, сдается мне, призрак, парящий над полом в центре комнаты, испускал больше света, нежели все созданное руками человека. Хотя, если уж начистоту, помещение могло бы сиять и искриться ослепительными огнями, но рука моя тверже не сделалась бы. Прошлая ночь явилась для меня сильнейшим потрясением.
Как бы то ни было, я записал что смог: мне казалось, в точности запротоколированный рассказ девочки важен для того, что мы делаем. Я не письмоводитель по профессии и не писатель по призванию, и, наверное, что-то из ее повествования я упустил. По возвращении к себе я просмотрел записи, но так и не нашел, что бы к ним добавить.
По своему обыкновению, я провел в «Карлтоне» большую часть дня: зашел в клуб на ранний обед и как раз приканчивал превосходную лопатку ягненка, когда лорд Кристофер Хант и мистер Саймон Маршалл-Джоунз подошли и спросили, не присоединюсь ли я к ним.
Здесь требуется небольшое пояснение — на случай, если читатель политике чужд. Можно, исходя исключительно из используемой терминологии, пребывать в очаровательном заблуждении, будто Ее Величество Королева действительно правит своим королевством. Тот, кто чуть лучше представляет себе суть современного правительства на основании газетных сообщений или публичных заверений заинтересованных лиц, придет к выводу, будто премьер-министр лорд Расселл правит страной от имени Ее Величества. Оба допущения ошибочны; принимать любое из них как руководство к действию даже опасно. На самом деле вся действительная власть в королевстве — принятие законов, назначение на должности и т. д. — сосредоточена в руках горстки джентльменов, которые прилагают все усилия, чтобы ни в коем случае не попасть в газеты и не занять ненароком никакого поста. Двое таких джентльменов теперь стояли передо мною, и, если мне пришлось внезапно отвлечься от благостного переваривания превосходного блюда и прервать отрадные получасовые раздумья, это было самое малое, на что они могли рассчитывать. Разумеется, я тотчас же встал и последовал за ними.
Мы пробирались между массивными тиковыми столами к небольшому приватному кабинету в кулуарах клуба, и я всей кожей ощущал на себе взгляды дюжины пар глаз. Не приходилось сомневаться: как только за мною захлопнется дверь, этот мой визит в святая святых будет во всех подробностях обсужден и разобран по косточкам.
Приватный кабинет в «Карлтоне» (если вы не имели чести в нем бывать) куда более роскошен, нежели просторен. Тиковый обеденный стол, почти такой же, как в основном помещении клуба, но на четверть урезанный — причем воистину мастерски, так, чтобы не нарушить рисунок дерева, — тем не менее заполнял собою все пространство; вокруг него выстроилось с полдюжины или около того прекрасных резных стульев ручной работы, обитых королевским зеленым бархатом с ворсистым рисунком. На стенах висело два-три пейзажа, написанных маслом. В целом комната производила очаровательное впечатление, которое, впрочем, было слегка подпорчено, когда по возвращении мистера Маршалла-Джоунза и лорда Ханта один из уже присутствовавших джентльменов вынужден был подняться, чтобы дать им пройти и занять свои места.
Мистер Маршалл-Джоунз, дюжий здоровяк с загрубелыми руками, смахивает на профессионального боксера; этот эффект еще усиливается тем, что голову он тщательно выбривает на манер солдата. Его происхождение загадочно; не один член партии предполагал, что он поднялся до нынешнего своего положения из самых низов, хотя в его поведении ничто о том не свидетельствует. Лорд Хант более миниатюрен и худощав, с более модной прической, да и одевается и обувается по моде, если на то пошло, и с куда более удовлетворительной родословной. С ними пришли еще двое: их мне представили как мистера Гэри Перкинса (даже не самый осведомленный из читателей опознает парламентского организатора оппозиционной партии — в этом дородном светском щеголе сильнейшее впечатление производит проницательный взгляд поразительно умных глаз) и мистера Ли Максвелла: с ним я знаком хуже, но, я так понимаю, он крупный промышленник.
Мистер Маршалл-Джоунз и лорд Хант сразу перешли к сути дела. Им хотелось, чтобы в Парламенте прозвучало то и это и ряд вопросов был поставлен на голосование, и — по обыкновению своему — они не намеревались что-либо говорить или выдвигать сами. Во мне давно видели юношу честолюбивого, энергичного, пылкого, равно готового доказать свою преданность партии и способного убедительно донести свою мысль до аудитории. Они ведь во мне не ошиблись? Разумеется, нет, заверил я. А сказать нужно то и это касательно морально-нравственной и социальной значимости работных домов — сколько пользы они приносят обществу и сколь заметно они улучшили положение трудящихся.
