— Я, знаете ли, поздравляю всех вылечившихся, — ласково обратился он к первому ряду. — Вы все ребята хорошие, я знаю, и пить эту отраву больше не будете, и желаю вам сюда не возвращаться, знаете ли.

Капитан еще раз оглядел слушателей растроганными, увлажнившимися глазами. Слушали ничего, уважительно, никто в зале не шумел, не чихал, не переговаривался — нет, действительно, хорошие ж ребята!

— Вот вы сейчас к своим семьям поедете, — поспешил продолжить Захидов, — а тут у нас вы за это время, что были, подлечили здоровье, денег заработали, вас дома ждут, встретят с радостью…

Капитан хотел было продолжить еще.

— С радостью?! — прервал его на высокой истерической ноте голос из зала. — Денег заработали?!

Захидов сбился и замолчал. За зеленым столом задвигались.

— Можно сказать? — Из плотных рядов сидящих тянулся вперед, к сцене, высокий худой парнишка с гладко бритой головой на тонкой, длинной шее. Его хватали за полы форменки, пытались усадить, уговаривали оказавшиеся рядом братаны. Парень упрямо выцарапался из цепких мешающих рук и все лез и лез к проходу между скамейками. — Можно сказать? — взлетела вверх его мосластая рука.

Захидов беспомощно оглянулся на начальника профилактория. Тот приподнял крупную голову, молча вглядываясь в синие ряды сидящих перед ним людей. Возникший в зале шум постепенно смолк. Углов с жадным вниманием посмотрел на начальника и только сейчас с ясностью понял, как одинок может быть человек, занимающий высокий пост. Его слово решало здесь все, и никто не мог разделить с ним груза ответственности. Молчание протянулось несколько томительно долгих минут. В клубе словно осталось только двое людей: стоящий в неловкой растерянной позе парнишка (его уже никто не рисковал удерживать) и лобастый, туго затянутый в хорошо пригнанную форму, словно сросшийся с ней, пожилой офицер за длинным зеленым столом.

— Вы что-то хотите сказать? — негромко произнес он. — Пройдите сюда. — И полковник кивнул на сцену.

Пока парнишка, цепляясь на ходу за сидевших, лез между скамеек, в зале стояла такая тишина, что Углов слышал, как стучит его собственное сердце. «И куда пацан попер? — пожалел Семен несмышленыша. — Сейчас выпросит себе удовольствий».

Парень, наконец, выбрался из рядов и уверенно поднялся на сцену. Он нисколько не смущался.

— Рамазанов из третьего отряда, — представился он.

Полковник кивнул:

— Слушаем вас.

Углов случайно взглянул на начальника третьего отряда, сидевшего рядом с полковником, и улыбнулся. Если б можно было взглядом перемещать предметы, то Рамазанов немедленно улетел бы со сцены со второй (как минимум) космической скоростью — так смотрел на смельчака отрядный. Парень бодро оглядел зал. Глаза его заблестели неистовым вдохновением. Видно, не только капитан Захидов любил ощущать себя пламенным трибуном.

— Вот тут, значит, гражданин капитан, — бойко ткнул Рамазанов пальцем в сторону огорченно внимающего ему Захидова, — тут гражданин капитан доказывал, как нас радостно встретят дома, да как мы за колючку с пачухой денег выйдем! Гуляй, мол, Ваня, все в полном порядке. А я вот год отбыл, и до выхода мне месяц остался, а у меня на счете ни копья нет! В магазине отовариться не на что. Выйду — доехать до дому до мамы-старушки не с чем!

Рамазанов громко хлопнул себя кулаком в грудь. Чувствовалось, как хочется ему рвануть рубашку на груди и облегчиться громким криком. Он уже взялся было за отвороты синей зоновской курточки, но, мельком глянув на президиум, натолкнулся на холодный, спокойно-выжидающий взгляд «кума» и опустил чесавшиеся руки. Заинтересованный его финансовым положением, выскочил с вопросом Захидов:

— А вы где работаете, в какой бригаде? — спросил он. — Почему у вас нет денег на счету? Ведь у нас в среднем по четыре рубля заработку на день выходит. Даже и со всеми вычетами должно на магазин оставаться.

Рамазанов подбоченился:

— Что мне бригада? — в голос закричал он. — Суете куда ни попало! А я специалист высшей квалификации, мне работу обязаны предоставить по моему образованию, а не в бригаду совать! Что мне ваши четыре рубля? Я за них в потолок плевать не хочу! Меня уже по пяти бригадам прокатили, да что толку? Не можете по-настоящему трудоустроить, так нечего и держать здесь! Еще уколами травите. Лекари!

Рамазанов победоносно оглядел присутствующих. В зале послышались смешки. Доброе лицо Захидова сморщилось.

— А какая же у вас специальность? — участливо спросил он.

Парнишка гордо потупился.

— Мне закрывали на гражданке по шестому разряду, — ответил он. — А тут только по второму. А я специалист высшей категории. А что корочки потерял, так со всякими случиться может. — Рамазанов явно обходил вопрос о собственной специальности.

— Так кем же вы все-таки работали? — не успокаивался Захидов.

— Сварщиком.

И тут Углова как шилом в бок кольнуло: он узнал специалиста высокой квалификации. Полгода назад старший нарядчик, не спросясь угловского согласия, кинул в одну из его бригад вот этого самого, распинающегося сейчас на сцене о своих горьких обидах Рамазанова. Семен, не любивший, когда кто-нибудь наступал на его мозоли, тут же заскочил в нарядную выяснить, за какие грехи их облагодетельствовали. Углов не без оснований предполагал, что это был подарок старлея. Время от времени старлей менял стукачей в бригадах. И хотя перерешить что-либо было не в Семеновой власти, но грех было не воспользоваться законным поводом для поднятия шума.

— Суют кого попало! Прораб я или не прораб?! — Все ж была какая-то фикция власти. Однако дело оказалось гораздо проще.

Старший нарядчик только досадливо пожал плечами в ответ на Семеновы укоризны:

— Да куда ж его девать, гниду поганую? Путем работать нигде не желает. Кочует из бригады в бригаду, толку от него нигде нет, а уж надоел всем до смерти. Эх, был бы здесь «строгач», мы б его быстро воспитали, а в ЛТП, сам понимаешь, шибко не развернешься. Вот он и выкаблучивается. Чует слабинку. Замполит велел к тебе перевести. Может, ты его маленько угомонишь.

Углов только присвистнул:

— Вот не было печали… Своих «гонщиков» мало, так со стороны суют.

Но делать было нечего, и Семен определил Рамазанова на рабочее место. В тот же день выяснилось, что сварщик Рамазанов (специалист высокой квалификации, как он себя упорно рекомендовал) не умеет варить. Электроды липли к металлу, Рамазанов ожесточенно дергал держак, и очередной стальной прутик вылетал из зажима. Брянец, разыскав Углова, за руку привел его к месту работы аса сварного дела. Углов полюбовался листом металла, утыканным прилипшими электродами, как ежиная спина колючками, и сказал сквозь смех: «Ну пусть учится. Лишь бы хотел».

Брянец яростно плюнул и пошел прочь. Этим же вечером Рамазанов подал замполиту жалобу на своего бригадира. Моральный террор — так определил он брянецкую ругань. Тут поневоле пришлось задуматься, как быть дальше с новоявленным грамотеем. За месяц Рамазанов с трудом выполнил дневную норму выработки. Писать рапорта и жаловаться на собственных рабочих Семен не хотел. Что оставалось делать, если не бить?

Брянец, по истечении злосчастного месяца, сказал Семену:

— Или убери эту гниду из бригады по-хорошему, или я ему сквозь уши электрод продену!

Углов потолковал еще раз с «высоким» специалистом о том о сем и ощутил жгучее желание опередить Брянца в его намерении. Сплавить Рамазанова из строителей в мехцех потребовало двух недель утомительнейших происков и десяти пачек индийского чая на всяческие подмазки; Брянец рыдал, видя, как дорого обходится никчемный гад, но делать было нечего — пришлось подмазывать всех бригадиров в токарном цеху, чтоб выручили, освободили прораба от ноши, непосильной для его слабой хребтины. Потом Углов облегченно вздохнул, забыв о великом спеце. И вот он снова вылез на свет из какой-то запечины, тар-р-р-ракан!

— Не можете, а держите! — снова завопил со сцены Рамазанов, вытирая глаза кулаком. — А как я к мамочке появлюсь домой голый и босый?