Никола, так тот вовсе распоясался. Увидев Семена, вместо «здравствуй» вопил во всю ивановскую: «Ну што, примешь сотку, Угол?»

Не было уже ни силы, ни воли оборвать наглеца, публично топтавшегося на нем приятеля, и Углов только вздрагивал да пугливо озирался по сторонам — не слышал ли кто ужасного вопля?

Семен стал замечать, что прорабы обходят его стороной, собираясь на послерабочие складчины. Ему уже не кричали, как прежде, с веселой подначкой:

— Готовь красненькую, Семен, а то пиво скиснет!

Нет, ему не отказывали принять в компанию, если он подходил к мужикам сам, но зато и ухода его уже не замечали; не то что раньше, когда на малейший намек о заждавшейся жене дружно вставал всеобщий вопль: «Не рушь компанию, браток!»

Теперь же никто не считал, что, уходя в самом разгаре пивного загула, он рушит пирушку. Совсем наоборот — Углову начало казаться, что все только и ждут, когда он уйдет. Оборачиваясь, он видел облегчение в глазах вчерашних друзей. Может быть, причина в том, что он стал мгновенно пьянеть? Несколько раз его отвозили домой — все ж свои мужики, — но прошло не так уж много времени, и он стал просыпаться под самое синее раньё где-нибудь в кювете у дороги или на задворках пивной. Вчерашние друзья только пожимали плечами: что ж, бегать за тобой? Закосел, ну и попер неизвестно куда. Идешь, ну и иди — у стойки нянек нет!

Все. Вакуум. Худшего к себе отношения Семен не мог и представить.

Сегодня после обеда Углов провернул небольшой «левачок» — набежавшему клиенту занадобилась машина бетона — и теперь две новенькие, не бывшие еще в ходу красненькие весело похрустывали в Семеновом кармане. Отпустив машину, Семен стоял у гастронома, приятно раздумывая, как половчее их применить, и тут из-за угла на него вывернул Никола.

Углов возликовал, узрев желанного человека (на ловца и зверь бежит).

— Здорово, кореш! — раскрыл он широкие объятия. — А я-то маюсь, не знаю, с кем бутылек раздавить.

Против ожидания, Никола уклонился от горячестей встречи. Ловко вильнув медвежеватой статью, он избежал объятий.

— Спешу я, Углов, — бросил он, обходя коллегу. — Опять на растворном дурака валяют, вот бегу сам их пошевелить.

Углов удержал его за локоть. Ему показалось, что приятель не вполне понял его.

— Да есть бабки! — весело разъяснил он, вынимая из кармана красненькие. — Машину бетона клиенту загнал, так что не боись, путево побалдеем!

Никола остановился и, казалось, призадумался. Наконец он поднял голову, и крещенским морозом обдало Семена от его застекленевших глаз.

— Я тебе вот чего скажу, Семен, — проговорил он, с видимым усильным трудом перебирая грубые, как камни, слова. — Ежли ты уже с таким огнем играть начал, так хоть язык-то прибери, не пускай его гулять веником по улице!

Углов онемел. На лице его застыла забытая приглашающая улыбка. Никола нахмурился и продолжал бросать слова жестко и увесисто, словно молотком вбивая в угловскую голову невидимые гвозди.

— Я ведь постарше тебя буду, — сказал он. — Хоть на немного, а постарше. И прорабом пашу втрое больше твоего, а видел ты хоть раз, чтоб я левую торговлю открыл на своем участке? — И сам ответил: — Нет, не видел и не увидишь! Распоследнее это для настоящего мужика дело — в левые торгаши идти, а уж трепаться о таких своих подвигах и того хуже! А ты трепешься, да еще и пьешь вдобавок. И слишком сильно для наших с тобой должностей пьешь!

Пораженный небывалостью услышанного, Углов только и смог что растерянно спросить:

— А ты сам, что ж, не пьешь, что ли?

— Нет! — врезал ему под дых старый приятель. — Я не пью. Я выпиваю. А это большая разница. Я взял свои сто грамм и работать пошел, и пашу, заметь, как зверь! И бетон с участка в бормотуху не перевожу. Кладу его в фундаменты! А ты свои сто грамм взял и за следующими потянулся, а ведь они, вторые, уже не твои. Их другой принять должен, а не ты. А раз принял ты, так уж ты теперь не выпивающий, а пьющий! А таким в прорабах делать нечего.

— Вот не знал, — сказал Углов, криво улыбаясь.

Он мог ожидать таких побоев от кого угодно — от Лизы, от начальника управления, от парторга, — но Никола?! Весь мир перевернулся.

Углов ошалело глянул на мелко подрагивающие в руке деньги и, скомкав, сунул их в карман.

— Уже сам, один жрешь! — рявкнул Никола, раздражаясь. — Уже компания тебе тесна стала! Как же, в толпе своих ведра не выдуешь — помирай, а дели! Льешь в себя, пока с катушек не полетишь! Еще с другими лезешь равняться. Есть деньги, нет денег — пьешь! Что за праздник такой каждый день? Еще козыряет тут: сам-то, сам-то! Сам-то я пью, да ума не пропиваю!

— А я, выходит, пропил! — тихо спросил Семен. К горлу его подступала нервная тошнота. Да и похмелье скребло в желудке.

— Тебе виднее! — бросил Никола и отвернулся. — Ну ладно, — сказал он чуть погодя, некогда мне тут с тобой бары растабарывать. Было бы вовремя сказано, а там — твое дело, не маленький. Побежал я.

Семен стоял у магазина, глядя ему вслед. Неясная зависть кольнула его сердце. Да и пить вроде расхотелось. Впрочем, через минуту он стряхнул с себя мгновенное наваждение.

— Спятил! — объяснил себе Семен помрачение друга. Всерьез принимать его слова Углову никак не хотелось. Углов постарался немедленно забыть неожиданный удар штормового ветра. Надо же, Никола взялся его воспитывать, сам-то далеко ли убежал?

Он решительно двинулся в гастроном. Через минуту вывернул оттуда и бодро зашагал в сторону парка. Вот уж третий месяц, как, взяв бутылку в магазине, он забегал распить ее в парковую столовку. Стакан давали, а компания под разговор ждала таких, как он, добряков с самого синего утра.

У начальника стройуправления Дмитрия Григорьевича Козунова последнее время, как видно, коротнуло в голове. Плана не было вот уж пятый месяц, все переругались и заметно приуныли, и обалдевший от трестовских накачек Митряй стал собирать планерки трижды в день.

Прорабы взвыли, но против силы не попрешь — начальник все ж, пришлось покориться и высиживать ежедневно полдня. Особенно раздражала утренняя планерка — в самое горячее время, когда происходило главное утрясение всей последующей дневной работы.

Дмитрий Григорьевич все же несколько внял слезам и перенес начало утреннего водолития на половину восьмого. Это называлось — выпросили! Теперь приходилось идти в управление ни свет ни заря, и, не зная еще в точности итогов работы за вчера, рапортовать о сданном. Получался цирк с выкручиванием рук.

Сразу после обеда начальник собирал вторую планерку. Эта было повеселее. Как-никак, а все уже были в курсе дел на своих участках, и неповоротливый маховик работы хоть и с опозданием, а был раскручен. Кроме того, обед был позади, и прорабы, взявшие за едой кто по сотке, а кто и по стакану водки, были настроены благодушно.

Послеобеденная планерка тешила душу Дмитрия Григорьевича. Сплошным потоком шли рапорта о достигнутых трудовых успехах. Бденье длилось сущие пустяки, всего каких-нибудь полтора часа, если, конечно, не врезался прорабам поперек горла главный инженер или начальник ПТО. Тогда со всех слетала ласковая безмятежность и начиналось выяснение застарелых отношений. Но такое случалось сравнительно редко — на сытый желудок никому не хотелось объясняться всерьез. Наконец Дмитрий Григорьевич, допив полную чашу успокоительных заверений, отпускал всех с миром. Прорабы быстро выкатывались из конторы — следовало убраться как можно скорее, пока не затянул к себе в кабинет главный инженер. Там пришлось бы хлебать те же щи, да пожиже!

Прорабские самосвалы, проскучавшие полдня у ворот, разъезжались по сторонам. Конечно, эта спешка на участки была показуха — на объектах, собственно говоря, нечего было делать, там сейчас царили мастера, с которыми все было обговорено еще утром. Стороннее вмешательство вояжеров могло только раздражить занятых живым делом людей, но свой глаз — алмаз, и прорабы все же совершали послеобеденный круиз по объектам.