Но Перси, по-моему, не был похож на неприятности в тот вечер. Он не приглаживал руками волосы, не играл дубинкой, и даже верхняя пуговица его форменной рубашки была расстегнута. Я впервые видел его таким: довольно забавно, как маленькая деталь способна все изменить. Больше всего, однако, меня поразило выражение его лица. Там царило спокойствие. Не безмятежность — я не думаю, что Перси Уэтмору хоть в малейшей степени известна безмятежность, — он имел вид человека, который вдруг понял, что может подождать того, чего хочет. А это очень отличало его от прежнего молодого человека, которому пришлось пригрозить кулаками Брутуса Ховелла всего лишь несколько дней назад.

Делакруа не увидел этой перемены и скорчился у стены камеры, прижав колени к животу. Глаза его округлились настолько, что заняли пол-лица. Мышонок вскарабкался на его лысину и замер там. Я не знаю, помнил ли мышонок, что ему тоже не стоит доверять Перси, но, похоже, помнил. А может, почувствовал исходящий от французика запах страха и реагировал на него.

— Ну-ка, ну-ка, — протянул Перси. — Никак, ты нашел себе дружка, Эдди?

Делакруа попытался ответить — наверное, что-то беспомощное о том, что станет с Перси, если он только тронет его нового дружка — я так полагаю, — но ничего не вышло. Его нижняя губа чуть-чуть задрожала и все. Восседавший на макушке Мистер Джинглз не дрожал. Он сидел совершенно спокойно, запустив задние лапки в волосы Делакруа, а передние положив на его лысый череп и глядя на Перси, словно измеряя его. Так люди обычно мерят взглядом с головы до ног своих старых врагов.

Перси посмотрел на меня.

— Это что, тот самый, которого я гонял? Что живет в смирительной комнате?

Я кивнул. Я подумал, что Перси не видел вновь окрещенного Мистера Джинглза с той самой погони. Сейчас же он вроде не подавал признаков того, что хочет опять погонять его.

— Да, тот самый. Только Делакруа утверждает, что его зовут Мистер Джинглз, а не Вилли-Пароход. Говорит, он сам шепнул ему на ухо.

— Так это или нет, — произнес Перси, — никто не узнает, верно? — Я готов был ожидать, что Перси вытащит свою дубинку и начнет постукивать ею по прутьям решетки, чтобы показать Делакруа, кто здесь начальник, но он только стоял, уперев руки в бока, и смотрел.

И по какой-то необъяснимой причине, я сказал:

— Делакруа только что спрашивал насчет коробки, Перси. Я думаю, он хочет, чтобы мышонок спал в ней. Чтобы он держал его у себя. — Мой голос звучал скептически, и я скорее почувствовал, чем увидел, что Харри смотрит на меня удивленно. — Что ты об этом думаешь?

— Я думаю, что он нагадит ему в нос как-нибудь ночью и убежит, — спокойно отреагировал Перси, — но полагаю, что это французику новый надзиратель. Я недавно видел в тележке Тут-Тута отличную коробку от сигар. Не знаю, выбросил он ее или еще нет. Но, может, за двугривенный и отдаст. Или за гривенник.

Я украдкой взглянул на Харри и увидел, что тот стоит с открытым ртом. Перемены были не совсем те, что произошли со Скруджем рождественским утром, после того, как привидения поработали над ним, но уж очень близко к этому.

Перси придвинулся ближе к Делакруа, просунув лицо между прутьями. Делакруа забился еще дальше. Ей Богу, он бы вплавился в стену, если бы мог.

— Эй, тюфяк, у тебя есть двадцать центов или хотя бы десять, чтобы заплатить за коробку от сигар? — спросил он.

— У меня четыре цента. Я отдам их за коробку, если она хорошая, с'иль э бон.

— Знаешь что, — сказал Перси, — если этот беззубый старый развратник отдаст тебе коробку от сигар «Корона» за четыре цента, я утащу немного ваты из амбулатории, чтобы сделать подстилку. Устроим такой мышиный «Хилтон», пока ты здесь. — Он перевел взгляд на меня. — Я должен написать рапорт о работе в аппаратной при казни Биттербака, — продолжил он. — Поль, у тебя в кабинете есть ручки?

— Конечно. И бланки тоже. В левом верхнем ящике.

— Отлично, — сказал он и ушел с важным видом. Мы с Харри переглянулись.

— Он что, заболел? — удивился Харри. — Может, пошел к врачу и ему сказали, что жить осталось три месяца?

Я ответил, что не имею ни малейшего понятия. И это было правдой, и тогда, и немного позже, но со временем я все узнал. Через несколько лет у меня состоялся интересный разговор за ужином с Хэлом Мурсом. К тому времени мы уже могли говорить свободно, он был уже на пенсии, а я служил в исправительной колонии для мальчиков. За этим ужином мы много пили, но мало ели, и наши языки развязались. Хэл рассказал мне, что Перси жаловался на меня и на жизнь на Миле в целом. Это случилось как раз после поступления Делакруа в блок, когда мы с Брутом не дали Перси избить новенького до полусмерти. Больше всего Перси задело то, что я велел ему уйти с глаз долой. Он считал, что с человеком, приходящимся родственником самому губернатору, нельзя разговаривать подобным тоном.

Мурс сообщил, что сдерживал Перси, как мог, но когда стало ясно, что Перси собирается использовать свои связи, чтобы добиться моего наказания и перевода как минимум в другую часть тюрьмы. Мурс вызвал Перси к себе в кабинет и сказал, что если тот перестанет раскачивать лодку, то Мурс сделает так, чтобы Перси распоряжался на казни Делакруа. То есть чтобы он стоял за электрическим стулом. Командовать буду, как всегда, я, но зрители этого не узнают, им будет казаться, что главный распорядитель — мистер Перси Уэтмор. Мурс не обещал больше того, что мы уже обсудили и на что я готов был пойти, но Перси этого не знал Он согласился оставить угрозы о переводе меня в другое место, и атмосфера в блоке «Г» улучшилась Он даже не возражал против того, чтобы Делакруа держал при себе старого врага Перси. Забавно, как меняются некоторые люди под воздействием верного стимула. В случае с Перси все, что начальнику Мурсу пришлось предложить — это шанс отнять жизнь у маленького лысого французика.

Тут-Туту показалось, что четыре цента слишком мало за отличную коробку от сигар «Корона», и в этом он, наверное, был прав — коробки от сигар высоко ценились в тюрьме. В них можно хранить тысячу разных мелочей, от них шел приятный запах, а еще в них было нечто, напоминавшее нашим обитателям о свободе. Наверное потому, что сигареты разрешены в тюрьме, а сигары нет.

Дин Стэнтон, вернувшийся уже снова на блок, добавил цент, и я тоже бросил один. Когда Тут все еще упорствовал, в дело вступил Брут, сказав, что стыдно быть таким скупердяем, и пообещав, что он, Брутус Ховелл, лично вручит эту коробку в руки Тута на следующий день после казни Делакруа.

— Шесть центов, возможно и недостаточно, если говорить о продаже коробки, тут можно спорить очень долго, — сказал Брут, — но, согласись, это хорошая цена за аренду. Он пройдет по Миле через месяц, ну максимум через шесть недель. И потом коробка окажется под твоей тележкой еще раньше, чем ты узнаешь, что его уже нет.

— Да, он еще найдет себе мягкого судью, чтобы заменить приговор, и будет еще сидеть и распевать «Я позабуду всех друзей», — сказал Тут, хотя возил свою чертову тележку с библейскими изречениями с незапамятных времен, и у него было много источников информации… думаю, получше, чем у нас. Он знал, что для Делакруа не найдется добрых судей. Ему оставалось надеяться только на губернатора, а тот, как правило, не миловал людей, поджаривших заживо полдюжины его избирателей.

— Даже если он не получит отсрочки, эта мышь будет гадить в коробку до октября, а может, и до Дня Благодарения, — спорил Тут, но Брут видел, что он уже сдается. — А кто потом купит коробку из-под сигар, служившую мышиным туалетом?

— О Господи, — вздохнул Брут. — Большей нелепости я от тебя никогда не слышал, Тут. Дальше уже некуда. Во-первых, Делакруа станет поддерживать чистоту в коробке, так что из нее можно будет есть церковный обед — он так любит свою мышь, что вылижет коробку дочиста, если дело в этом.

— Ладно, с этим ясно, — согласился Тут, сморщив нос.

— А во-вторых, — продолжал Брут, — мышиный помет не проблема. В конце концов, это всего лишь твердые комочки, похожие на мелкую дробь. Вытряхнешь — и все.