— Это разумная мышь или голодная, как волк, — прозвучал новый голос. Это был Биттербак. Он проснулся и теперь стоял у решетки камеры в одних обвисших трусах. В правой руке между указательным и средним пальцами он держал самокрутку, его седые, цвета стали волосы, заплетенные в две косы лежали по плечам, когда-то мускулистым, а теперь начинающим становиться дряблыми.

— Ты знаешь индейскую мудрость о мышах, Вождь? — спросил Брут, глядя, как мышь ест. Мы были просто поражены, насколько аккуратно она держала кусочек солонины в передних лапах, иногда поворачивая его и глядя с восхищением и одобрением.

— Не-а, — сказал Биттербак. — Знал я одного смелого, у него была пара перчаток, он уверял, что они из мышиной кожи, но я не верил. — Потом он засмеялся, словно все это было шуткой, и отошел от решетки. Я услышал, как заскрипела койка, когда он ложился.

Этот звук стал сигналом для мыши, что пора уходить. Она покончила с тем, что держала, фыркнула над тем, что осталось (в основном хлеб, пропитанный горчицей), потом снова посмотрела на нас, будто хотела запомнить лица, если вдруг встретимся снова. Потом повернулась и засеменила туда, откуда пришла, но уже не заглядывая в камеры. Ее поспешность напомнила мне Белого Кролика из «Алисы в стране чудес», и я улыбнулся. Она не задержалась у двери в смирительную комнату, а исчезла под дверью. Стены этой комнаты были обиты мягким, специально для тех, у кого слегка размягчились мозги. Мы держали там инвентарь для уборки, когда не использовали его по прямому назначению, и несколько книг (в основном вестерны Кларенса Милфорда, но в одной, которую выдавали только по особым случаям, была богато иллюстрированная сказка, где Попай, Блуто и даже Вимпи — Пожиратель Котлет по очереди отвоевывали Олив Ойл). Там еще находились всякие принадлежности, в том числе цветные восковые карандаши, которым Делакруа позднее нашел хорошее применение. А еще в смирительной комнате лежала куртка, которую никто не желал надевать: белая, сшитая из двойного слоя ткани с пуговицами, застежками и пряжками на спине. Мы все знали, как в два счета запаковать в нее «проблемного» ребенка. Они не так часто бушевали, наши потерянные парни, но, если бушевали, Боже, ждать не приходилось, когда все уладится само собой.

Брут достал из ящика стола большую книгу в кожаном переплете с надписью «Посетители» золотыми буквами на обложке. Обычно эта книга месяцами лежала в ящике. Когда к заключенному приходили посетители — кроме адвоката или министра, — его приводили в специально отведенную комнату за столовой. Мы называли ее «Аркада». Почему, не знаю.

— Ради Бога, ответь, что ты собрался делать? — спросил Дин Стэнтон, глядя поверх очков, пока Брут открывал книгу и листал страницы, где отмечались посетители, приходившие к людям, которых уже нет в живых.

— Согласно правилу 19, — начал Брут, найдя последнюю страницу. Он взял карандаш, послюнявил кончик — вредная привычка, от которой он никак не мог отделаться, — и приготовился писать. Правило 19 гласило: «Каждый посетитель блока „Г“ должен предъявить пропуск администрации и в обязательном порядке должен быть занесен в специальный журнал».

— Он с ума сошел, — заметил Дин.

— Он нам не показал пропуска, но я его пропущу на этот раз, — продолжал Брут. Он еще раз лизнул кончик карандаша на счастье, потом в колонке «Время прихода» проставил 9:49.

— Конечно, почему бы и нет, большие боссы делают исключения для мышей, — сказал я.

— Еще бы, — согласился Брут. — Нет карманов. — Он оглянулся, чтобы посмотреть на настенные часы позади стола, потом в графе «Время ухода» написал: 10:01. Длинная линеечка между двумя числами называлась «Имя посетителя». Секунду напряженно подумав, наверное вспоминая, как правильно пишется, Брутус Ховелл старательно вывел: «Вилли-Пароход», которого большинство людей знает как Микки-Мауса. Это потому, что в первом звуковом мультфильме он закатывал глаза, качал бедрами и дергал за веревочку свистка на капитанском мостике парохода.

— Вот так, — сказал Брут, захлопывая книгу и кладя обратно в ящик. — Дело сделано.

Я засмеялся, но Дин, который всегда оставался серьезным, даже если понял шутку, нахмурился и начал усердно протирать стекла очков.

— У тебя будут неприятности, если кто-нибудь увидит. — Потом, поколебавшись, добавил: — Кто-нибудь не тот. Он опять помолчал, засомневался, близоруко посмотрел вокруг, словно ожидая увидеть, что у стен выросли уши, и закончил: — Кто-нибудь типа этого задницеголового Перси Уэтмора.

— Еще чего, — сказал Брут. — Перси Уэтмор сядет за этот стол только в день моего ухода на пенсию.

— Ты уйдешь раньше. Тебя выгонят за шуточки в книге посетителей, если Перси шепнет нужное слово в нужное ухо. А он сможет. И ты это знаешь.

Брут сердито взглянул на него, но ничего не сказал. Я подумал, что попозже он сотрет то, что написал. А если не сотрет, то это сделаю я.

На следующий вечер, когда мы уже отвели в блок «В» сначала Биттербака, а потом Президента (они там принимали душ после того, как местных заключенных закрывали на ночь), Брут спросил меня, не поискать ли нам Вилли-Парохода в смирительной комнате.

— Да, думаю, надо, — кивнул я. Мы хорошо посмеялись над ним тогда, но я знаю, что, если мы с Брутом найдем мышонка в смирительной комнате, особенно если он начал выгрызать себе что-то вроде гнезда в одной из мягких стен, мы его убьем. Лучше убить разведчика, неважно, каким бы забавным он ни был, чем потом жить с переселенцами. И нет нужды говорить о том, что никто из нас не стыдился убивать мышей. В конце концов, именно за убийство крыс нам и платят зарплату.

Но мы не нашли Вилли-Парохода, позже ставшего известным как Мистер Джинглз, в ту ночь ни в мягких стенках, ни за собранным хламом, выброшенным в коридор. А хлама было много, гораздо больше, чем я ожидал, потому что мы давненько не пользовались смирительной комнатой. Скоро мы опять начнем ее часто открывать с появлением Вильяма Уортона, но, конечно, мы тогда этого еще не знали. К счастью.

— Куда он делся? — наконец спросил Брут, вытирая пот с шеи большим голубым платком. — Ни дырки, ни трещины… ничего, но… — Он указал на сток в полу. Ниже решетки, сквозь которую проходил мышонок, была тонкая стальная сетка, через которую и муха бы не пролетела. — Как он попадает внутрь? Как выходит?

— Не знаю, — пожал я плечами.

— Но ведь он пролез сюда, так? Я хочу сказать, что мы трое его видели.

— Да, прямо под дверью. Ему пришлось протискиваться, но он пролез.

— Боже, — произнес Брут, и слово это прозвучало странно в устах такого громадного человека, — как хорошо, что заключенные не могут становиться такими маленькими, правда?

— Да уж, верно, — сказал я, пробегая глазами по ткани на стенках в последний раз в поисках дырочки, трещины, чего угодно. Ничего. — Ладно, пошли.

Вилли-Пароход появился снова через три дня, когда дежурил Харри Тервиллиджер. Перси тоже дежурил, и прогнал мышь назад той самой шваброй, которой чуть не воспользовался Дин.

Грызун легко удрал от Перси и победно залез в щель под дверью смирительной комнаты. С громким воплем Перси открыл дверь и вывалил снова весь хлам. Харри рассказывал, что это было одновременно и смешно, и страшно. Перси орал, что поймает эту проклятую мышь и оторвет ей голову, но, естественно, не поймал. Потный и взлохмаченный, с выбившейся сзади рубашкой, он вернулся к столу дежурного через полчаса, отбрасывая волосы со лба и говоря Харри (который молча читал во время всего этого гвалта), что прикрепит полоску звукоизоляции под дверь, — это решит проблему грызунов, заявил он.

— Это ты здорово придумал, Перси, — сказал Харри, переворачивая страницу вестерна. Он подумал, что Перси забудет о том, что хотел закрыть щель под дверью, и был прав.

Гораздо позже, зимой, уже по прошествии всех этих событий, однажды ночью пришел Брут, мы были вдвоем тогда в блоке «Г»: камеры временно пустовали, и все охранники на время распущены. Перси перешел в Бриар Ридж.