И гонщик чувствует эту злую силу скорости. Скорость берет себе в союзники изначальный инстинкт самосохранения: сжимается сердце на повороте, а нога сама стремится убавить газ… Но это и есть единоборство со скоростью — победа над страхом, расчетливый риск. И никто не заставляет человека рисковать головой на этой серой асфальтовой ленте, никто не заставляет его гнаться за этой непонятной, но столь ощутимой здесь, на кольце, скоростью, отвоевывая секунды, даже доли секунд. Человек может не садиться за руль машины, не надевать шлема и очков гонщика, может заняться собиранием марок, вышиванием гладью или еще чем-то спокойным и безопасным, но почему-то он снова и снова, после успеха и после неудач, напяливает шлем и очки и садится за руль. Никто не принуждает его, он идет на это сам, и значит, скорость — это еще и свобода. Но за все надо платить, и на соревнованиях гонщик теряет в весе несколько килограммов. И вряд ли даже летчик ощущает скорость острее, чем автогонщик. Если ты, притормаживая перед поворотами больше, чем другие, потеряешь на круге всего полсекунды, то за тридцать кругов ты отстанешь от лидера чуть ли не на полкилометра, и на этом полукилометре разместятся все участники гонки, а ты останешься последним… Нет, это не пустая забава — одолеть скорость, победить страх, выжать из машины все что она может дать, и даже больше…

Когда Яковлев, пройдя поворот «площадь», выехал на внешнюю полосу трассы и убавил газ, день уже совсем померк, асфальт стал темно-лиловым, и потемнели кусты, обрамлявшие дорогу, только кроны высоких деревьев еще освещались медно-красными бликами.

Алла вдруг закрыла лицо руками и прижалась головой к его плечу.

— Господи, — медленно, изменившимся голосом сказала она, — никогда не думала, что это так… так страшно и радостно. — Она выпрямилась, опустила руки, и Яковлев, бросив мимолетный взгляд, увидел, что лицо у нее усталое и серьезное. Он ничего не сказал и повел машину совсем медленно.

— А закат пропустили, — огорченно заметила Алла.

— Нет, еще не пропустили, — Яковлев подвернул к самой обочине и остановил машину. — Идем быстрей.

Через проход в шпалере они вышли на открытое место. Прямо перед ними простиралась стеклянно-сумрачная гладь залива. У берега вода казалась бурой, но дальше к горизонту светлела и сливалась с соломенным небом. Оплывающий сплюснутый шар горел неоновым светом и медленно погружался в воду. И меркли верхушки деревьев вокруг…

Яковлев запомнил тот вечер и тот закат.

Домой они возвращались в пустом трамвае. Снова сидели у окна друг против друга и почти не разговаривали.

Яковлев задумчиво смотрел на светящиеся окна домов, на витрины, на людей, по-летнему ярко одетых, куда-то устремленных. Все это, виденное много раз и уже не вызывавшее никаких чувств, сейчас, в присутствии этой девушки, казалось исполненным смысла и непривычно красивым.

Он проводил ее до самого подъезда дома.

Заря белой ночи уже занялась над городом, и свет был неверный и странный, будто плыли и плыли в воздухе мелкие искрящиеся чешуйки слюды.

Лицо девушки было задумчивым, обращенным в себя. Но когда она протянула Яковлеву руку, их взгляды встретились на миг. И что-то вдруг радостно дрогнуло в нем.

Яковлев только чуть коснулся теплой маленькой ладони. Он еще постоял, прислушиваясь к дроби ее каблуков по ступеням лестницы, а потом побрел узкими безлюдными улочками Петроградской стороны, стараясь почему-то не нарушать их покой шумом шагов. Что-то все дрожало в нем, радостно и в то же время пугающе. И вспоминал он этот ее короткий, казалось, таящий обещание взгляд.

…Яковлев стоял в стеклянном переходе института и, щурясь от солнца, смотрел на полигон, где мчащиеся в отдалении машины казались цветными игрушками… Сегодня все казалось ему ненастоящим. Только этот взгляд Аллы, когда она сказала: «Ты прости меня», — только этот взгляд был настоящим. В нем был неподдельный холод… Сколько же лет длится этот иссушающий, как недуг, разговор взглядами. И уже не понять: зачем, почему? Он очень устал от всего этого, и только дело держит его здесь. Только машина, которой, в сущности, еще нет, но которую он, Яковлев, так четко себе представляет. Нет, это он должен довести до конца. Здесь он не сойдет с дистанции…

Яковлев тряхнул головой, отгоняя непрошеные мысли, сжал губы и, упрямо набычившись, вышел из перехода в коридор главного корпуса. Он уже принял решение и знал, что все расскажет Жоресу, — ему был нужен художник-конструктор, дизайнер.

Конструктор любого нового автомобиля решает сложную и трудную задачу. Он должен создать машину лучше существующих. Это значит, что конструктор вступает в единоборство со всеми достижениями автомобильной науки и техники, со всеми своими предшественниками, со всеми ограничениями, которые накладывает современная технология, современные требования унификации, современные материалы, у которых, как кажется конструктору, всегда недостает прочности, всегда избыток веса и слишком высокая цена.

Конструктор маленького легкового автомобиля стремится сделать невозможное: его автомобиль должен быть не хуже большого, но меньше, легче и дешевле. Это несовместимые требования. Для того чтобы в маленький автомобиль поместилось столько же пассажиров, сколько помещается, например, в «Волге», нужно, чтобы этот автомобиль изнутри был… больше, чем снаружи; для того чтобы этот автомобиль был легче, нужно уменьшить металлоемкость конструкции, но это приведет к потере прочности, а если строить автомобиль из легких и прочных сплавов и металлов, например из титана, — он будет стоить столько, сколько стоит самолет. И еще конструктору противостоит скорость, устойчивость, маневренность, надежность и комфортабельность, а это взаимоисключающие качества: скорость ухудшает устойчивость, устойчивость и скорость ухудшают маневренность, и от всех этих качеств зависит надежность, а комфортабельность требует увеличения размеров, а значит — и веса, — и, как в сказке «У попа была собака…», конструктор маленького легкового автомобиля снова оказывается там, откуда начал. Поэтому конструкция любого автомобиля требует компромиссных решений, конструкция маленького автомобиля — сплошной компромисс. Но пока человечеству нужны автомобили, до тех пор не переведутся люди, которые их конструируют.

Каждый год в международных автомобильных салонах демонстрируются все новые и новые конструкции машин. И кажется, что уж в этом-то году исчерпаны все мыслимые возможности совершенствования легкового автомобиля, но на будущий год появляются новые конструкции, более совершенные, более экономичные и более красивые. Проходит год-два, самое большое — пять лет, и автомобиль новой конструкции устаревает, потому что не отвечает возрастающим требованиям экономичности, удобства, красоты. Особенно быстро стареют самые маленькие автомобили, потому что в их конструкции заложен самый большой компромисс. В истории мирового автостроения известны только два-три случая, когда маленький автомобиль без изменений выпускался долгие годы, потому что мог удовлетворять растущим требованиям практичности, — так было со знаменитым «жуком», с «фольксвагеном», который простоял на конвейере больше тридцати лет. Но пришел и его черед… А часто бывает так, что автомобиль устаревает, еще не успев выехать за ворота проектного института. И любой конструктор мечтает построить такой автомобиль, который был бы современен не только сегодня, но и завтра, и не только завтра, но и послезавтра. И любой конструктор знает, что это очень трудно, почти невозможно. И конструктор надеется, что именно он сделает невозможное…

Приблизительно так можно коротко и на понятном неспециалисту языке охарактеризовать те мысли и чувства, которыми жил Григорий Яковлев последние два года. И теперь он шел к художнику-конструктору, который является одним из главных, неотъемлемых участников проектирования современного автомобиля. И этого человека нужно было завоевать, заставить поверить в свою идею, чтобы он зажегся, ибо хороший автомобиль могут создать только единомышленники, люди, понимающие друг друга с полуслова.