— Что в этом плохого?

— А что хорошего?..

Каретникова опустила глаза:

— Хорошего, конечно, мало… Бабская месть во мне заговорила. Раньше мы с Любой дружили. Потом она на меня обиделась, что я не вышла замуж за Левчика. Стала грязью поливать. А я разве виновата, что ко мне, даже когда не хочу, мужики липнут? Короче, я тоже психанула и самым настырным поклонникам сталa называться Любой Зуевой. Общежитский телефон Любин говорила, чтобы прилипалы понервировали ее.

— И много таких случаев было?

— Больше, чем надо. — Даша устало посмотрела Антону в глаза. — Что-то вы глубже Кости Веселкина роете. Дело, кажется, пахнет не одним украденным магнитофоном. Скажите откровенно: что с Левчиком?..

— Убили его, — сказал Антон.

— Насмерть?!

— Разумеется.

— Не пугайте… — Даша растерянно заморгала, на глазах у нее навернулись слезы. — Такое даже подонок Труфанов не сделает. И вообще… за что Левчика убивать? Головой ручаюсь, не за что!..

Внезапно зазвонил телефон. Каретникова не обратила на это ни малейшего внимания. Звонки раздавались настойчиво, но Даша сидела, прижав ладони к коленям, словно заледеневшая. Только по просьбе Бирюкова она подошла к телефону и сняла трубку:

— Слушаю… Отстань, без тебя тошно… Ничего не случилось. Всю ночь в самолете не спала, потому и не в настроении. Уехали… Почему уверен?.. Ах проконтролировал! Ну, считай, что с двумя мужиками любовь кручу. Устраивает?.. Нет?.. Тогда катись ты, Ричард, на хутор бабочек ловить! Как понял? Перехожу на прием! Конец связи… — Даша резко бросила телефонную трубку на аппарат и кончиками пальцев вытерла на щеках полоски от скатившихся слезинок. — Вот связалась на свою голову с подонком!..

— Зубенин?.. — спросил Антон.

— Кто же еще. Уже проверил, что черная «Волга» стоит у моего подъезда, и переживает, как бы я днем не переночевала. Еще один «Агрессор» нашелся!..

— Ревнует?

— Зациклился на бабах. — А к Зуеву он вас не ревновал?

— С какой стати? Ричард не знает про Левчика. И вообще… на работе я недотрога, как секретарша Златка. Только та напропалую с директором крутит, а я, по правде, ни с кем из сотрудников института не связываюсь. Последнее дело — в родном коллективе с женатиками любовь крутить.

Каретникова, словно не находя себе места, прошлась по комнате. Затем принесла из кухни полстакана воды и торопливо стала рыться в глубине сумки. Видимо, не отыскав то, что надо, вытряхнула содержимое: на журнальный столик. По столику рассыпались упаковки разных лекарств. В основном, как заметил Бирюков, это были препараты, успокаивающие нервы. Выдавив сразу две таблетки, Даша мелкими глотками запила их водой, глубоко вздохнула и вяло принялась сбрасывать лекарства назад, в сумку. Антон спросил:

— Снотворное?..

Даша молча кивнула. Уложив лекарства, поставила сумку под столик, села на стул и зябко поежилась:

— В двадцать пять лет бессонницей маюсь, транквилизаторы глотаю Думаете, от хорошей жизни?..

— Я о вас почти ничего не знаю, — сказал Бирюков.

Каретникова усмехнулась:

— И никто ничего толком обо мне не знает. На работе женщины завидуют: вот Дашка живет! Не хнычет, шутит, смеется. И правда, смеюсь много. Но иногда сквозь смех так сердце защемит, что в глазах темнеет. Вот до чего пятилетняя борьба за жизнь меня довела… Когда в ГПТУ училась, жила в общежитии. Никаких забот не было. Закончила учебу — направили в телеателье. Квартиры нет. Сняла в частном домике у старушки за Каменкой комнатку. Получала сто рублей, тридцать за квартиру отдавала. На семьдесят рубликов в месяц и питалась, и одевалась, и обувалась. Можете представить, как сытно и нарядно выглядела. Зуев тогда жил у бабушки. Когда бабушка умерла, Левчик стал к себе звать. Тогда он нормальным был, красивым. Я тоже не уродина. Подали заявление в загс, и надо ж было Левчику на энцефалитного клеща нарваться… Как увидела его после больницы, внутри захолодело. Открутилась под разными предлогами от загса. В ателье вкалывала, не считаясь со временем, а зарплата — все те же сто рублей. Дошла до ручки. Стала пробивать место в общежитии — глухо. Посоветовали сочувствующие люди сходить к председателю райисполкома. Пробилась в приемную. Там — медальный звон. Ветераны собрались по квартирному вопросу. Председатель всех разом к себе впустил Каждому слово предоставил. Ну старички и пошли свои подвиги расписывать! Один — под Сталинградом бился, другой — Москву отстоял, третий — на вражескую амбразуру грудью падал и до сих пор не может понять, почему живым остался, четвертый — чуть в Эльбе не утонул. Короче, как я и поняла, заслуги у ветеранов сомнительные и юбилейных медалей старички наполучали за то, что после войны долго прожили. Предрайисполкома тоже, видать, раскусил ораторов. Слушает внимательно, ласково улыбается, а у самого, вижу, зевота скулы сводит. Докатилась очередь до меня. Удивился: «Тебе, цыпленок, чего? Тоже квартиру? На каком основании?» — «На том, — говорю, — что цыпленок тоже хочет жить». — «Живи, девочка. Кто тебе не дает?» Начала лепетать про сторублевую зарплату, а ветераны всей бригадой, чуть не в рукопашную, на меня: «Бессовестная! Не успела на ноги стать, и уже квартиру ей подавай!» Тут такое началось… В общем, из кабинета выскочила без памяти. Чувствую, ноги подкашиваются. Села на райисполкомовском крыльце, зубы стиснула, а слезы ручьем катятся. В голове пусто, как в турецком барабане. Сколько времени просидела, не помню. Вроде бы ветераны медалями прозвенели. Чиновники из райисполкома после работы выплеснулись. А я все сижу. Смотрю, сам председатель выходит — представительный, гордый дядечка с невыспавшимися глазами. Думаю, сейчас остановится, скажет: «Не реви, цыпленок. Построим вот к двухтысячному году тьму квартир, каждая семья по-человечески жить станет». Не остановился. Будто каменный, прошагал к персональной «Волге», хлопнул дверцей с шиком укатил…

Каретникова вновь открыла сумку с лекарствами. Опять две таблетки запила водой.

— Напрасно злоупотребляете, — сказал Бирюков.

Даша вяло махнула рукой и стала рассказывать дальше:

— В общем, сижу на райисполкомовском крыльце — света белого не вижу. Подсаживается кругломордый дядечка. Рот до ушей, хоть завязочки пришей. Отодвинулась: «Чего ощерился?» Он посерьезнел: «О чем, дева, плачешь?»

В другое время послала бы прилипалу далеко-далеко, а тут слезы так задушили, что говорить не могу… Короче, улыбчивый весельчак оказался инженером из жилтреста. Привел он меня в только что заселенную девятиэтажку, вручил ключ от двухкомнатной квартиры и говорит: «Здесь отопление не работает, но к зиме наладим». Обрадовалась — словами не рассказать! Не помню, как перетащила от старухи свои вещички. А к ночи благодетель мой с бутылкой заявился — обмыть, дескать, новоселье надо. Ушел утром. Пообещал прописку и ордер на законном основании. Через неделю опять бутылка с ночевкой. Через месяц, чтобы легче жилье узаконить, переселил меня в этом же доме в однокомнатную квартиру, в которой туалет не работал. Господи, я и без туалета рада была жить всю жизнь под собственной крышей. Ушла из телеателье, поступила на курсы чертежниц. Живу бесплатно. В кухне уже пустые бутылки девать некуда, а с пропиской заминка. Переселились в другой дом, где в трехкомнатной квартире электроплита не работала. Ничего, керогаз купила. Живу опять же бесплатно, но с пропиской и ордером все не получается. В общем, за год сменила пять квартир. Даже четырехкомнатную заняла, в которой на полу линолеум забыли настелить. А мне и без линолеума — рай. Вдруг пропал мой благодетель. Позвонила в жилтрест. Оказывается, за взятки арестовали. Я обалдела. Мама милая, что делать?! Возвращаться к родителям в деревню — гордость не позволяет. Односельчане засмеют. Да и чем в колхозе заняться? Коров доить? Это ж беспросветность до гроба!.. А, думаю, буду жить, пока не выгонят или не посадят. Закончила курсы, в НИИ устроилась. Стала хлопотать законную квартиру — не светит. Попробовала через секретаршу Златку к директору подмазаться, а Златка сама на птичьих правах живет. Правда, директор скоренько пробил ей квартирку. На новоселье я подарила Златке записанную Левчиком кассету с песнями Валерия Леонтьева. Златка расчувствовалась и говорит: «Знаешь, Даша, в нашем доме старичок один немощный живет, вот-вот коньки откинет. Ты устройся к нему в сиделки, пропишись. Когда загнется, квартира твоей станет». На следующий день я заглянула к этому старичку. Он таким симпатичным показался, как божий одуванчик. Заегозил ласково: «Хоть сегодня, девочка, переезжай!» Может, плюнула бы на авантюру, да… Приезжаю с работы домой — мои вещички на лестнице стоят. Строители вспомнили, что надо линолеум в квартире настелить. Куда деваться?.. Перевязала куском проволоки матрасик, зажала его под мышкой, в другую руку — чемодан и покатила к божьему одуванчику. Прожила неделю, другую. Манную кашу хозяину варю, обстирываю его, квартиру ежедневно прибираю. Старичок в восторге, но с пропиской тянет, вроде того жилтрестовского взяточника. Смотрю, женьшень начал попивать. Будто между делом о загсе заговорил. Я чуть в обморок не брякнулась. Думаю, у меня глаза от стыда лопнут, когда с таким неандертальцем регистрироваться приду. А старичок начинает спираль закручивать, мол, без загса о прописке и не мечтай. Завертелась я как кошка с прижатым хвостом. И так и сяк подмазываюсь, дескать, можно и без загса, только пропишите. Старик на дыбы: «Как без загса?! Это безнравственно!» Вот, думаю, нравственник нашелся — внучку в жены вербовать. В общем, не отвертелась… Хлопнула для храбрости, чтобы море было по колено, и поплелась в загс. На регистрацию — тоже под допингом. В белом платье, с золотым кольцом. Одуванчик финансировал венчальный маскарад. Только получили свидетельство о браке, я прямо в невестином наряде — к домоуправу, на прописку. Успокоилась лишь, когда увидела в паспорте прописной штампик…