Джакала, на миг замешкавшись, был вдруг оттеснен в сторону одним из копейщиков. Оказавшись у реки, он вдруг нагнул свою мощную шею и принялся жадно пить — так, словно не пил столетия.

Глядя на его тяжело ходящие бока, Конан с ненавистью подумал: "Сейчас я тебя напою! Ты больше никогда не захочешь пить после этого!"

Быстро распорядившись катить валуны и камни, он с шемитами плотно заложил старое русло ручья. Джакала в недоумении уставился вверх, откуда стекала струя водопада, но увидел там лишь ухмыляющееся лицо киммерийца. Исполнясь ярости, жабий бог начал карабкаться наверх, чтобы добраться до врага. И тогда первые струйки ручья, переполнив запруду, потекли вбок, прямо по мягкому базальту склона вулкана.

Словно тысячи разгневанных змей разом зашипели со всех сторон. Завеса белого пара, вырвавшаяся из камней, вмиг окутала непроницаемым саваном и бога, и шемитов. Джакала замотал головой, не зная, в какую сторону кидаться. То здесь, то там начали взрываться маленькие гейзеры. В бога полетели обломки скал и камни, он съежился, отчаянно ревя.

— Ну, а теперь все вместе! — вскричал Конан. — Камнями, копьями и всем, что попадется под руку!

Выкатив из запруды особенно большой камень, Конан и еще трое шемитов сбросили его на голову отвратительной твари. Копье киммерийца, просвистев в воздухе, вонзилось в шею чудовищу. Остальные зашвыривали его чем придется, крича и пританцовывая.

— Уходи, уродливая жаба! — кричал Конан. — Убирайся в свою могилу! — Тебе не справиться и с головастиками, не то что с людьми!

Шаг за шагом баалурцы теснили бога обратно к гробнице. Он отступал под их яростным натиском все дальше, пока наконец не развернулся и не исчез в глубине коридоров.

— Теперь волоките камни, и давайте закроем этот склеп! Там ему самое и место! — Подавая пример, Конан приволок огромный валун. — Попробуем сдвинуть двери, а если не получится, завалим камнями!

Но, к их удивлению, массивные створки легко подались и закрылись, словно шемиты привели своими усилиями в действие древний механизм. Едва был навален сверху последний камень, как от ручья послышался хорошо знакомый голос:

— Идиоты! Шакальи дети! Выродки гиен! Я еще отому вам! Вы пожалеете, что появились на свет!

Над ручьем стояла Зерити, по-прежнему в одежде чернокожего. Во время битвы она внимательно следила за исходом, а увидев, что бога загоняют обратно в гробницу, поспешила спрятаться.

Солдаты обернулись к колдунье. Ее здесь знали все без исключения, поэтому не менее двух дюжин камней полетело ей в голову.

— Не делайте этого! — крикнул Конан. — это лишь ее призрак! Вы попадете в Нк'ча! — Он обернулся к Зерити: — Что тебе надо от нас, ведьма? Уходи!

Зерити улыбнулась, обнажая белые зубы. — Конечно, я уйду! Но посмотрите, вы растревожили подземных духов. Если они выпустят вас отсюда живыми, мы еще увидимся… Через год или, может, через два — раньше вы домой не доберетесь. Но когда вы наконец явитесь со своим лотосом, будет уже поздно. Я с удовольствием посмотрю на ваши лица, когда вы увидите, как мало осталось от некогда красивого города.

— Твой бог снова в своей гробнице, ведьма, — зло сказал Конан. Он чувствовал свою беспомощность против этой жрицы темных сил, которую не мог даже ранить, ибо она носила чужое тело. — От твоего королевства ничего не осталось.

— Мой бог, ха! — рассмеялась Зерити. — Он оказался слабаком! Ошалел от солнца… А я вернусь к Сэту — юной и еще более прекрасной, чем теперь! И помни, что твой путь обратно в Баалур лежит теперь через мои земли, земли Черного Круга! Верховная жрица Сэта… да, это хорошая мысль! Но у меня еще остались кое-какие дела, поэтому — прощайте!

Зерити исчезла. На том месте, где она стояла, остался лежать на земле Нк'ча.

Конан бросился к Каспиусу — и вскоре нашел его, помятого, с парой переломанных ребер и всего измазанного липкой розовой слизью. Но лекарь был жив и, когда Конан осторожно потряс его, застонал и открыл глаза. Увидев склонившееся над ним лицо киммерийца, Каспиус пробормотал:

— Какой же я был дурак… Целую жизнь честного служения науке положить за предательство… Я слишком слаб и стар.

— Не так уж ты оказался и слаб, старик! — рассмеялся Конан. — Можешь считать себя героем: Джакала снова в гробнице, и первый его удар на себя принял ты! — Поддерживая лекаря под руку, он довел его до собранного лотоса и заставил сесть рядом с мешками. — И служение твое еще не кончено! Надо привезти лотос в Баалур. Ты испытал его на себе — пора им вылечить всех остальных!

Трупы убитых погребли в жаркой лаве расселины вулкана. По счастью, проснувшаяся гора не разверзлась по склонам, и большая часть зарослей волшебного лотоса не пострадала. В любом случае собрано его было уже изрядное количество.

— А теперь — в лагерь! — скомандовал Конан. — Нам предстоит перебрать и просушить это все! Чем скорее мы двинемся в обратный путь, тем скорее окажемся дома!

Ранним утром принцесса Исмаэла неожиданно проснулась. Яркий солнечный свет потоком лился сквозь шелковые занавески и теплой лужицей лежал на ее розовом одеяле. Жмурясь, она потянулась и, откинув одеяло, соскочила с постели. Солнечные зайчики, отражаясь от хрустального кувшина на ее туалетном столе, весело прыгали по стенам и потолку.

Утопая босыми пятками в пушистом ковре, она подбежала к окну и распахнула створки. Солнце щедрым потоком заливало дворцовый сад, еще не высохшая роса на цветах переливалась, подобно бриллиантам. На все лады свистали птицы, в воздухе плыл запах дождя и свежей листвы. На ярко-синем небе не было видно ни одной тучки.

"Сколько же я болела, — подумала она, — неужели целую зиму?" Она подумала о маме и тут же поняла, что не видела ее почти вечность. Но почему-то ей трудно было представить лицо своей матери, и уж совсем не помнила она лица отца — они словно скрывались в какой-то туманной дымке. Стоило ей попытаться вспомнить своих родителей, как вокруг вставала полутемная спальня, шепот и осторожная беготня слуг и глаза мамы — испуганные, тревожно-умоляющие. Единственное, что она хорошо помнила, — это то, что мама ее была королева, а отец — король.

Откуда-то тянуло вкусными запахами — как видно, в дворцовой кухне

готовили завтрак. Ее мама, наверно, уже проснулась и, конечно же, будет рада видеть свою маленькую дочь. За окном начинался чудесный день, и столько надо было успеть сделать.

Широкий карниз, проходящий у нее под окном, выводил на галерею, опоясывающую весь дворец. Она не раз уже пользовалась им, когда хотела ускользнуть, не замеченной слугами. Вылезя из окна, она пробралась по карнизу и уже шагнула на парапет галереи, как какая-то огромная черная птица с криком сорвалась сверху и вцепилась ей в волосы когтистыми лапами. Крик ее звучал как-то странно, словно смеялась очень злая женщина.

Исмаэла ахнула, изо всех сил цепляясь за парапет, но черная птица тянула ее вниз. Если бы принцесса отпустила руки, она наверняка разбилась бы насмерть о каменные плиты двора.

Черные когти терзали ей волосы, черные крылья били по лицу. Взглянув вверх, она увидела, что в небе парят десятки таких птиц и все эти черные твари снижаются к ней. От взгляда их мертвых глаз у принцессы кровь стыла в жилах. Исмаэла глянула вниз и увидела две маленькие фигурки, бегущие по саду. Это были ее отец и мать. Лица их были обращены к ней, губы повторяли ее имя.

— Исмаэла, бедное мое дитя! Когда же ты наконец вернешься к нам? — шептала Руфия, склонившись над бледным личиком принцессы.

За эти страшные дни королева словно состарилась на десять лет. Она была бледна, глаза ее потеряли блеск, а волосы потускнели. Афратес с горькой нежностью смотрел на ее мокрое от слез лицо, проклиная собственную беспомощность отца и правителя. Над городом стояло зарево тысячи огней, бледные тени слонялись по его улицам. Многие, впав в безумие, кричали, кривлялись и распевали песни — иногда под самыми окнами дворца. Но ни огни, ни крики не могли разбудить его маленькую дочь. Уже много дней лежала он неподвижно в своей постели, и только выражение ужаса, время от времени искажавшее детские черты, говорило о том, что она жива.