— Я предупреждал тебя еще в Баалуре, — коротко выдохнул Конан, — что это безумная затея. Даже если мы когда-нибудь найдем серебряный лотос, я скажу, что он обошелся нам слишком дорого.

Но серебряного лотоса пока по-прежнему не было, а поиски его и в самом деле обходились слишком дорого. На четвертую ночь почти половина людей слегла от какой-то непонятной болотной болезни. Хуже того, вернулись кошмары. То ли Зерити решила, что пора наконец обратить внимание на приближающихся искателей целебных растений, то ли тому причиной были ядовитые испарения, но люди снова начали стонать и метаться во сне. Плохо приходилось и лошадям и верблюдам. Последней каплей была какая-то мистическая несводимая ржавчина, пожирающая оружие.

Но всему рано или поздно приходит конец. Постепенно болото снова перешло в русло реки, правда, все такое же заросшее и зловонное. Вдоль берегов этого темного, отдающего торфяным запахом канала теснились настоящие джунгли. В ветвях день и ночь скакали и кричали яркие птицы, стаи обезьян с визгом проносились над головами путешественников, швыряя в них объедки и грязные палки. Вокруг цвели тысячи самых разнообразных цветов, от их запаха было трудно дышать. Но серебряного лотоса попрежнему не было.

А русло реки тем временем становилось все уже. Пятнистые леопарды пробегали, дразня, под самым носом у баалурцев, исчезая прежде, чем они успевали наложить стрелы на тетиву. Ядовитые водяные змеи, чей укус убивал почти мгновенно, выползали на медленно плывущие пироги погреться на солнышке — и горе тому, кто неосторожно наступал на них.

Казалось, в этих джунглях, грозящих смертью на каждом шагу, невозможно выжить человеку. Но воткнувшаяся однажды на рассвете в борт пироги отравленная стрела показала, что лес обитаем.

Вскоре путешественники поняли, что новое столкновение с дикарями неизбежно: вдали все отчетливее слышен был бой больших боевых барабанов. Около середины того дня, в утро которого из зарослей вылетела стрела, по берегам реки начали попадаться несомненные признаки близкого присутствия воинственного племени: оскаленные черепа, обтянутые черной высохшей кожей, висели чуть ли не на каждом дереве. Короткое время спустя показались и тела несчастных — обезглавленные полуразложившиеся трупы, выставленные вдоль берегов. Все они были изуродованы, а у некоторых не хватало рук или ног.

Поэтому баалурцы почти не удивились, когда им навстречу из зарослей вышло сущее чудовище: чернокожий воин в яркой раскраске по всему телу, с радужными перьями и иглами дикобраза в собранных в пучок волосах, с длинным луком и связкой стрел — отравленных, судя по черным пятнам на наконечниках. Увидев пришельцев, он оскалил зубы в широкой дружеской улыбке, и по спинам шемитов пробежал холодок — клыки у черного воина были острые, как у мыши-вампира.

Вновь пустив в ход свои скудные знания кешанского языка, Конан сумел выяснить немного, но этого вполне хватило, чтобы успокоить воинов. Имя дикаря звучало как Нк'ча, и охотничьи земли его племени простирались на много дней пути от большого водопада. Его деревня подчинялась великому вождю по имени Гвандала, чья деревня лежала еще выше по течению. По словам Нк'ча, этот вождь был столь велик, что мог четыре раза в год есть человечье мясо, что, как известно, запрещено простым детям леса.

Да, разумеется, теперь он не собирался убить их. Черные люди не едят белых, а убивать и не есть врага — пустая трата стрел. Он мог бы, конечно, убить их — чтобы возвыситься в глазах своих людей и речного бога-крокодила Джавалы. Но, видя, что они больны, он решил этого не делать.

Выяснив все это осторожными расспросами, Конан вздохнул с некоторым облегчением. Его люди действительно были больны почти поголовно, лошади и верблюды дохли ежедневно, и война с каннибалами могла обернуться простым избиением и без того полуживых людей.

Поэтому Нк'ча был торжественно избран проводником удивительных белых людей в удивительных лодках, хотя баалурцы с большим удовольствием сбросили бы его в реку — прямо в зубы его Джавале. Но его присутствие на головной пироге давало им некоторую гарантию, что соотечественники приветливого людоеда не кинутся на них со стрелами и копьями, едва завидят.

Нк'ча гордо замер на носу пироги, опираясь на свой лук, а Конан негромко сказал Каспиусу:

— Может, тот мальчишка-зуагир знал о нашем походе больше, чем мы сами.

Каспиус почесал отросшую бороду.

— Вы хотите сказать, что Тхутала — это и есть Джакала, а быть может, и их Джавала? И мы сейчас направляемся прямо к нему? Или наше появление здесь разбудило какого-то нового бога, того смертельного врага Эрлика?

Конан пожал плечами:

— Скорее, не нового, а очень древнего бога. Может, именно поэтому и не стали преследовать нас стигийцы. Должна быть какая-то связь между ними — между Сэтом и Джакалой, змеей и крокодилом. Может, Зерити даже… — Но тут киммериец махнул рукой, сам не зная, что хотел сказать.

— Если все действительно обстоит таким образом, — с беспокойством проговорил Каспиус, — то лучшим решением будет как можно скорее повернуть назад. Хотя что мы сможем сделать против желания бога?

— Не знаю, что мы можем сделать, но я дал клятву, — мрачно ответил Конан. — И намерен сдержать ее, покуда возможно.

Нк'ча оказался очень полезен путешественникам. Когда поблизости снова загремели барабаны и Конан спросил, не означает ли это, что на них готовится нападение, каннибал ответил с неизменной улыбкой, что пусть их это не беспокоит, он уже дал своим людям знать, что идут пироги чужестранцев и что их следует пропустить, воздав всяческие почести.

— Отлично, — проворчал Конан. — Надеюсь, твоя улыбающаяся физиономия послужит нам верительной грамотой.

Нк'ча попросил объяснить ему, что такое верительная грамота. Конан объяснил, как сумел.

— Нет, могучий белый Властелин Черной реки! — ответил дикарь, улыбаясь во весь рот. — Я здесь ни при чем. За вами следуют птицы великого Джавалы, а значит, с вами его милость. — Ион с довольной ухмылкой указал вверх, где над лесом парили стервятники, едва различимые сквозь деревья.

Так они плыли еще несколько дней — сквозь утренние туманы, ночные удушливые запахи и дневное ядовитое марево. Глядя ночью на большой диск луны, Конан заметил, что в небе сместились звезды, — он не узнал ни одного созвездия. Он поделился этими наблюдениями с Каспиусом, и тот ответил, что уже которую ночь следит за небесными узорами и старается по возможности отмечать каждое изменение.

— Река уносит нас все дальше от знакомого нам мира, — сказал старый лекарь. — Не удивительно, что здесь светят чужие нам звезды. Более того, солнце и луна свершают свой путь здесь иначе, чем в наших землях. Но виной тому колдовство реки, или это естественный закон природы, я не знаю.

Конан ничего не сказал на эту тираду, только пристальнее вгляделся в ночное небо. Они плыли по маленькому озерцу с темной водой, и звезды отражались бесчисленным множеством в зеркальной глади озера. Могло показаться, что пирога плывет не по воде, а по звездному небу чужого, недоброго мира, где новые звезды восходят приветствовать новых богов.

Весь следующий день они плыли в зябком тумане, моросью оседавшем на волосах и одежде. Джунгли полнились звуком отдаленного грома. Пироги вышли в большой, открытый небу залив — и увидели впереди большой водопад, низвергавшийся с высоты не менее семисот локтей. Над водопадом дрожала туча водяных брызг, она поднималась все выше, превращаясь в черные тучи, мрачно клубящиеся над головами незваных пришельцев.