Несколько лет назад Конан сам был таким же всадником в белом плаще, и его отряд бронзовокожих дикарей долгое время наводил ужас на приграничные земли Иранистана. Поэтому он до некоторой степени был осведомлен об обычаях и нравах этих кочевых жителей пустыни. Жрецы их бога, которых они называли пророками, сотни лет назад объявили священную войну иноверцам. Поэтому сейчас Конану было небезопасно появляться среди них. Даже если бы его узнали и с триумфом привели к местному Пророку Матху, тот вряд ли бы одобрил его плаванье с шемитами. Не говоря уже о том, что, вероятнее всего, его убили бы гораздо раньше — просто потому, что теперь их язык звучал бы у него с резким шемитским акцентом.

Увидев, что всадники расправились с караваном и теперь с любопытством смотрят на его галеру, на мачте которой развевается баалурский флаг, Конан не стал проверять, все так же ли боятся их степные лошади воды, как десять лет назад.

— Лучников к бортам! — скомандовал киммериец. — Гребцов на весла! Рулевым править к правому берегу!

Река взорвалась барабанным грохотом и плеском весел, и лошади испуганно шарахнулись прочь. Но всадники быстро совладали со своими скакунами и погнали их вдоль берега вслед за новой добычей.

— Потроха Нергала! — выругался Конан. Впереди, за небольшим поворотом реку перегораживал паром. На нем галеры поджидали еще две сотни всадников. Завидев приближающиеся корабли, они выхватили из ножен кривые сабли и разразились воинственными криками. Конан понял, что боя не избежать. — К оружию! — взревел он. — Готовьте сходни! Три золотых тому, кто приведет мне зуагирского жеребца!

С бортов галер на огромные бревна парома посыпались пешие воины; по широким сходням застучали копыта лошадей. Гребцы бросили весла и взялись за луки. Со стигийского берега вдруг послышались яростные вопли. Конан обернулся — ему на подмогу бежали пятеро уцелевших караванщиков. Халаты и чалмы их были мокры, но это не мешало им нестись к парому, размахивая над головами обнаженными саблями. Судя по одежде и горбатым, как клювы коршунов, носам, это были туранцы. К Конану подбежал один из них, седобородый старец с воинственно сверкающими глазами:

— Не знаю, кто ты и откуда взялся, господин мой, но я хорошо заплачу тебе, если ты поможешь мне спасти то, что еще осталось от моего каравана!

Зуатиры, поначалу несколько растерявшиеся от внезапно высадившейся на берег огромной армии, быстро оправились и, пришпорив коней, развернулись по берегу широким полукругом. Турио же, напротив, не стал выводить свои отряды дальше парома, оставаясь под прикрытием арбалетов с корабля. Зуагиры рассчитывали, ускакав в степь, заманить шемитских всадников за собою и там одного за другим расстрелять в высокой траве. Но, увидев, что преследовать их не собираются, они развернулись и взялись за луки.

И тогда с четырех гребных палуб вылетела туча стрел, выпущенных из арбалетов и длинных луков. Не меньше сотни зуагиров было убито на месте; остальные, в первую секунду двинувшись на конницу Турио, поняли, что их расстреляют прежде, чем они доберутся до всадников. Развернув коней, они попятились, отступили назад, их предводитель тонко и гневно выкрикнул какое-то бранное слово и в сердцах сплюнул в реку. Он повернул коня, махнул своим, и через мгновение вся орда растворилась в желтосером море колышущейся травы.

Турио выкрикнул: "Вперед!" и пришпорил своего жеребца. Но тяжелые кони шемитов не могли тягаться с дикими степными жеребцами. Видя, что последний белый плащ мелькнул среди травы и скрылся из виду, баалурцы повернули коней и неспешным шагом вернулись к парому, выиграв битву без единого удара.

Караванщики кинулись к уцелевшим верблюдам, и караван-баши пустился в пространные объяснения Конану о том, каких трудов им стоило провести верблюдов через пустыни Иранистана и Пунта, ибо шли они от самого моря Вилайет.

— Но если вы направлялись на север, почему не пересекли Стикс еще раньше, выше по течению? — недоуменно спросил Конан. — Ведь зуагиры не ездят далеко за реку, и через день пути вы были бы уже в полной безопасности. Так бы вы попали прямо в Кешан, а тамошние разбойники, как я слышал, и малочисленны, и менее свирепы.

Почтенный Зурфар — так звали караван-баши — снял с головы совершенно мокрую парчовую чалму и неспешно отжал ее.

— Да, это можно было бы сделать, — с неохотой сказал он. — Но выше по реке нет паромов, а поток ярится подобно дикой степной кобыле. Мы погоняли верблюдов, как могли, в поисках хоть какой-нибудь переправы и мчались так не один день, пока наконец эти нечестивые псы не настигли нас. Что за дикие нравы у здешних племен? Когда мы шли через пустыню, мы тоже встречали кочевников — они странствуют по пескам от оазиса к оазису и не допускают к воде никого, кто не заплатит им золотом либо драгоценными камнями. И я готов был заплатить и этим неверным, но они набросились на меня с яростью бешеных шакалов. И напрасно я предлагал им выкупить наши жизни! А все это с тех пор, как здесь воцарился этот безумец, которого они зовут пророком!

— А почему же вы сами не выстроили какую-нибудь переправу? У вас бы ушло на это времени меньше, чем на скачку вдоль берега.

Зурфар недобро сощурился, но не смог не признать правоты киммерийца.

— И все же это было очень тяжело, — покачав головой, сказал он. — Хотя, наверное, и возможно. Еще южнее Стикс течет по узкому каменистому ущелью, и подчас простой поход за водой может стоить неловкому человеку жизни. А еще южнее этого ущелья река течет по открытой равнине, а Кассали и иные великие города Пунта лежат далеко от воды и не нуждаются в постоянных переправах. Идя с юга, мы вынуждены были обогнуть ущелье и надеялись, что не встретим зуагиров. Да, все, кто выжил, запомнят этот день и будут рассказывать о нем внукам и правнукам.

— Хм! — сказал Конан, оглядываясь на своих командиров, стоявших поодаль, но тем не менее жадно вслушивающихся в разговор. При последних словах старика молодые воины гордо выпрямились.

— А что, этот пророк — кажется, его зовут Матху, — спросил Конан, — вовсе запретил иноземцам водить караваны через земли зуагиров?

— Он безумен, безумен, уверяю тебя, господин мой! — замахал старик на Конана руками. — Безумен, как все жрецы этого демона, Эрлика! Говорят, у него были какие-то видения, в которых Эрлик объявил ему, что какой-то страшный демон, древний его враг, пробудился от сна и вновь хочет господствовать над миром. И потому все неверные, не почитающие Эрлика, должны быть умерщвлены на месте, без допроса и покаяния. Я же сказал тебе, господин мой, — он безумец! И как это всеблагой Митра допускает, чтоб такой злодей ходил по земле!

Тем временем оставшиеся в живых караванщики перераспределяли поклажу по уцелевшим верблюдам. Благополучно переправившись на другой берег, они остановились в ожидании, пока их караван-баши изволит закончить беседу с шемитским военачальником. Видя это, Зурфар стал прощаться.

— Завидев вас, я решил, что вы пираты, и счастлив, что ошибся, — сказал он Конану. — Надеюсь, с тем, что осталось, я сумею поправить свои дела. Благодарю тебя, чужестранец, что ты не попытался воспользоваться моей бедой и не захватил себе весь товар, как это несомненно сделал бы всякий другой на твоем месте.

— В самом деле? — расхохотался Конан. — А ты не боишься, что сейчас я потребую ту самую награду, которую ты посулил мне? Я думаю, всего твоего товара как раз хватит, чтобы вознаградить хоть немого каждого из моих солдат!

Караван-баши побледнел и кисло улыбнулся:

— Легко тебе смеяться надо мной, господин мой, с четырьмя кораблями и тысячным войском! Будь у меня твои корабли, я бы просто-напросто спустился вниз по реке, и никакие зуагиры не страшили бы меня до самых порогов… А не удовлетворишь ли ты мое любопытство и не скажешь ли, куда вы движетесь с такой армией? Неужели вы все-таки пираты?

— Нет, мы не пираты, — ответил Конан. — А путешествуем, как и ты, с определенной целью.

Караван-баши удивленно поднял брови: