Приведем еще одну цитату из "Эннеад" Плотина: "Должно существовать нечто вполне самодостаточное. Таким вполне самодостаточным является Единый; он один не испытывает нужды ни во внешнем, ни во внутреннем. Он не нуждается ни в чем за своими пределами ни для существования, ни для достижения благополучия, ни для поддержки существования".

Этот отрывок напоминает нам приведенное в работе Нойманна опи­сание уробороса, образа змея, пожирающего свой хвост. Его исследо­вание имеет непосредственное отношение к нашему предмету, хотя Ной-манн ограничивается рассмотрением инфантильных проявлений уробороса. Но этот образ активно действует и обеспечивает поддержку на всех стадиях психического развития. Психическая реальность, на ко­торую указывает этот образ, служит противоядием от всех фрустраций, по­рождаемых зависимостью от внешних объектов и людей. Осознание ин­дивидуальности предполагает понимание того, что индивид имеет все, что ему нужно. Кроме того, такое осознание предполагает, что индивиду нужно все то, что он имеет, а это означает, что каждое психическое со­держание и событие имеют смысл. Эта мысль содержится в следующей цитате из работы Плотина:

"Те, кто считает, что миром бытия правит судьба или случай, и что он за­висит от материальных причин, весьма далеки от божества и понятия о Едином".

Установление связи с индивидуальностью предполагает признание того, что все внутреннее составляет значительные и значимые аспекты единого целого. И, тем не менее, мы так легко и так часто прибегаем к ле­нивой тактике уклонения от реальной встречи с какой-либо из наших особенностей, говоря: "Но я не это имел в виду", "Я просто забыл", "Это была всего лишь оговорка". Тот, кто был инициирован в индивидуаль­ность, не способен расстаться с ней. Инициированные в индивидуаль­ность знают, что ни одно психическое событие не бывает случайным. В зна­чимом мире психического нет места для случая.

Плотин резюмирует сказанное в следующем фрагменте: "Поскольку Единый не содержит различий, он всегда присутствует, и мы существуем для него, когда освобождаемся от различий. Единый не стремится к нам, чтобы двигаться вокруг нас; мы стремимся к нему, чтобы двигаться вокруг него. В действительности мы всегда движемся вокруг него; но мы не всегда бросаем взгляд на него. Мы подобны певцам хора, которые расположились вокруг дирижера и позволяют слушателям от­влекать их внимание от него. Если бы они обратили внимание на дири­жера, тогда они пели бы так, как они должны петь, и действительно на­ходились бы с ним в согласии. Мы всегда находимся рядом с Единым. Если бы это было не так, мы распались бы на части и прекратили бы свое существование. И, тем не менее, наш взор не покоится на Едином. Когда мы смотрим на него, мы достигаем цели наших желаний и обре­таем покой. Тогда исчезают все разногласия, и мы с вдохновением тан­цуем вокруг него.

При таком танце душа взирает на источник жизни, разума, бытия, добра, сущность души.

Все эти сущности эманируют из Единого без убыли для него, ибо он не есть материальная масса. Если бы это было так, тогда все эманации были бы смертны. Но они вечны, потому что принцип их рождения всегда остается неизменным; не разваливаясь на части при их порождении, он остается целым. Поэтому и они продолжают существовать, подобно тому, как свет продолжает существовать, пока сияет солнце".

Прежде чем расстаться с Плотиной, я хотел бы упомянуть еще одну его теорию, которая имеет непосредственное отношение к теме данной главы. Она содержится в седьмом трактате пятой "Эннеады" под заголов­ком "Существует ли Идеальный Архетип Отдельных Существ?" Другими словами, имеет ли индивид вечную форму (или платоновскую идею) в ка­честве трансцендентальной основы своей личной идентичности? Пло­тин дал на этот вопрос утвердительный ответ и таким образом, наряду с другими мистическими и спекулятивными философами, предсказал сде­ланное Юнгом эмпирическое открытие Самости.

Мы завершим наше исследование образа Монады, обратившись к со­временности и "Монадологии" Лейбница. Рассуждая о беззаконных мо­надах, он говорит: "Монады не имеют окон, через которые что-либо могло бы входить в них или выходить" (Монадология, 7). В наше время эту мысль выражает Ф. Бредли. Он пишет: "Мои ощущения имеют для меня не менее личный характер, чем мои чувства или мысли. В каждом из этих случаев мое переживание не выходит за пределы моей сферы, закрытой для внешнего; каждая сфера имеет одинаковые элементы и, несмотря на это, остается не­проницаемой для других окружающих ее сфер... Короче говоря, если рассма­тривать весь мир, существующий для каждого, как некое живое существо, появляющееся в душе, тогда данная душа воспринимает его как нечто лич­ное и особенное".

Эта идея передает одну из истин о жизни как переживании индивидов. Каждый из нас обитает в своем отдельном мире и не имеет возможности уз­нать, как он соотносится с мирами других людей. Разумеется, у нас есть язык, но даже язык, как мне кажется, в большей мере относится к сфере личного и личностного опыта, чем мы сознаем. Это утверждение справед­ливо для искусства, музыки и внешнего мира объектов. Я знаю, как я воспри­нимаю эти вещи, но как я могу узнать, соответствует ли мое восприятие восприятию другого человека? Например, я составил определенное пред­ставление о комнате и предметах, которые в ней находятся. Как я могу уз­нать, что каждый человек имеет такое же представление? Разумеется, все мы можем договориться о словесном описании комнаты и предметов, которые находятся в ней. Но для каждого из нас слова имеют различные субъектив­ные соотнесенности. Поэтому мы не можем заглянуть в мир другого че­ловека, чтобы сделать сопоставления.

Мир не существует, пока существует сознание, способное его воспри­нимать. Отсюда следует, что существует столько миров, сколько сущест­вует центров сознания, причем каждый из них отделен, полон и герме­тически закрыт от всех остальных. Быть может, такая точка зрения представляется крайней, но я убежден, что реальность станет очевидной, как только исчезнут некоторые бессознательные допущения и идентифи­кации. Но как же быть с бесспорными переживаниями человеческой соли­дарности, эмпатии, понимания и любви? Как нам быть с самим психотера­певтическим процессом, который требует, чтобы аналитик и его пациент оказывали воздействие друг на друга? Если у нас действительно нет окон, тогда как могут иметь место такие явления? Во-первых, мы должны отка­заться от всех поверхностных отношений, которые в действительности опираются на проекцию и бессознательную идентификацию. В таких слу­чаях индивид заблуждается относительно знания другого человека и сво­его отношения к нему. Отказавшись от проективных феноменов, составля­ющих подавляющее большинство того, что принято называть любовью или родственными отношениями, мы сохраняем только одно переживание, которое мы, несомненно, разделяем со всеми другими людьми; это пере­живание позволяет нам обладать пониманием и испытывать объективную любовь. При таком переживании человек ощущает себя "беззаконной Мо­надой", одиноким обитателем герметически закрытого мира. В этом от­ношении все мы находимся в одной лодке. Поскольку это переживание составляет основную, существенную особенность человеческого сущест­вования, то чем мы делимся друг с другом, имеет первостепенное значение и создает достаточно прочную основу для всей заключенной в нас любви и для всего понимания. Следовательно, мы беззаконны только по отноше­нию к особенностям нашей личной жизни, наших суждений и восприя­тий. Но мы вступаем в объективные отношения сочувствия к другим в той мере, в какой мы устанавливаем существенную связь с индивидуальнос­тью в целом. Вкратце эту мысль можно выразить следующим образом: ес­ли эго не имеет окон, то Самость представляет собой окно, которое выхо­дит на другие миры бытия.