— Я, кажется, помню, — сказал Поль. — Высокая, элегантная, правда?
— Я, конечно, помню очень хорошо, — вставила Зефани. — Я была влюблена в нее. Всегда думала, что она самый красивый и самый умный после тебя, папочка, человек на всем, белом свете. Я очень по ней скучала, когда она уехала из Дарра.
— Прошло столько времени. Не понимаю, о чем она так срочно хочет сообщить нам? — поинтересовался Поль.
— Тут необходимы некоторые пояснения, ответил ему Френсис. — Поэтому, может, и к лучшему, что она задерживается.
Он критично посмотрел на сына и дочь. Полю теперь двадцать семь лет, он инженер, но вид у него все еще мальчишеский, несмотря на бороду, при помощи которой он стремится придать себе солидности. Зефани выросла гораздо более красивой женщиной, чем можно было предполагать. У нее такие же, как и у матери, золотые курчавые волосы, его собственные черты лица, только смягченные женственностью, темно-карие, неизвестно от кого, глаза. Теперь, когда она сидела в его кабинете, в ситцевом летнем платье, со сбившимися, еще с дороги, волосами, — она больше напоминала девочку, заканчивающую школу, нежели аспирантку одного из университетов.
— Вы, наверное, подумаете, что я должен был бы рассказать вам об этом гораздо раньше. Возможно, оно и так, но мне казалось, что имеется немало причин препятствовавших атому. Я надеюсь, вы поймете, когда хорошенько все это обдумаете.
— О, папочка, это звучит как-то зловеще. Мы, случайно, не подкидыши или что-то в этом роде? — спросила Зефани.
— Да нет, ну, конечно же, нет. Однако это длинная история, и, чтобы она стала понятнее, я начну с самого начала и постараюсь остановиться на главном, не вникая в подробности. Это началось в июле того года, когда умерла ваша мама…
Он коротко рассказал им, как было найдено пятно лишайника в тарелочке с молоком, а потом продолжил:
— Я взял посудину с лишайником в свою собственную лабораторию, чтобы исследовать его позднее. Вскоре после этого умерла ваша мать. Я тогда чуть не сошел с ума. Проснувшись однажды утром, я вдруг понял: если не возьмусь за какую-нибудь работу, способную полностью захватить меня, то совсем пропаду. И я пошел в лабораторию. Там меня ожидали десятки дел, и я работал дни и ночи, чтобы голова моя была все время занята. Среди прочих дел был и лишайник, который я принес от Дианы.
— Лишайник — удивительное растение… Лишайники не являются единым организмом. Это фактически две формы жизни, существующие в симбиозе, — плесень и водоросль. Они зависят друг от друга. Долгое время считалось, что от лишайников нет никакой пользы, разве только то, что один их вид служит кормом для оленей, а другие дают краски. Однако сравнительно недавно открыли, что некоторые из них обладают свойствами антибиотиков, но над ними еще нужно много работать.
Конечно, я сначала считал, что ищу именно такой антибиотик. И, казалось, что в какой-то степени этот лишайник имел такие свойства; но об этих деталях — как-нибудь в другой раз, дело в том, что немного погодя я убедился, что это не антибиотик, а что-то совсем другое. Что-то такое, что еще не известно науке и не имеет названия. Поэтому мне и пришлось его придумать. Я назвал его «антигероном».
Поль был удивлен. Зефани сразу же спросила:
— Что это означает, папа?
— Анти — против, герон — старец. Кажется теперь никто не обращает внимания на смешивание латинского и греческого корней, поэтому — антигерои. Можно было бы дать более точное название, однако и это не плохо.
Активный концентрат, выделенный из лишайника, я назвал просто «лейкнин». Физико-химические параметры его действия на живой организм чрезвычайно сложны и требуют еще дополнительного изучения, однако его общий эффект явно выражен — это вещество задерживает обычную скорость обмена веществ в организме.
Его дочь и сын все это время, пока он говорил, молчали и внимательно слушали, пытаясь понять суть. Первой нарушила молчание Зефани.
— Папочка, папа, ты хочешь сказать, что ты нашел — о нет, этого не может быть!
— Однако это так, дочка. Именно так, — подтвердил он.
Зефани сидела неподвижно, устремив взгляд на отца, не в состоянии высказать то, что она чувствовала.
— Ты, папочка, ты… — проговорила она все еще не веря.
Френсис улыбнулся.
— Я, моя дорогая, но ты не должна приписывать мне слишком много заслуг. Рано или поздно, но кто-то должен был наткнуться на это. И случилось так, что этим кем-то стал я.
— Так просто и стал, сказала Зефани. Именно так, как тем кем-то Флемминг в случае с пенициллином. Ох, папочка, мне как-то странно…
Она встала и немного неуверенным шагом подошла к окну. Там она и остановилась, прижавшись лбом к холодному стеклу и глядя в парк.
Поль взволнованно сказал:
— Извини, папа, но боюсь, что я чего-то не понял. Это известие, кажется, совсем ошарашило Зеф, значит, тут что-то должно быть, но я только обычный инженер-строитель, не забывай.
— Не так уж и тяжело это понять, тяжелее в это поверить, — начал объяснять Френсис. — Возьмем процесс деления и роста клеток…
Зефани возле окна как-то внезапно напряглась. Она резко повернулась. Ее взгляд прикипел к профилю отца, затем она перевела его на большую, оправленную в рамку фотографию отца, висевшую рядом с фото Каролины, сделанным за несколько месяцев до ее смерти, потом снова на Френсиса. Глаза ее расширились. С интересом наполовину проснувшегося человека она подошла к зеркалу на стене и стала в него всматриваться.
Френсис прервал изложение своих мыслей Полю на полуслове и повернул голову, следя за Зефани. И он и она замерли на несколько секунд. Глаза Зефани немного сузились. Однако она заговорила, не отрываясь от зеркала.
— Как долго? — спросила она.
Френсис не ответил. Он мог и не слышать вопрос. Взгляд его оторвался от Зефани и переместился по стене, к портрету жены.
Зефани внезапно задержала дыхание и со злостью обернулась. Напряжение всего ее тела передалось и голосу.
— Я спросила, как долго? — повторила она. — Как долго я буду жить?
Френсис ответил ей взглядом. Их глаза на миг встретились, и затем он отвел взгляд, Несколько секунд внимательно изучал свои руки, потом снова поднял глаза. Казалось голос его потерял эмоциональную окраску, когда он ответил:
— Согласно моим расчетам — двести двадцать лет. Во время паузы, последовавшей за этим заявлением, раздался стук в дверь. На пороге появилась мисс Бирчет, секретарша Френсиса.
— Мисс Брекли из Лондона на линии, сэр. Она хочет сообщить что-то важное.
Френсис кивнул и вышел за нею из комнаты, оставив внимательно смотревших ему вслед детей.
— Неужели правда то, что он сказал! — воскликнул Поль,
— О, Поль! Разве можно представить себе, чтоб отец сказал нечто подобное, если бы это не было правдой.
— Думаю, что нет. — И добавил в замешательстве. — И я также?
— Конечно. Только немного меньше, — ответила ему Зефани.
Она подошла к одному из кресел и резко села.
— Не понимаю, как это ты так быстро все поняла, — проговорил Поль с нотками подозрения.
— Пока что не совсем. Все это здорово напоминает головоломку. Он сделал определенные намеки, и все вдруг стало на свое место.
— Что стало на свое место?
— О, детали, много отдельных деталей.
— Но я не понимаю. Все, что он сказал…
Поль замолчал, ибо открылись двери, и Френсис вернулся в комнату.
— Диана уже не приедет, — сказал Френсис. — Опасность миновала.
— Какая опасность? — спросила Зефани.
— Я еще толком не знаю, в чем там дело, только ей казалось, что сведения относительно лейкнина могут просочиться, и она хотела меня предупредить. И потому я решил, что настало время рассказать вам все.
— Однако я не понимаю, какое отношение к происходящему имеет Диана? Она что твой агент? — спросила Зефани.
Френсис покачал головой.
— Она не мой агент. Еще несколько дней назад я не имел ни малейшего представления о том, что еще кто-то, кроме меня, знает об открытии. Однако она заявила достаточно ясно, что все знает и уже много лет.
