Маленький Жан-Поль был похож на ангелочка. Женщины любили гладить его золотистые кудри. Но в 1912 году произошло ужасное. Дедушка Шарль отвел ангелочка в парикмахерскую, где безжалостно обошлись с украшением его головы. Мама Анн-Мари потеряла свое золотое сокровище, превратившееся в гадкого утенка. Это было похоже на экзекуцию и стало зародышем мучительных комплексов, от которых Сартру не удалось избавиться до конца.

Сартру 30 лет. С неудовольствием смотрит он в зеркало. «Господи, что за маловыразительная рожа. Ни тени одухотворенности. Обладателю такой физиономии надо сидеть дома и не рыпаться», — думает Жан-Поль, преподаватель провинциального колледжа, не помышлявший в те времена о славе.

Через десять лет он уже символ интеллектуального возрождения Франции, пророк экзистенциализма, ведущий публицист и писатель.

Его чувственные губы сводят прекрасный пол с ума. Его умные, выразительные, хитро поблескивающие за надежным укрытием толстых линз глаза действуют на женщин, как взгляд кобры.

— Ну что ж, — пожимает плечами Сартр, — это слава.

Да, это слава, и он умеет ею пользоваться.

У него было такое же детство, как у многих одаренных детей.

«Я начал свою жизнь, как, по всей вероятности, и кончу ее, среди книг», — писал он много лет спустя. Книги раскрепостили его воображение, и, переживая острейшие эмоции в выдуманном мире, он надолго утратил интерес к реальной жизни. Шумные игры не любил. Сверстников чуждался. И они его не любили. Бывшие одноклассники вспоминают, что Жан-Поль был плохим товарищем. Высокомерным и капризным.

Чтобы утвердить свое превосходство, он в 15 лет выдумал, что живет с женщиной.

— Мы встретились в парке, и нас сразу же потянуло друг к другу, — надменно вскинув голову, рассказывал Жан-Поль обступившим его товарищам. — Она повела меня в гостиницу, и там мы проделали все то, о чем вы читаете в дрянных порнографических книжках.

Ему не поверили. Тогда он попросил горничную своей матери написать ему письмо, начинающееся словами: «Жан-Поль, любимый!» Этот образец эпистолярного искусства он с торжеством зачитал в классе. Но товарищи докопались до истины. Насмешки и издевательства долго сопровождали его.

В 35 лет он впервые пережил психологический кризис. Был он тогда рассеянным интеллектуалом с явно выраженными признаками мании величия. Жаждал острых ощущений, его нервная система нуждалась в сильной встряске. И Сартр с той же решимостью, с какой все делал в жизни, вступил в волшебный и опасный мир наркотиков.

Первое путешествие туда не принесло радости. Сартр выбрал наркотик, вспышкой ослепляющий душу, превращающий ее на шесть часов в цветущий сад. Но он также мог низвергнуть душу в мрачные бездны, и именно это произошло с Сартром.

Вспоминает Симона де Бовуар: «Глаза Сартра остекленели, крупные капли пота выступили на побледневшем лице. Предметы, которые он видел перед собой, ожили, угрожающе задвигались, изменили форму. Туфли под вешалкой зашевелились, превратились в две Медузы Горгоны. Из каждого угла на него скалились жуткие кривляющиеся хари.

— Нет, — сказал Сартр, придя в себя и отдышавшись, — эта штука не для меня».

И он перешел к алкоголю. Глушил виски стаканами. Лихорадочно курил, глотал таблетки и наконец впадал в состояние транса. Тогда садился к столу и писал, как одержимый. И чем изощреннее он издевался над своим телом, тем лучше писал.

Все больше сигарет и алкоголя. Скукоживаются часы сна. Разгоряченный мозг мстит за все излишества приступами мигрени и нервным стрессом. Вся механика тела работает на максимальном режиме даже ночью, пока лошадиные дозы снотворного не приглушают ее на короткое время.

Чувствуя себя на грани полного физического истощения, Сартр прибегает к помощи коридрона. В 50-е годы считалось, что этот сильнодействующий наркотик расширяет границы человеческих возможностей, увеличивает творческую потенцию.

Сартр принимал свыше двадцати таблеток коридрона в день, выкуривал по две пачки сигарет и с десяток трубок, выпивал неисчислимое количество вина, виски и коньяка. К этому ежедневному меню добавлялись десятка два чашек крепкого кофе. Ни минуты отдыха не было в вечной круговерти, в жестокой пляске нервов.

Творчество превратилось в процесс медленного самоубийства.

— Не обращайте внимания на ахинею этого наркомана, — призывали политические противники Сартра.

В 1968 году во Франции разразилась студенческая революция. Сартр считался ее духовным вождем, но для него она пришла слишком поздно. Он уже был развалиной. Задыхался, с трудом волочил левую ногу. Где уж ему строить баррикады и вести на штурм старого миропорядка юных своих клевретов.

— Я хрупок, как китайская ваза. Меня нужно возить на митинги в инвалидной коляске, — признал он с горечью. И тогда друзья и почитатели взяли с него слово отказаться от алкогольных и наркотических излишеств. Сартр резко снизил убийственные дозы, и крепкий, устойчивый по природе ствол его организма, выдержавший неимоверную нагрузку, постепенно восстановил жизненные силы.

Жан-Поль Сартр, бросивший в мусорный ящик извещение о том, что ему присуждена Нобелевская премия, больше всего гордился тем, что он был знаменем студенческой революции. Студенты, чуть было не опрокинувшие государственный строй во Франции, поверхностно читали Маркса, кое-что слышали о Бакунине, усвоили несколько разрушительных идей Мао и Че Гевары, но почти все они наизусть знали Сартра. Он научил их мыслить. Постаревшему философу было лестно оказаться в эпицентре революционной бури на одном корабле с молодежью, и он заявил, что на Западе студенты являются единственной по-настоящему революционной силой.

Заигрывал Сартр и с террористической группировкой Бадера — Майнхоф, несколько лет державшей в страхе и напряжении всю Германию. Эта симпатичная парочка разработала теорию революционной партизанской войны в джунглях больших городов. Чтобы пробудить революционное самосознание масс, анархиствующие бандиты взрывали бомбы на площадях, в театрах и в универмагах. Несмотря на большое количество жертв, революционное самосознание почему-то не пробуждалось. Наконец западногерманская полиция, потратив огромные средства на осведомителей, упрятала Бадера и Майнхоф за решетку.

Сартр обратился к западногерманским властям с просьбой разрешить ему свидание с Бадером, и они не смогли отказать знаменитому философу. Увы, встреча в тюремной камере не привела к взаимопониманию.

Сартр сказал поднявшемуся ему навстречу худому аскету:

— Я оправдываю ваши цели, но осуждаю средства. Путь террора ведет в тупик.

— Тогда мне не о чем с вами говорить, господин философ, — ответил Бадер. — Вы мелкобуржуазный интеллигент, а я революционер-радикал. Мы готовим революцию, а она, как известно, без крови не бывает. Необходимо убить десятки тысяч, чтобы возбудить дух революционной борьбы в миллионах.

И Бадер вскинул вверх сухой кулак, покрытый маленькими рыжими волосками, — как бы грозя небесам.

В 1958 году Сартр впервые столкнулся с Голливудом. Дух этого города снов в то время воплощался в известном режиссере Джоне Юстоне, создателе многих кассовых фильмов. Юстон загорелся идеей поставить киноэпопею о жизни Зигмунда Фрейда. Она ему мыслилась этакой феерией, сочетающей элементы психоанализа, детектива и секса с захватывающей историей открытия лечебного гипноза и кокаина. Юстон решил, что лучшего сценариста, чем Сартр, он не найдет. Режиссер не сомневался, что философ-энциклопедист прекрасно знаком с биографией Фрейда и его учением. И он обратился к Сартру с заманчивым предложением, подкрепив его чеком на 25 тысяч долларов и намекнув, что это всего лишь аванс. Сартр предложение принял.

Но Юстон ошибся. Французский философ был равнодушен к венской школе и ни в грош не ставил психоанализ. К тому же Сартр никак не мог уложиться в жесткие рамки жанра и не понимал, почему фильм о Фрейде не может длиться восемь часов.