— Почему ты сделал меня козлом отпущения? Почему ты дал убийственные для меня показания комиссии Аграната?

— Смотри, — отвечает Даян без тени смущения, — ты неправильно сосредоточил силы в канун войны. К тому же эта история с Суэцем…

— Но ведь ты знаешь, что не я дислоцировал силы и не я отдал злополучный приказ о штурме Суэца.

— Да, но ты командовал фронтом…

«Этот человек отдал меня на заклание, — говорил потом Городиш. — У меня на поясе висела кобура с пистолетом. Я мог всадить ему пулю в лоб. И тогда, и потом, когда меня с неприличной поспешностью выгнали из армии. Сколько раз мое воображение рисовало эту картину: я вхожу в его кабинет, смотрю ему прямо в глаз и, не говоря ни слова, дважды стреляю в упор. За себя и за Дадо.

Я не сделал этого лишь потому, что Даян олицетворял гражданскую власть, и я, солдат, не мог поднять на него руку, не мог создать опасного прецедента…»

Городиш мечется. Он хочет затеять грандиозную кампанию протеста против комиссии Аграната и Даяна. Хочет издавать свою газету, чтобы влиять на общественное мнение. Для этого нужны деньги — и немалые.

Он становится бизнесменом. Вступает в сделку с дельцами израильской алмазной биржи и отправляется в джунгли Центрально-Африканской республики добывать алмазы.

Последние годы его жизни похожи на медленную агонию. Его подвиги забыты, друзья умерли или предали. Его сердце оледенело. Он никому не нужен — отверженный призрак, затерявшийся в джунглях дикой страны.

А он, как Сизиф, все продолжает катить на гору свой камень…

Днем Городиш исступленно работает, выискивая в желтой вязкой почве искорки будущего благополучия. А по ночам мечтает о том, как вернется в Израиль, раздавит врагов и отдохнет наконец под сенью не омраченной больше славы. В глубине души он знает, что это иллюзия, но лишь она привязывает его к жизни.

Бизнесмен он никудышный. Компаньоны обманывают его, грабят, оставляют без гроша, обремененного огромными долгами. Он тяжело переносит тропический климат. Болеет лихорадкой, слепнет с наступлением сумерек. Он обрюзг, растолстел, опустился. Он пробует пить, но именно ему водка не дарит забвения.

Его будущее отныне только в прошлом. Каждый день он перечитывает свои военные дневники. Каждый день воображает, что вновь ведет в бой войска и отдает приказы. Даян давно умер, а он относится к нему, как к живому, и ненависть бьет из него, как кровь из перерезанной артерии.

— Шмуэль, тебе не кажется, что ты сходишь с ума? — спросил Городиша добравшийся до него израильский журналист.

— Другой на моем месте давно бы свихнулся или покончил с собой. А я клянусь тебе, что вернусь в Израиль и добьюсь своего.

3 сентября 1991 года из Милана доставили в Лод гроб с телом Городиша. Первую половину своего обещания он выполнил. Вернулся в Израиль.

1 января 1992 года израильские газеты сообщили: начальник военной академии генерал-майор Йоси Бен-Ханан взял отпуск на неопределенный срок по личным причинам. Сразу стали шириться слухи. Недоброжелатели, более или менее знавшие, в чем дело, не скрывали удовлетворения. У Бен-Ханана, мол, крыша поехала, а дружки за уши тащили его к генеральскому званию. Вот и имеем генерала-психа… И рассказывали всякую всячину: Бен-Ханан, мол, не расстается с пистолетом. Генерал явно страдает маниакально-депрессивным психозом. У него бред преследования. Он вообразил, что телефоны его прослушиваются, что за ним ведется слежка.

Напоминали, что генерал-майор Амрам Мицна был командирован в Штаты лишь потому, что требовалось вернуть домой Бен-Ханана, продававшего на улицах Нью-Йорка книги Любавического ребе и шлявшегося по притонам. Красочно описывали, как Бен-Ханан запер в аудитории лекторов академии и не выпускал их до тех пор, пока они не поклялись ему в верности. Выяснилось, что Бен-Ханан посылал по факсу странные послания политическим деятелям. Утверждали даже, что он выдавал себя за Мессию…

Оставим, однако, недоброжелателей — их не так уж много. Ничтожества рады, когда беда настигает человека незаурядного.

А с Бен-Хананом действительно произошла беда. Могло ли быть иначе? Ведь устает даже металл, а не только человеческая душа. Йоси Бен-Ханан все успевал, все делал. Жил, не вырубая четвертой скорости. Любил говорить: «У меня, как у кошки, девять жизней. Меня на все хватит».

Участвовал в четырех войнах. Был эталоном доблести для всей армии и теоретиком танкового боя в условиях современной войны.

Трижды ранен. Врачи хотели ампутировать ногу. Не дал. «Ты умрешь», — предупредили врачи. А он не только выжил, но даже не стал инвалидом. У него сотни друзей и тысячи знакомых. Всем был нужен этот человек с зарядом энергии, которой хватало на все.

Каждый день Бен-Ханан писал дюжину писем. Каждую неделю навещал несколько семей своих погибших солдат. Штудировал философию, занимался религией и искусством. Писал статьи, которые понимали немногие. Имел феноменальную память, отточенный интеллект и энциклопедические познания. Он — путешественник, профессиональный фотограф и сибарит. Любил вино, музыку и книги.

К женщинам относился с рыцарской утонченностью. Каждой давал почувствовать, что она неповторимая и единственная. О его романе с Тали Даян, расставшейся ради него со своим мужем Уди, сыном Моше Даяна, писала вся израильская печать. От первого брака у него сын Барак. От второго — дочь Йони. Этих детей помогали растить все бронетанковые войска.

Ни в чем он не знал меры. Все у него крупномасштабно, глобально. Не пожимал людям руки, а обнимал их. Не ссорился, а смертельно обижался. Не общался, а дарил себя. У каждого человека есть предел, а он жил в беспредельности, где не остановиться, не перевести дыхание.

Со временем жизнь его стала походить на медленное самоубийство. Жизнь не имеет иного смысла, кроме того, который ей придает человек. Йоси Бен-Ханан видел жизнь, как универсальную мистерию. У него своя теория мироздания, где вселенскому злу противопоставляется гармония бытия. Он верил, например, что живые тесно связаны с мертвыми. Верил, что погибшие друзья помогают ему в экстремальных ситуациях.

Со временем рамки армии стали тесны для него. Тянуло в сторону с обкатанных рельсов. Трудно дышалось под жестким прессом армейских законов.

— Да разломай ты эту клетку, — советовал Бен-Ханану генерал-майор запаса Януш Бен-Галь, друг и бывший командир. — Ты давным-давно перерос армию. Стань хозяином собственной судьбы. Ты ведь можешь преподавать в любом университете. Напишешь прекрасные книги. Все равно ведь не бывать тебе главнокомандующим. Так к чему вся эта кутерьма?

Но трагедия Бен-Ханана в том и заключалась, что он не мыслил жизни вне армии. С 14 лет она стала его любовью. Роковой, непреодолимой и потому смертельно опасной.

Детство Бен-Ханана прошло в Иерусалиме под выстрелами, на фоне борьбы двух народов за обладание Вечным городом. Диапазон интересов его отца был весьма широк. Он, например, умудрялся одновременно преподавать физику и физкультуру в престижной гимназии в Рехавии. Весь Израиль знал Шмуэля Бен-Ханана, потому что много лет его сочный баритон каждое утро звучал по радио, раздражая граждан бодрым призывом начать день с физзарядки.

Мать тоже была учительницей, но к ней Йоси относился с видимым равнодушием и как-то сказал:

— Мама, воспитавшая три поколения учеников, нам, трем своим детям, умудрилась не дать ничего.

Зато отца Йоси обожал, втянул в сферу своих интересов и таскал на все боевые учения и армейские церемонии.

Слава пришла к Бен-Ханану неожиданно, очень рано и без каких-либо усилий с его стороны. В Шестидневную войну бронетанковая бригада Городиша прорвалась к Суэцкому каналу. Танк Йоси находился в головной колонне, а сразу за ним на барханах подпрыгивал «джип» с иностранными корреспондентами. Утро только начиналось, но солнце Синая уже стояло прямо над головой, и его отвесные лучи врывались в грудь вместе с дыханием, просачивались сквозь потную гимнастерку, проникали прямо в кровь сквозь поры кожи. И когда танк, преодолев очередной бархан, оказался вдруг у канала, Йоси, не раздумывая, бросился в мутную воду, вскинув вверх свой автомат. В эту секунду и запечатлел его фотокорреспондент журнала «Лайф» — взъерошенного, мокрого и счастливого.