— Повезло тебе, парень, кумжа к нам редко заглядывает. Она сверху приходит, с Пихтозера, — инспектор улыбнулся Генке, как бы поощряя, мол, на спиннинг можно, закурил, поскреб свою жилистую шею под широкой скандинавской бородой и сообщил: — Да, мужики, скоро мы Култозеро закрываем. Любая рыбалка будет запрещена. Совсем.

— Это почему же?

— Будем Култозеро пелядью зарыблять, маточное стадо разводить. Осенью мальков запускаем. Четыреста тысяч штук, по плану. Сей год ловите, а на будущий не приезжайте.

— Что ж, дело государственное. Будет ли прок? Не уйдет ли пелядь из Култозера?

— Плотину будем строить, с металлической сеткой. Все предусмотрено, так что ищите на будущий год другое озеро.

— Ничего, найдем, — ответил Вавилкин, — Игнат Степанович, не боишься сына с собой тягать? Вон Женьку Ипатова на Кускутярви браконьеры застрелили! Хороший был мужик…

Сын Игната Степановича, услышав, что в разговоре упомянули о нем, оторвал от глаз бинокль, через который разглядывал остальные артельные лодки.

— Хо-ро-ший! Спору нет, — Игнат Степанович аж раскатал слово «хороший», подчеркивая, какой замечательный человек был Женька Ипатов. — Наше дело такое. У меня самого из ляжки половина заряда не выковыряна. К дождю чешется. За этот выстрел один придурок пятый год сидит. Скоро выйдет, побеседуем… Сын пускай привыкает. Кому-то надо.

Рыбаки еще побеседовали с инспектором о том, что щука в Култозере рано зубы меняет, повспоминали Женьку Ипатова, хорошего человека, которого все, кроме Виктора Павловича и Сережи, знали в лицо и в деле, и распрощались… Игнат Степанович на веслах отвел «казанку» от рыбачьей лодки и поодаль врубил мотор. Его сын напоследок осмотрел всех рыбаков в бинокль, запоминая лица…

— Генушко, пока ты спал, мы твоих червей поделили. У всех кончились, — сообщил с кормы Дерябин.

— Неужели я долго спал? — удивился Генка.

— Часа два верных.

— Гена, смотри!!! — Сережа достал из своего рюкзака громадного шестисотграммового окуня. — Этого я на твоего червя поймал.

— На моего червя… — голос у Генки сорвался, от обиды защемило в висках…

— Да ты никак червя пожалел? — срезал Генку дядя Вавилкин.

— Нет-нет. Я говорю, что такие окуни только на моих червей клюют! — выправился Генка.

— А-а-а. Другое дело.

— Я этого окуня маме привезу! Вот обрадуется! Она таких громадных даже в магазине «Живая рыба» не видела.

Сережа не мог налюбоваться на свою добычу.

— Это каким боком смотреть… — ехидно сощурился дядя Дерябин, — Может, этого окуня я своей благоверной преподнесу!

— Как так? Его же я поймал, — очень удивился Сережа. — Окунь мой.

— Поймал ты, а окунь не твой! Вот мы у костра соберемся и весь улов по числу едоков поделим. Что ты думаешь? Климкин на всю артель уху варил, так ему домой рыбы не надо? Он не рыбачил, но с рыбой будет. Такой закон, Сережа. Уж как повезет на дележе: тебе ли выпадет этот окунь, а может, мне.

Сережа недоверчиво выслушал Дерябина и вопросительно посмотрел на своего отца. Виктор Павлович весь подобрался, но промолчал. Серега повернулся к Вавилкину — что он скажет? Неужели Дерябин прав, и окуня придется отдать?

— Верно сказано. Артель расходчика кормит, — подтвердил дядя Вавилкин. — Но делить улов мы будем не по едокам, а по рыбакам! Варнак и Кеша тоже едоки, у костра питались, но без доли останутся! Хо-хо!

Мужики очистили брезент от остатков пищи и мятых газет. Вся горящая ерунда была брошена в костер и нещадно дымила вонючим дымом. Пустые консервные банки Барабашин закопал в землю, чтобы вид не портили. На длинной жердине Генкин отец и Рейно Арвидович перебирали мокрые сети. Дел для каждого нашлось много: кто пил остывший чай, кто ковырялся в ломтях вареной рыбы, кто складывал резиновую лодку и бамбуковые удилища, а Генка вспомнил об обещанном Ричарду живом окушонке.

Сережа оказался своим парнем и согласился помочь Генке. Мальчишки с берега выловили полдесятка окушков, выбрали из них двух самых бодрых и посадили в банку с чистой водой. Кеша сел напротив банки и, задумчиво склонив длинное черное ухо почти до самой земли, не мигая смотрел на вьющихся окушков.

Надо было отвлечь Кешу, и Генка придумал: дал ему понюхать гладкую палку и отбросил ее.

Интеллигентный спаниель, волоча ушами по траве, бросился вдогонку за палкой, но Варнак в три больших маха обогнал его и первым вцепился в палку. К игре подключился Сережа. Собаки с удовольствием заиграли, бегая за палкой от Сергея к Генке и обратно…

Рыбаки тем временем открывали свои шарабаны и рюкзаки и вываливали в общую кучу личный двухдневный улов. Генкину добычу вывалил отец. Гора рыбы на брезенте получилась впечатляющая — по полведра на артельщика. Дерябин, Подкользин и Мериканов не спеша сортировали рыбу: щуки к щукам, крупные окуни к крупным окуням (среди них чемпионом оказался Серегин окунь), мелочь разноперую отдельно, благородную рыбу — сигов, форель, хариусов — отдельно; и в сторонке величественно лежала большая озерная кумжа. Уже не Генкина, артельная.

— Кумжу на всех резать, или кому взамен хариуса? — обратился к рыбакам Мериканов. Мужики недоуменно пожимали плечами, мол, как сказать? Может, кто недоволен будет?

— Режь на семнадцать долей, на всех, — высказался Генкин отец.

— Дак по малому кусочку выйдет! Зачем мелочиться?

— Зато каждому, — поддержал Генкиного отца Виктор Павлович.

Крупную рыбу делили долго, скучно, перекладывали хвосты из одной доли в другую…

— Самый прогрессивный метод! — возвел руки дядя Саша Барабашин. — Уравниловка по коэффициенту трудового участия. Без премиальных!

— А че ты смеешься мась-кась? Наши предки не дурнее нас были. Ты бригадный подряд кузь-мись третий год внедряешь, а они его тыщу лет назад выдумали, только назвали — артель!

— Во-во! Именно!

— Генка, хватит тебе собак гонять, — позвал дядя Вавилкин. — Не малый уже. Тебе кормщиком быть, доли делить.

— Что это такое? — спросил Сережа.

— Сейчас увидишь, — Генка сосредоточился, стал загибать пальцы на обеих руках, вспоминая имена, фамилии и прозвища рыбаков. «Кормщик» должен каждого долей наделить, за глаза, но каждого. И чтоб весело было!

Незаметно небо потемнело, как в сумерки. Стал накрапывать дождик. Одна дождина шлепнула Генку по щеке, поползла слезою. Вторая, третья. Забарабанили по брезенту, по рыбе, по рыбакам нечастые увесистые капли. Дождь собрался серьезный, надолго.

— Накройся, Гена, — протянул Коростылев кусок полиэтиленовой пленки. — Промокнешь.

Рыбью мелочь рассыпали по долям горстями. Рыбаки не уходили из-под дождя, обсуждали скорое закрытие Култозера, трагическую смерть инспектора рыбнадзора Евгения Ипатова, прикидывали, какие сроки грозят преступникам, уже пойманным — нашли их на второй день, легко; у Ипатова в блокноте прочитали номер автомашины и взяли браконьеров еще тепленькими. Не забывали рыбаки следить за дележом: «Окушков сюда добавь», «Тут одни ерши, себе готовишь?», «Плотвы подбрось».

Сережа ежился под дождем в одном свитере. Генка спросил:

— Где твоя куртка? Промокнешь.

— Папе зачем-то куртка понадобилась…

— Лезь ко мне под пленку. Уместимся.

Их разговором почему-то заинтересовался Крошелев-младший. Он нехорошо улыбнулся гнилозубым ртом и встал лицом к лицу Виктора Павловича, явно вызывая его на ссору. Виктор Павлович спокойно отошел в сторону, Крошелев-младший не отставал, вновь выпялился на заместителя начальника книготорга.

— Вы желаете мне что-нибудь сказать? — вежливо отстранился Виктор Павлович.

— Да-с, Ваше Сиятельство, имею-с кузь-мись…

Наконец рыбу поделили, пришел Генкин черед. Вавилкин отвел Генку в сторону, повернул спиной к артели, чтоб не видел семнадцати долей, лежащих по кругу. В центре круга встал Дерябин.